Сели в грузовик. Евгений примостился в углу. Поехали в город. Десять человек. Он надеялся, что они никогда не доедут. Ему хотелось исчезнуть, выпрыгнуть из машины. Уже глубокой ночью они прибыли в маленький родопский городок.

Больница заперта. Долго стучат. Им нужна помощь. Выходит сторож, потом будят врача. Он даже не успевает застегнуть халат. Спрашивает, в чем дело. Евгений выходит вперед и говорит, что он тоже врач. Правда, поверить в это трудно. Плечо совсем здоровое, а явилось десять человек!

— Только из-за этого вы и приехали, коллега?

Этот врач моложе его. Он никогда не работал в клинике со знаменитостями. Он родился в этом краю, и отец — рассыльный — дал ему возможность выучиться на врача.

— Я хотел узнать и ваше мнение, коллега… — говорит Евгений и робко, умоляюще смотрит на него.

— Вывих вправлен… — Юноша в белом халате не знает, как вывести из неловкого положения этого человека, который называет его коллегой. — Правильно сделали, что приехали… Ум хорошо, а два лучше…

Наступает долгая пауза.

— Тогда мы пойдем… — подает голос Евгений.

Никто не возражает, и они снова поднимают пострадавшего. Снова кладут его в машину. Городской врач провожает их до двери и с порога наблюдает, как несут здорового человека. К чему эти носилки? Врач смотрит на Евгения. У городского врача черные глаза, черные сросшиеся брови, волосы, падающие на лоб. Лампочка над дверью бросает яркий свет на его белый халат. Грузовик трогается и медленно удаляется от больницы. Улица прямая. Долго еще видна яркая лампочка над дверью, каменные ступеньки и врач в белом халате.

2

На другой день он не смел поднять глаз. Встал чуть свет и поспешно стал перелистывать свою записную книжку. Его послали в Брезовицу на месяц. Потом откомандируют кого-нибудь другого и таким образом обеспечат врачом этот глухой край.

Еще не рассвело. Он подошел к окну. Не мог забыть вчерашний вечер — историю с вывихнутым плечом. Потом вспомнились слова Магды: «Один… слышишь?.. один ты не можешь. Всегда кто-то должен быть рядом…»

Он обернулся, будто ему говорили это впервые. Магда сказала эти слова давно, но тогда они означали только: «Не люблю тебя». И только сейчас стали приобретать свой истинный смысл. «Я как будто все время должна тебя поддерживать. Стоит мне отвернуться… и ты упадешь… Слышишь?..»

Упадет, как тряпичная кукла. Прошло уже несколько месяцев, как они расстались, и только теперь он задумался над ее словами. Раньше не хотелось их вспоминать. Они означали, что она не хочет больше видеть его, и этого было достаточно. Он думал, нет сильнее боли, чем эта: знать, что она не любит. А сейчас он вдруг представил себе тряпичную куклу. И правда, чтобы она могла стоять, ее надо поддерживать. А отпустишь — тут же упадет.

Евгений снова подошел к окну. В тусклом утреннем свете можно было различить большую поляну. Виднелось десятка два деревянных домиков с островерхими крышами. Вот и все. Другого он и не ждал. Но… стоило взглянуть вверх… трудно даже представить, что где-то на свете есть такие отвесные склоны. Будто кратер вулкана. И на дне кратера — Брезовица, а вверху круг неба, словно синее озеро среди зубчатых скал.

На поляне стали появляться люди. Там и тут вспыхивали огоньки сигарет, слышался кашель. Тогда Евгений отправился разыскивать Маринова. Здешнего завхоза. С ним надо было договориться насчет комнаты и всего остального, потому что начальник шахты инженер Колев, бухгалтер Стайков и председатель профкома уехали в Кырджали.

Он постучал в дверь, которую ему указали. Никто не ответил. Наверно, Маринов куда-то вышел. Постучал еще раз. И уже собрался уходить, когда за дверью послышался кашель.

— Можно войти? — спросил Евгений.

— Входи.

Он увидел большую заржавленную печку, а у окна широкий стол и спину грузного, крупного мужчины.

Мужчина даже не повернул головы. Евгений подождал. Потом кашлянул и сказал:

— Я новый врач…

Маринов продолжал писать. Прошла минута, другая, третья. Евгений не знал, что делать. Переминался с ноги на ногу. Маринов не оборачивался.

Но вот он отложил карандаш и медленно повернул голову. Оказалось, что затылок у этого человека куда выразительнее лица. Наверно, у него было обыкновенное человеческое лицо, но под толстым слоем жира ничего нельзя было различить.

— Я никого не знаю на шахте, — сказал Евгений.

Маринов не шевельнулся.

— Я в первый раз здесь…

Маринов безмолвствовал.

— Я сюда только на месяц, — извиняющимся тоном продолжал Евгений. — Нас на столько посылают. Я и не думал, а мне вдруг сообщают, что я должен ехать в Брезовицу. Пришлось ехать… ничего не попишешь…

Маринов по-прежнему молчал.

— Может, мне зайти попозже, в первый день у меня еще нет никаких дел.

Евгений знает, что надо остановиться, но уже не может. Слова помогают сохранить равновесие. А замолчишь — и сразу упадешь.

— Я пришел попросить вас о комнате… найдите мне, пожалуйста, комнату… я вовсе не претендую на что-то особенное… самую обычную… но рядом с медпунктом, чтобы вечером больных не приходилось гонять взад и вперед… вы понимаете… они придут ко мне на дом, а я отошлю их в медпункт… поэтому прошу… чтобы комната… была рядом.

Евгений говорил и поглядывал на Маринова. Не похоже, чтобы тот в скором времени раскрыл рот.

— Товарищ Маринов… ведь вы дадите мне приличную комнату… должен же я устроиться… положить вещи… приступить к работе…

Маринов встал со стула.

— Хорошо, мальчик, так и быть, не оставлю тебя ночевать на улице.

3

Когда ему сказали «мальчик», он поспешно ушел в тот дом, где ночевал. Чувствовал, что его не только обидели, но и дали ему точное определение. Нечто легковесное. Перышко. Ничего не стоящее и не значащее.

Маринов был его подчиненным, и надо было потребовать у него комнату. А начнет увиливать — приказать.

Евгений попробовал разобраться в себе. До сих пор он никогда не требовал, не распоряжался. Дома… там он не имел на это права. В клинике, правда, отдавал кое-какие распоряжения. Например: «Сестра, дайте люминал». Сестра шла за ним по пятам и записывала все, что он ей говорил. Едва он поступил в клинику, сестра стала ходить за ним следом. Так было заведено. Давал он распоряжения и обслуживающему персоналу — сменить постельное белье, застелить кровать. Но все это были не настоящие распоряжения. Вокруг распоряжались другие, а он только повторял за ними. Сам он никогда не проявлял инициативы. Другие пользовались авторитетом, а рядом с ними — и он. Тень их авторитета падала и на него. В Брезовицу прислали лекарства, оборудовали медпункт, но до Евгения здесь не видали врача. Здесь не было сестры с тетрадкой в руках, которая привыкла следовать за белым халатом независимо от того, на ком он надет. У здешнего завхоза не было такой привычки. Белый халат тут не имел силы. Тут должен был проявить себя сам человек.

Ему захотелось понять, что он собой представляет. Стоит ли он чего-нибудь или всегда был только чужой тенью. Чтобы понять это, надо начать с Маринова. Сейчас он пойдет к нему и потребует немедленно распорядиться насчет комнаты.

Он быстро зашагал к конторе, но увидел идущего ему навстречу человека в спецовке, с шахтерской лампой в руках. Шахтер шел с большим трудом.

— Что с вами? — спросил Евгений.

— Худо мне.

— Как вас зовут?

— Симо.

— Симо, когда вам стало плохо?

— Еще вчера вечером.

— Почему не пришли ко мне?

Наступает молчание. Не верит ему этот человек, что ли?

Оказалось — бронхопневмония. Ничего страшного. Надо только сохранять спокойствие, чтобы не повторилась история с вывихнутым плечом. Он хорошо помнил статистику. До открытия пенициллина смертность — тридцать процентов, после — меньше одного. Пенициллина хватало с избытком.

Он обернулся и посмотрел на шкаф. Ампул сколько угодно. Его охватило странное чувство. Как будто за его спиной стоит целая армия — танки, пушки. Одно движение руки — и все это двинется в наступление.