– Только ты хотел так жить, а меня вынудили.

Я нажимаю на курок, и хлопок оглушает меня на секунду. Дымящаяся гильза падает на пол и с шумом катится по полу. Я вижу, как стакан падает на пол и разбивается вдребезги. Сергей обхватывает горло свободной рукой и смотрит на меня выпученными глазами. Медленно встаю и подхожу к нему.

– Твое здоровье, – ударяю стаканом о его лоб и медленно потягиваю ром.

Он дергается, внутри него что-то булькает, из горла льется кровь. Он скалит рот, а я наблюдаю за его агонией. Он умирает долго и мучительно, а я пью и смотрю, как в его глазах гаснет жизнь. Такое ощущение, что, убивая его, я уничтожаю и себя. Больше мстить некому. Но остается странное ощущение незавершенности. Хотя вроде бы все, к чему я стремился и о чем мечтал, я сделал. Невольно задумываюсь над его словами о том, что мы все живем не так, как нам хочется. Но эти мысли нужно выкинуть из головы. Все кончено, остается только прибраться здесь. Я должен был выстрелить ему в висок, чтобы все походило на самоубийство. Ну что же, выстрел в горло тоже подойдет. Дмитрий Геннадьевич Головин, думаю, подправит эту картину своими выводами.

Выхожу из квартиры.

– Все прошло удачно?

– Более чем, – передаю ключи от квартиры Сашку.

Александр Стрельников – младший брат мой жены и крестный моего первенца. Когда я рассказал ему, кто виновен в гибели его сестры, он предложил этот до боли простой, но безбашенный план. Пришлось, ему, правда, для начала выучиться в милицейской школе, а потом еще три года лизать зад этому уроду, пытаясь снискать славу ветреного и простодушного парнишки. Все это время он был моими глазами и ушами.

– Нужно было вырвать ему сердце!

– Тебе этого делать не стоит. Уж поверь мне. Ты вне подозрений. Сделай все, как условлено, и никакой самодеятельности. Тело должно попасть к Головину, скорую вызовешь по этому телефону. Ты принес бумаги, которые доказывают, что Сергей спускал дела на тормозах за взятки?

– Да, все со мной в этой сумке. А может, еще и остальное подкинуть, ну, про… – он хитро щурится.

– Нет, больше ничего. Пускай все будет так, как мы и договорились. Его замучила совесть, и он застрелился. Никто не станет это расследовать, ты же знаешь. Коррумпированный полицейский всем как кость в горле: слишком портит репутацию.

– А что с Громовым?

– А что с ним не так?

– Ну как же?

– Пропал человек. Бывает такое. Поищут, поищут, да спишут в утиль. Тебе ли не знать, – усмехаюсь я.

– А ты?

– Меня ты больше не увидишь, Сашок. И даже не пытайся найти. Я умер еще тогда, вместе с Кристиной и детьми. Не дай Бог, кто-нибудь что-нибудь узнает. Еще не хватало, чтобы ты от этого пострадал. Ты и так слишком многое сделал для меня.

– Для вас всех, – спокойно уточняет он и протягивает руку. – Тогда пока?

– Прощай. И спасибо за все. Не отклоняйся от плана!

Выхожу на улицу, накидываю капюшон и залезаю в машину. Черный ворон тяжело взмахивает крыльями и садится впереди на сухое дерево, смотрит на меня.

– Встретиться, говоришь, – усмехаюсь я и поворачиваю ключ в замке зажигания.

Фролова Елизавета Викторовна подходит к ноутбуку, сжимая в руке флэшку. Двадцать минут назад почтальон доставил ей странное послание. На клочке бумаги написано: «Мама, мне плохо. Спаси меня. Я страдаю за то, что ты сделала». Внизу подпись – «Санитар».

Она дрожащей рукой включает компьютер, вставляет в разъем носитель, запускает программу. Женщина минут пять смотрит запись с каменным выражением лица, затем безмолвно поднимается и, сделав два шага, падает в обморок.

Тучи наливаются свинцом и опускаются все ниже, начинает моросить дождь. Автомобиль шуршит шинами по мокрому асфальту, иногда въезжает в лужи, поднимая из-под колес фонтаны брызг. Люди, сгорбившись, куда-то бредут – каждый по своим делам. Все вокруг словно череда кадров черно-белого кино. Чем ближе я подъезжаю к кабаку, тем больше хмурится погода и тем беспокойнее становится у меня на душе. Машина тормозит. Порыв ветра поднимает с земли нечто черное, похожее на так хорошо знакомого мне ворона. Нет, всего лишь полиэтиленовый пакет. Сижу и похрустываю пальцами. А так ли уж мне нужно встречаться с этой странной девицей и с ее крылатым приятелем? Что-то подсказывает, что нужно, а что-то, напротив, шепчет: «Беги!». Я гляжу в зеркало заднего вида: на пассажирском сидении расположились рядышком Петр и мой зверь.

– Одумайся, – говорит первый.

Римлянин усмехается, подается вперед и склоняется над моим ухом.

– Сам подумай, где был этот проповедник, когда он был тебе нужен? А я был с тобой всегда.

– А ведь он прав, Петр, – перевожу взгляд на священника. – Почему ты оставил меня в трудный момент?

Петр пытается что-то возразить, но легионер лишь взмахивает рукой, словно стирает его, и Петр растворяется.

– Слабым доверять нельзя, Максим. Слабые предают. Я был с тобой все время, я помогал тебе все эти годы. Разве я пичкал тебя при этом какими-то нравоучениями? А он? Ты вспомни: когда ему было нужно, он был не так уж и добр к людям. Пойдем, нас уже ждут. Пойдем.

Вода стекает ручьями по лобовому стеклу, дождь усиливается. Серые оттенки, окрасившие город, становятся еще более мрачными и угрюмыми.

– Пойдем, Максим.

– А может, это ты прикидывался Петром, когда тебе это было нужно?

– Брось. Разве я могу?

Я смотрю на этого мрачного война и в глубине души понимаю, что может. Мои фантазии всесильны: я их не контролирую, это они контролируют меня. Мне нужен был повод, и я получал его, и неважно, кто мне его предоставлял – Петр или этот римлянин. Они оба служили мне, когда мне это было выгодно. В зависимости от ситуации плохой превращался в доброго и наоборот. Они подыгрывали мне, а я им. Странно получается. Интересно, а кто тогда более реален? Они или я? А может, и вовсе нас всех троих не существует? Обильный дождь барабанит по железному кузову автомобиля.

– Пойдем, Максим.

А он прав. Идти нужно, хотя и не хочется. Выхожу из автомобиля, забегаю под навес. У входа стоит толстяк. Он льстиво улыбается мне, забавно щуря маленькие свинячьи глазки. Когда я подхожу ближе, он с поклоном открывает передо мной дверь.

– Прошу, мил человек, прошу. Вас давно уже дожидаются, – при каждом движении его второй и третий подбородки вздрагивают, будто холодец.

Я вхожу внутрь. В кабаке нет ни единой души. Звучит пианино, знакомая мелодия – «Лунная соната» Бетховена. Сдвигаю в сторону преградивший мне путь черный занавес и замираю: передо мной огромная комната, по всему периметру горят свечи, по центру стоит большой стол, за ним сидит человек в плаще из черной кожи, его ладонь покоится на рукояти трости, выполненной в виде золотого черепа. Стол ломится от всевозможных яств, но незнакомец не проявляет к ним никакого интереса. Он поглощен игрой: склонившись над шахматной доской, он внимательно рассматривает расставленные перед ним черные фигуры. Неподалеку от него стоит еще один незнакомый мне человек, в шикарном костюме, крепкого телосложения, приятной наружности, словно сошедший с картины древнего византийского художника. По правую руку от шахматиста расположилась Татьяна с бокалом вина, одетая в вечернее платье насыщенно-красного цвета. Меня привлекает чье-то чавканье. Обернувшись на него, замечаю, как из стоящего на полу огромного таза, опустившись на четвереньки, жрет какое-то существо, отдаленно напоминающее человека, да и то, в основном, благодаря одежде – драной фуфайке и старым треникам. На секунду существо прерывает свою отвратительную трапезу, и его голова приподнимается вверх и поворачивается на сто восемьдесят градусов. Он смотрит на меня, раскрыв пасть, а в ней три ряда острых акульих зубов, между которыми застряли куски мяса. Один глаз чудища угольно-черный, другой – кроваво-красный. Не понимаю, снится мне все это или происходит на самом деле. Я уже забыл, когда в последний раз испытывал чувство страха, но от этого места даже у меня по коже бегут мурашки, а спина покрывается холодной испариной.