В «Золотой зоне» на улицах было свободнее. Пако по памяти без труда нашёл особняк Гутьересов. Очевидно, Пепе уже успел предупредить о его приезде, потому что, как только он подъехал к дому, откатные автоматические ворота сами собой плавно распахнулись перед «понтиаком», открывая проезд, и вооружённый охранник в каскетке с логотипом дядиной фирмы важно кивнул ему. Дверь после звонка открыла донья Сара. При виде Пако она всплеснула руками и заголосила: «Ай Пакито, да ты ли это, мальчик мой дорогой? Пепе! Марьяха! Идите вниз, к нам Пако в гости пожаловал. Из самого Лос-Анджелеса. Взгляните на него, да он ведь превратился в настоящего кабальеро!». Вниз сбежал Пепе. Он не сильно изменился за те годы, что они не виделись. Те же торчащие уши, бегающие глазки, ёрничающая ухмылка. Они обнялись. «Марьяха в теннисном клубе, мама», – сказал он. «Пойдём, Пакито». Пако хорошо помнил свою двоюродную сестру, хорошенькую девочку по имени Мария Хавьера, и ему было бы любопытно взглянуть на неё теперь. Пепе потащил кузена наверх. Проходя по дому, Пако с удивлением озирался кругом, разглядывая роскошное убранство так, словно был здесь впервые. Стены дома были обиты декоративными вощёными панелями из кедра и увешаны гобеленами ручной работы. Сводчатые потолки были отделаны барочной лепниной из гипса с позолотой, багеты и дверные проёмы украшала искусная витая резьба. Широкие оконные рамы особняка были зашторены тяжёлыми парчовыми занавесями, сквозь которые не пробивался солнечный свет и шумы с улицы. Взамен уютно светила бронзовая люстра, отороченная несколькими рядами хрустальных подвесок. На круглых столиках с затейливыми гнутыми ножками вдоль стен были расставлены этнические статуэтки из слоновой кости и эбенового дерева. После гостиной, справа от мраморной лестницы виднелся за черепаховыми перегородками личный кабинет дяди Фелипе с богатой библиотекой, снукером и английским камином. Пако опасливо поднимался вслед за Хосе, стараясь ступать по ворсистым кашемировым коврам осторожно, след в след. Они вышли на асотею, плоскую крышу особняка с роскошной летней террасой, в центре которой лазурно посверкивала вода в бассейне, переливаясь на солнечном свете и мирно отражая его слепящие блики. Когда двоюродные братья растянулись на шезлонгах под навесом, Пепе прикурил самокрутку с «травкой», и, сделав несколько глубоких затяжек, передал её Пако.
Спустя час на асотею поднялась и Марьяха, одетая в скромный закрытый купальник. Она едва скользнула равнодушным взглядом по брату с гостем, не ответив на галантный поклон Пако, будто бы даже не заметив его. Её каштановые волосы неровными прядями развевались на ветру, небольшая упругая грудь часто вздымалась. Вздёрнутый носик придавал лицу Марьяхи высокомерное и в то же время слегка капризное выражение. Её прекрасные глаза были словно бы подёрнуты дымкой какой-то неизъяснимой смертельной тоски. Дойдя до манящего прохладной лазурью бассейна, она спокойно погрузилась в воду и медленно поплыла.
– Как у раненой пумы, – пробормотал Пако.
– Что?
– У неё глаза были как у раненой пумы, брат, – пояснил Пако.
Пепе зашёлся в очередном, ещё более сильном припадке гомерического хохота. Остановиться он смог только из-за того, что в итоге закашлялся.
Вся семья Гутьересов собралась за ужином, когда прибыл с работы дон Фелипе. Он обменялся крепким рукопожатием с племянником, не сводя впрочем с него цепкого взгляда своих колючих глаз, потом порывисто обнял и прижал его к себе, условно взъерошив ладонью колючий ёжик его волос. Домашний повар приготовил в тот вечер восхитительное мясо барбакоа, Пако уплетал за обе щеки, едва успевая отвечать или как-либо ещё реагировать на частые реплики доньи Сары, её расспросы об Америке и о здоровье матери. Она деликатно не касалась темы отца, уже много лет не выходившего на свободу из-за решётки. Между тем, от тётушки не укрылось несколько восхищённых взглядов, которые племянник словно бы невзначай бросил на Марию Хавьеру. Удивительно, ведь ещё утром он мнил себя страстно влюблённым в рыжую незнакомку из мотеля! Сама Марьяха очевидно тоже обратила внимание на то, что пользуется повышенным вниманием кузена. В какой-то момент она тихо выскользнула из-за стола и удалилась без объяснения причин. Как это часто водится у молоденьких девушек, едва вступивших в пору цветения, чем сильнее им нравится парень, тем больше они тщатся продемонстрировать показное равнодушие на первых порах, столкнувшись с ним невзначай. Очередной пылкий взор Пако озадаченно упёрся лишь в столовые приборы с недоеденным ужином перед опустевшим стулом, невольно вызвав понимающую усмешку тёти Сары. Дон Фелипе большей частью молчал в нафабренные усы, но после ужина пригласил Пако в свой кабинет для приватной беседы.
– Твоя мать звонила мне на днях, – начал старший Гутьерес, как только они уединились. – Она очень за тебя беспокоится.
– Что ты ей сказал, дядя? – Пако заёрзал в кожаном кресле, как если бы вдруг осознал, что попал на медленно разгорающуюся жаровню.
– Ничего, – дон Фелипе пожал плечами. – Я ведь ещё не знал, что ты приедешь к нам. Но что там у тебя стряслось на самом деле? Давай-ка начистоту. Иначе я ничем не смогу тебе помочь.
– Мать что-то тебе сказала? – расслабившийся, было, Пако вновь забеспокоился.
– Нет, но за моим домом уже несколько дней ведётся круглосуточное наблюдение. Свои люди в полиции сообщили мне, что на тебя охотится ФБР и, судя по тому, что тебя не взяли сразу, ты по уши влип во что-то серьёзное. Повторяю, я могу тебе помочь выпутаться из проблем, какими бы они ни были, но ты должен быть предельно откровенен со мной, на сто пятьдесят процентов.
Пако тоскливо озирался кругом в тщетном поиске подсказок. Громко тикали напольные часы с которых хищно скалились головы бронзовых горгулий и черепа в капюшонах. Твёрдые корешки книг убегали ввысь под потолок бесконечными рядами: Карнеги, Макиавелли, стихи Неруды, Данте. Дядя задумчиво взял в руку бильярдный шар и ловко запустил его по зелёному сукну стола для снукера. Шар лихо прокатился по центру, повалив сразу несколько крохотных фигурок для карамболя, заранее выстроенных горничной, и совершив изящный вираж у кромки. Решившись Пако, наконец, выпалил:
– Ну, мы в общем убили одного парня, дядя, но клянусь богом, я сам этого не ожидал. Всё случилось так внезапно, как в кошмарном сне. А ведь я всего лишь хотел узнать у него кое-что.
– Во-первых, мы – это кто?
– Мы с друзьями, мои названые братья, моя клика.
– Компаньоны по мелкой хулиганке в общем, – дядя кивнул. – Продолжай. Что же ты такого хотел узнать у того бедняги?
– Адрес, местонахождение человека, который стрелял в меня, – увидев, что брови дяди впервые с начала разговора удивлённо поползли вверх, Пако продолжил свой рассказ с нарастающим жаром. – Видишь ли, дядя, мы, то есть наша раса, наш народ, держим весь город, как ты, наверное, слышал. Кроме нас в городе, разумеется, есть и другие народы, но они, как правило, не лезут в наши дела, знают своё место, и тогда мы живём с ними в мире. Был среди них один гадёныш, он открыл свою лавочку на одной из главных улиц, которая уже несколько лет за нами, все, кто в теме, знают об этом. Конечно, у него была солидная поддержка, своя толпа, азиаты, некоторые из чёрных контор. Я поговорил с ним, предупредил, чтобы он валил оттуда. Тот вроде с понятиями, всё гривой тряс, «завтра же» говорит «съеду, не хочу проблем с вами, брат». А ещё через неделю мне старшие говорят: «разберись, что там за мистер Чин[11] барыжит «спидами» на главной улице». Я ушам своим не верю – тот хрен обосновался в трейлере за городом, сам варит и сам развозит даймы[12] на скидку по той же улице. Самого не нашли, но трейлер мы разыскали и поджарили. На другой день свои мне бомбят на мобилу: «твоего дружка Чарли спалили только что на районе, в торговом центре каплями в нос и сиропом от кашля затоваривается». Мы с братками на парковку заехали, думал разобраться с ним по-людски, что да как, и какую часть базара он недопонял. А он подходит со стволом наготове и без разговора шмаляет мне прямо в грудь. Ранил меня – на мне сковородка была, иначе порешил бы – а кореша моего так и завалил на месте, и сразу когти рвать. Ну а потом – я в больничке был уже – узнаю, что на улице война идёт, наши азиатов мочат, да и батя в тюрьме зелёный свет на них дал. Но самое главное, та паскуда испарилась без следа, ни слуха, ни духа. Вот поэтому я, как его дружка повстречал в городе, так обрадовался, сшиб его, швырнул в багажник, увёз к пацанам на хату. Вообще-то он почти сразу раскололся, когда мы его чутка запертым в ангаре подержали, в Санта-Монике, но пацаны увлеклись, по правде говоря, замучили его насмерть.