Внутри пространство пещеры оказалось достаточно широким, огромные сталактиты и сталагмиты смыкались как зубы в разверстой пасти дракона. Покуда хватало света, было видно, что вперёд и вверх ведёт широкий туннель, заполненный водой.

То слева, то справа Эстер замечала тёмные провалы, боковые проходы. Ужас прошёл, и её поглотил восторг первооткрывателя.

Долго и осторожно вела Эстер свой батискаф; рация по-прежнему не подавала признаков жизни. Вдруг туннель резко взмыл кверху, Эстер едва успела притормозить, чтобы не врезаться в ледяную стену. Крутой вираж, луч лазера – вперёд по курсу!.. Мгновение – и что-то неуловимо изменилось – батискаф стал неуправляемым, закачался как на волнах, свет прожекторов, обычно с трудом пробивающийся сквозь воду, вдруг вырвался из мутной пелены и переполнил пространство. Ей стало ясно, что батискаф вынырнул на поверхность воды. До этого она даже подумать не могла о такой возможности. Что ждёт её в этом враждебном, а в его враждебности она почему-то перестала сомневаться, надводном мире, если она сейчас же не осуществит погружение? И хотя Эстер была не из пугливого десятка, она тотчас принялась опускать батискаф под воду.

Но судьба в это же время распорядилась иначе: будто щелчок раздался в ткани мироздания, миг – и кромешная тьма окутала её и батискаф, мановением силы извне «Дональд» превратился в игрушечный шарик. Легко перевернулся, понёсся куда-то кверху, стукнулся обо что-то, плавно покачнулся и завертелся как волчок. Всё вокруг стремительно закружилось... Только это поняла Эстер, теряя сознание.

7. Окин

Сначала Грэм стал её лучшим другом.

Любая другая могла сказать про него: тупой верзила.

Любой такой Окин могла врезать за такие слова.

Она восхищалась не его физической силой, хотя в первую очередь его мощь привлекала внимание, притягивала и завораживала.

В нём было что-то настоящее. Он был как большой ребёнок, который однажды поверил в чистоту этого мира и не за что не хотел расставаться с этой верой. А ведь мир был грязен, отвратителен, и делали его таким люди, которые-то как раз и расстались с этой верой давным-давно.

Окин не помнила, когда, наконец, сняла rose-tinted glasses – розовые очки – так давно это было, наверное, ещё в начальной школе. Такие, как Грэм Питерс попадались не часто, но всегда пробуждали воспоминание о чистом, добром, справедливом мире, о сферическом мире в вакууме – образ, который сложился в детстве. В такие минуты она осознавала, что пока остаётся хотя бы один такой – настоящий – человек, не всё потеряно для этого мира.

Да, розовые очки были давно сняты, содраны с кровью, и безжалостно выкинуты на помойку. Что правда, то правда. Но кто сказал, что она смирится с тем, что этот мир можно терпеть только через розовые очки? Кто сказал, что она не будет бороться?

Ей было слегка за двадцать, ему – хорошо за тридцать. Судьба свела их в лунной колонии. Это была не просто тюрьма – Окин и всегда раньше это знала. Во-первых, по своей сути это была каторга. Все заключённые должны были работать на руднике – не важно, находишься ли ты в предварительном заключении, или уже получил срок. Тяжёлая работа для всех, попавших сюда.

Да, Окин и раньше было известно про это гиблое место, средоточие нарушенных прав людей, разрушенных судеб, язву на теле человеческой совести, но только она никогда не думала, что лунный рудник станет частью её жизни. Ей пришлось испытать твёрдость лунных пород на собственной шкуре.

Во-вторых, сюда привозили особо опасных. Не воров, которые сели только потому, что не поделились с вышестоящими чиновниками, не убийц, не маньяков, не устроителей пирамид, обворовавших сотни и тысячи простых людей. Нет. Такие персонажи были своими для системы, по крайней мере, не нарушали её основ. Система их берегла, лелеяла как любимых детей. По возможности, их деяния наказывались формально: например, ударялся такой любимчик в бега на свой собственный остров в океане, и только спустя несколько лет ему предъявляли обвинение. Но срок давности истёк – говорила система. Или так: украл дитятя миллионы, а то и миллиарды у народа, что делает система? Ласково журит: поделись с другими моими любимыми детками, не будь жадиной-говядиной. Если дитятя послушно делится, то система не только не наказывает вора, а возносит. Если проявляет жадность – сажает под домашний арест в семикомнатной квартире. То есть просто ждёт, когда дитятко одумается и поймёт, что надо делиться. Укравший мало наказывается жестоко, система будто говорит: не достоин ты быть моим дитём, для этого ты слишком туп и неповоротлив. Чтобы стать моей частью, ты должен красть много, обокрасть многих, чтобы было чем делиться. Например, может представлять сугубо специфический интерес такой вопрос: почему система всегда была как-то странно лояльна к убийцам, особенно к тем, кто убил многих, но никогда не прощала фальшивомонетчиков? Потому что убийцы помогают держать народ в страхе, убийцы должны быть в каждой системе, иначе на кого указывать перстом, отвлекая внимание от любимых детей системы? А фальшивомонетчики подрывают основы, мешают обкрадывать людей. Пытаются занять место, которое уже занято самой системой.

Система состоит из людей, люди – её составные части.

Всё это было кристально ясно для Окин ещё в школе.

Система начинает отбирать для себя воспитанников ещё в школе.

Следуешь ли ты общим правилам, подходишь ли по формату, конформно ли твоё поведение? И тому подобные вопросы интересуют систему.

Изгоев видно сразу.

И наказывать их начинают сразу – будущие любимчики системы. Это первое испытание для них. Не дрогнешь ли ты, изгоняя себе не подобного? Не успели ли в детстве бабушки, матери вложить семена добра, которое может прорасти в самый ненужный момент? Достаточно ли ты мёртв?

Сюда сгоняли таких, как Окин – людей, подозреваемых в самом страшном: в стремлении показать системе её истинное лицо, в способности нарушить её размеренный ход. Фальшивомонетчики (наивные жулики) давно канули в прошлое, сейчас в этой сфере наказуемо только умение проникать в электронные мозги слуг системы. Славное племя хакеров – примерно до 20-х годов 21-го века – также успешно кануло в прошлое, но нашло в себе силы возродиться в новом обличье. Системы безопасности стали настолько совершенны, что самому хитроумному алгоритму было не по зубам пробить эти заслоны. Хакерское затишье 30-х – всего лишь затишье перед прыжком. От физики – к информации (нечто эфемерное) – и снова к физике. Такова была нехитрая диалектика возрожденцев. Хакеры сороковых предстали перед системой в новом обличье, в новой маске анонима. Век хакеров-одиночек подошёл к концу на этом витке борьбы противоположностей. Нет, они не вымерли окончательно, эти персонажи редко-редко да встречались на полях сражений, но стали настолько нетипичны, что не подпадали не под одну классификацию.

Одиночка, истинный враг системы и не только истинный гений, но и величайшее дитя человечества (не системы, нет, но – всё ещё живого человечества) – борец за свободу, продолжал существовать как явление, но его почти нельзя было идентифицировать. О них и не знали, поскольку, если бы и обозначился такой волк-одиночка, то был бы не иначе как ментальным гигантом, у которого, как следствие, с большой долей вероятности хватило бы ума придумать способ оставаться инкогнито.

Но почему так произошло? Куда могли подеваться в своей массе эти гордые деятели? Стало так: на новом витке развития цивилизации людей взломать систему, начиная с её электронных мозгов, стало возможно, только изменив ментально на физическом уровне некоторые системные биты тайной, секретной, завуалированной информации, хранящейся в самых скрытых кишках неприступных серверов. Одних только знаний для этого, ясно, было недостаточно.

...

За маской анонима скрывались теперь не одиночки, но хакерские общества, очень сплочённые, надо сказать, общества, в сердцевине которых – опять-таки с большой долей вероятности инкогнито для рядовых членов – находился ментальный гигант. Гений своего места. Реже – два.