Он продолжил осмотр больного. Приложил стетоскоп к груди. И только хотел его отнять, как услышал шум Раз… другой… Он вздрогнул. Долгий, скребущий шум.

У этого человека больное сердце. «Пневмония лижет легкие и кусает сердце…» — мысленно повторил Евгений. Тут-то и кроется наибольшая опасность, даже если сердце до болезни было здоровое.

Это конец. Не везет ему. А этот человечек! Что можно сделать для него? Щуплый, худой, лет сорока пяти. Наверно, отец семейства, а сам ростом с ребенка. И к тому же целыми днями под землей. Товарищи его — крепкие, рослые, он им по пояс, а работает наравне со всеми. И вот заболел. Беспомощный, обессиленный лежит на койке.

Только раз он спросил:

— Ты мне поможешь, доктор? — потом замолчал. Но немного погодя застонал и сказал: — Тяжко мне, доктор.

— Расскажи подробно, что ты чувствуешь?

— Душит меня… сильно душит.

Сердечная слабость начинается. Или она началась раньше, а теперь дело идет к концу. Евгений лихорадочно ищет пульс. Может быть, это уже колапс? Есть ли пот? Холодный, липкий пот?.. Есть ли такой пот? Нет. Но зрачки… надо посмотреть зрачки и прежде всего пульс… Евгений прикасается к коже. Ощущает ее. Чувствует даже волоски на ней, но артерию найти не может. Неужели конец? Евгений быстро ощупывает руку выше. Там вообще нельзя уловить пульса. Снова ищет ниже.

— Симо… ты слышишь меня, Симо?

Склоняется над больным. Тот тяжело дышит и медленно открывает глаза.

— Я слышу, доктор.

— Как ты, Симо? Прошу тебя, скажи, как ты?

И снова ищет пульс. Наконец находит. Второпях он искал его не там, где надо.

Сердце билось совсем ровно. Так ровно, что Евгений обрадовался и подумал, что теперь больной вне опасности. Но через некоторое время смерил температуру — оказалось, что она поднимается. Почти сорок. Дыхание больного стало затрудненным. Он пытался кашлять, но сил не было и дыхание замирало вместе с кашлем.

Все, что он сделал, пока было безрезультатно. Вероятно, это вирусная пневмония, тут пенициллин не действует.

Раз десять он заглядывал в справочник, проверял, не упустил ли чего-нибудь. Нет, все возможное он сделал. Будь больной даже в Софии, вообще где угодно — все было бы так же. Больше ничего нельзя предпринять.

Это каждому будет ясно. И к ответственности его не привлекут. Какой маленький этот Симо. В чем только душа держится! Оттого-то его и прозвали Симо-душа. Он и стонал как-то деликатно. Тихо, сдавленно, сдерживался изо всех сил, а когда уже было невмоготу, говорил: «Ох… тяжко…» Временами открывал рот и жадно хватал воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Прошло полчаса или час. Вдруг громко постучали. Евгений вздрогнул. Встал и быстро открыл дверь. Перед домом стояли четверо шахтеров. Они были в спецовках, Смена только что кончилась.

— Заходите… заходите быстрее. — И тут же повел их к больному. Шахтеры подошли к Симо. Один снял шапку и спросил:

— Ну что, как ты?

Симо слабо улыбнулся.

— Пришли, значит, меня проведать…

— Потом… потом… — вмешался Евгений, приглашая шахтеров сесть. Они уже брали стулья, но тут он сказал:

— Или лучше… подите вымойтесь… поешьте… А потом снова приходите…

Рабочие переглянулись. Не решались уйти. Чего-то ждали. Евгений стал объяснять:

— Говорю, чтобы вы потом зашли… не все… один или двое… можете понадобиться…

Он все еще стоял и смотрел на них. Ждал. Сам не знал чего. Как всегда, ему хотелось что-то досказать, объяснить.

— Они пусть идут, — нарушил молчание один из шахтеров. — А я останусь тут. Потом кто-нибудь меня сменит.

Остальные посмотрели на Евгения.

— Идите… идите… как сказал… Вас как зовут?

— Цветан.

— Да, как сказал Цветан.

И вдруг ему стало необыкновенно легко. Больной все так же стонал, но теперь Евгению все представлялось в розовом свете. И он снова для большей уверенности повторил:

— Сделаем, как сказал Цветан. — И замолчал. Выжидательно посмотрел на Цветана.

Шахтеры еще не ушли, когда Цветан спросил:

— Ты горчичники ему ставил?

— Нет.

— Старинное средство, — заговорил Цветан. — Вдруг поможет?

— Поставим, конечно… сейчас же… Что дать?

— Дай горчицу.

Евгений достал горчицу.

— Теперь дай воды. Марля у тебя есть?

— Есть.

Евгений наклонился и стал быстро размешивать горчицу.

— Так хватит? — и поднял глаза.

— Еще помешай чуть-чуть.

— Теперь, наверно, готова.

— Готова, — определил Цветан.

— А теперь поставить?

Спросил и вдруг увидел себя со стороны. Совершенно отчетливо. Точно таким, каким Магда видела его постоянно. Держит в руках горчичную кашицу, пальцы в горчице, а он повернул голову к Цветану и спрашивает: «А теперь поставить?»

Что же еще делать? Он очень хорошо, отлично знает, что надо делать… но спрашивает… спрашивает, находя в этом удовольствие. Высшее удовольствие в том, что кто-то стоит за спиной и указывает, что надо делать. Потому-то Магда и сказала, что он не может быть один, что всегда кто-то должен его поддерживать.

Тут он понял, что значит стыд.

Захотелось исчезнуть. Убежать. Еще дальше от Софии — туда, где его никто не знает. Подальше от тех, кто десятки раз видел его с горчичной кашицей в руках.

Прошло несколько дней. Симо выздоровел. Это было хорошо, но ничего не меняло. Надо было провести в шахте санитарно-гигиенические мероприятия, пойти к завхозу Маринову, распорядиться, чтобы он навел порядок на продовольственных складах.

Надо было… а он даже не осмелился потребовать себе комнату. Прошло еще несколько дней. На складах по-прежнему было грязно. В любой момент могла вспыхнуть эпидемия. В честь врача, приехавшего проводить оздоровительные мероприятия!

Шли часы, дни… и сколько раз Евгений вспоминал о Маринове, столько раз говорил себе, что не может заставить его навести порядок на складах. А как только его видел, окончательно убеждался, что не сможет. И перед Мариновым он чувствовал себя таким же беспомощным, как перед Магдой. В ее присутствии он тоже не мог избавиться от неуверенности. При виде Магды у него пересыхало в горле, так же как при виде Маринова. Точно так же. А владеть собой нужно всегда.

Как это все похоже!

Он помнил день, когда Магда обещала прийти к нему в четыре. Время текло медленно. Пять, шесть, а она все не шла. Асфальтировали улицу. Среди тополей взад и вперед двигался каток. И Евгений ходил взад и вперед, от одного окна к другому. Семь часов. Половина восьмого. Наконец она явилась. Он не помнил себя от радости и благодарности. Целовал ее, обнимал, готов был носить на руках.

Спустя некоторое время она что-то вспомнила, отодвинулась от него и спросила:

— Ты не будешь меня ругать?

— Ругать? — переспросил он. — Я же знаю, мать была дома и ты не могла прийти раньше… Я понимаю, ты не виновата.

— Да, не виновата… — повторила она. — Ты веришь мне… это хорошо… — И прижалась к нему, счастливо вздохнув, но потом ей снова стало не по себе, она снова отстранилась и посмотрела на него: — А ты мне не скажешь… — И засмеялась. От смущения. Знала, что это смешно, глупо, но наклонилась к самому его уху и прошептала: — А ты мне не скажешь, чтобы я в другой раз не опаздывала?.. — И чтобы не выдать свою тайну, опять быстро прижалась к нему.

Он стоял и обнимал ее, не понимая, что счастье ускользает у него из рук. Магде хотелось испытывать перед ним легкий страх. Совсем легкий, но такой приятный. Убегать и опять прятаться под крыло. Испытывать страх и в то же время чувствовать в нем опору.

Нужно было только внимательнее вслушаться в ее слова: она же сама ему об этом говорила.

«А ты мне не скажешь, чтобы я в другой раз не опаздывала?..»

Все было так просто! Она искала в нем силу, которая защитила бы ее от жизненных невзгод. Конечно, она и сама сможет справиться с трудностями, не боится их, даже любит, но мир станет намного лучше, совершеннее, если рядом будет прочная, надежная опора. Ей хотелось, чтобы рядом был кто-то, на кого бы она смотрела снизу вверх, кто все за нее обдумает и решит.