— Итак, — продолжала она, вдруг изменяя тему разговора, — я также была молодой невинной девушкой. Моя мать…

Она побледнела.

Холодный пот выступил на лбу Анжель при последних словах, произнесенных глубоким голосом.

— А твой отец? — спросила Ирена.

— Мой отец, я его не знала…

Она задумалась и молчала, устремив взор в далекую точку, видимую ей одной.

Ирена посмотрела на нее.

При этом взгляде несчастная женщина быстро вернулась к действительности.

— Я любила, — вдруг сказала она. — Меня также соблазнили. Я покинула дом, Россию, в своем слепом безумии считая себя любимой, доверившись человеку, первому заговорившему мне о любви. Я носила уже тебя под сердцем… когда он… бросил меня…

— Мой отец?.. Жив? — спросила дочь.

Анжелика Сигизмундовна посмотрела на нее почти суровым взглядом.

— Он умер! — отрезала она.

— Ах! — вскрикнула Ирена, испуганная выражением лица своей матери.

— Не спрашивай меня, как он умер, — прибавила Анжель. — Тебе не нужно знать этого. Ты его никогда не знала, так же как и он тебя никогда не видел. Он умер еще до твоего рождения. Он искупил свою вину легче, чем я! — заключила она со злобным смехом, в приливе жажды мести, которую сама смерть не могла утолить.

— Но не в этом дело. Я хотела тебе сказать, что после моего первого проступка я стала тем, что я есть, и ты, полюбив одного человека и сделавшись его жертвой, также не избежишь своей судьбы… нет состраданья, нет будущности, нет извинения для обесчещенной девушки, если она бедна… Если она богата, если она принадлежит к высокопоставленной семье, о, тогда другое дело — ей найдут мужа, поймают его, если он не идет добровольно, тем дело и кончается. Но для такой девушки, как я, без средств, без семьи, нужно было умирать в нищете или сделать то, что я сделала. Приходилось бороться… я боролась! Работать… я работала…

Выражение глубокого презрения и отвращения скользнуло по бледному лицу Анжель.

— Видишь ли… мужчины… нужно их знать так, как я их знаю, чтобы оценить по достоинству, видеть их в продолжение двадцати лет у своих ног или в своих объятиях… чтобы судить о них… Все они только… животные…

— Ах, мама, — прошептала Ирена, — если бы свет был таков, невозможно было бы жить.

— Я тоже так думала, — отвечала Анжелика Сигизмундовна. В ее голосе прозвучала суровая нота.

— Бывают, впрочем, исключения, я это знаю, — смягчилась она, — я для тебя мечтала о таком исключении. Там и сям еще можно встретить мужчину, умеющего любить и достойного такого ангела, как ты. Такого я, может быть, для тебя и нашла бы. Если бы даже я и ошиблась… что ж, ты все-таки была бы богата и замужем, другими словами, пользовалась бы всеобщим уважением.

Слезы выступили на ее глазах.

— Тебя обманули, тебе солгали, не роскошь тебя ослепила, ты представила себе, что этот человек и есть твой будущий супруг, избранный мною. Но что же из этого? Как бы ты ни была, в сущности, чиста — это не может тебя спасти. Ты, как и другие, бесповоротно пойдешь по моему скользкому пути. Мужчины это знают, несмотря на то, что это те самые мужчины, у которых были матери, сестры и у которых будут дочери… нет между ними ни одного, не способного на это преступление после лишнего бокала шампанского, или просто из тщеславия… Все эти франты, высокопоставленные люди, аристократы, которых ты видела у Доры, куда тебя повез этот негодяй, — все они нас презирают и в то же время боготворят, бросают в нас грязью и золотом и делают нас такими, какие мы есть… Разве не справедливо отплачивать им разорением за позор… Они сами сделали нас скверными и бездушными эгоистками, подобными себе.

Ирена смотрела на мать, многого не понимая, но как-то инстинктивно приходя в ужас от ее речей.

— Но я здесь, — продолжала Анжель, — и все еще может быть поправлено.

— Поправлено? — повторила Ирена, вздрагивая. — Нет, никогда, теперь я не буду его женой.

— Его женой! — вскричала Анжелика Сигизмундовна. — Почему ты говоришь "теперь"? Потому, что ты моя дочь?

Молодая женщина пожала плечами.

— Думаешь ли ты, чтобы он когда-нибудь рассчитывал дать тебе свое имя? Думаешь ли ты, что он это сделал бы, если бы ты и не была моей дочерью! Ты его не знаешь! Он никогда не любил тебя… ни на минуту, ни на секунду — он это сделал частию из тщеславия, частию из мести. Ведь он меня ненавидит, и я также ненавижу его. И это будет ему дорого стоить, когда-нибудь я ему отомщу.

Она сжала свои руки, глаза ее злобно засверкали.

— Нет, не то я хотела сказать тебе… Все может быть поправлено… потому что ты никогда его не увидишь. Мы уедем из России далеко, далеко. Мы поедем туда, где не будут знать ни тебя, ни меня. Я сумею составить тебе будущность, о которой мечтала… Ты его больше не увидишь, никогда, никогда — все от этого зависит, слышишь?

Ирена вдруг страшно побледнела.

— Мама, я его люблю! — вскричала она раздирающим душу голосом.

— Ты его любишь! Ты его любишь! Ты должна ненавидеть и презирать его, потому что он насмеялся над тобой. Он тебя погубил, обесчестил! И сделал это обдуманно, с холодным расчетом.

— Я люблю его!

— Он самым бессовестным образом расставил тебе сети…

— Я люблю его!

— Этого мало, он повез тебя к этой Доре, чтобы выставить напоказ перед всеми. И ты не понимаешь после всего этого, что он подлец, заслуживающий твоего презрения и твоей ненависти?

— Я его не обвиняю и не защищаю. Будь он во сто раз хуже и преступнее, что делать! Я люблю его.

— Ты его забудешь!

— Никогда!

— Это необходимо.

— Тогда я умру.

— Ты умрешь, ты, ты…

Анжель сложила руки.

— Но чего же ты хочешь?.. Остаться его любовницей? Знаешь ли ты, сколько он времени еще продержит тебя и хочет ли он еще этого?.. Может быть, его каприз к тебе уже прошел?

Ирена рыдала, не отвечая ни слова.

Анжелика Сигизмундовна бросилась к ней, стала обнимать ее, прижимать к своей обнаженной, похолодевшей груди, на которую падали обильные жгучие слезы молодой женщины, целовала ее, смешивая свои слезы со слезами своей несчастной дочери.

В продолжение целого часа она старалась утешить ее, придать ей мужество, заставить понять, что князь Облонский не стоит ни ее любви, ни сожаления, ни слез; пробовала нарисовать ей позорную картину жизни, к которой ее приведет эта безумная любовь.

Ирена не отвечала ни слова.

— Наконец, уверена ли ты положительно, что любишь его? — вскричала Анжель в безумном отчаянии.

— Да.

Это была правда. Ирена принадлежала к тем редким личностям, которые отдают свое сердце только раз и навсегда, для нее любовь была альфой и омегой всей жизни — она могла жить любовью и умереть от нее.

Анжелика Сигизмундовна с ужасом поняла это и бессильно опустила руки.

Водворилось глубокое молчание. Анжель задумалась.

— Слушай, — вдруг сказала она отрывистым тоном, — я не хочу, чтобы ты была его любовницей! Я скорее убью тебя собственными руками, чем допущу вести эту жизнь и быть публично опозоренной!

— Я сама не хочу быть его любовницей, — твердо произнесла Ирена. — Я многое узнала и поняла. Только, — прибавила она, складывая руки, — оставь меня в Петербурге… Я его не увижу… Но я буду знать, что он здесь… И никогда не говори мне, чтобы я вышла замуж за другого.

— Иначе ты умрешь?

Ирена не отвечала.

— Если это так, то я говорю тебе, что ты будешь жить!

Она прошлась по комнате и снова подошла к дочери.

Она совершенно изменилась в лице.

Бледная, как полотно, со сверкающим взглядом, она сказала:

— Поклянись мне, что ты не будешь больше ему принадлежать!

— Клянусь тебе.

— А я клянусь тебе, Ирена, своею любовью к тебе, что ты будешь его женой!

IX

НЕУДАЧНОЕ ХОДАТАЙСТВО

Неудачный день и недобрый час избрал граф Лев Николаевич Ратицын для обещанного им своей жене и свояченице представительства перед князем Сергеем Сергеевичем Облонским за наших влюбленных.