Астре думал, что их просто убьют где-нибудь на ближайшей площади, но у головорезов были другие планы. Они решили переправить добычу на главный остров Большой косы — Валаар, где за порченых была назначена самая высокая цена.

Сиина одела детей во всё, что нашлось в доме. По советам Илана сколотили подобие саней для перевозки раненых. Потом пробирались по сугробам к хлеву на окраине деревни. Туда прикатили крытую повозку, в которой ехали до порта. Это были дни холода, темноты и тряски. Илану становилось то лучше, то хуже. Щербатый сказал, что избавится от него, если совсем не жилец.

Путешествие по морю проходило в темноте и опиумном забытьи. Млечный маковый сок притуплял чувство голода и страха, гасил боль. Благодаря ему Сиина и Бусинка не сошли с ума от предчувствий, а Илан и Рори не корчились от боли. Дремота, пропитанная душной вонью, стала для них спасением.

Астре просыпался и засыпал с тошнотой. От качки мерещилось, что отец снова несёт его к ущелью в тесном куле. Но даже из такого кошмара не хотелось возвращаться в реальность. Пленников опаивали постоянно, чтобы вели себя тихо, не просили еды лишний раз. Пока их везли в порт, это было не так важно, но на судне, когда бочки с детьми заперли в одной из комнатушек товарного отсека, любой визит в трюм мог вызвать подозрение. Щербатый велел оставить порченым мешок сухарей, бочку воды и пару бурдюков, заполненных дурманным зельем. Потом торговцы по традиции забили дверь наглухо, и до прибытия в порт Валаара пленников никто не навещал.

Головорезы сильно рисковали, решив продать их в столице. Согласно закону, проклятых запрещалось брать на судна. Это считалось дурным знаком, призывающим штормы.

Выбравшись из укрытий и улёгшись кто где — на тюках, грудах мешков, воняющих рыбой, старых ящиках и верёвках, дети передавали друг другу забытьё. Глотали через силу, заедали сухарями и снова спали. Когда опий стал заканчиваться, старшие отказались от него в пользу раненых. Часы коротали за тихими, едва слышными разговорами. Никто не заикался о предстоящей казни или суде. Вспоминали прошлое. Хорошие моменты, тёплые вечера, Иремила. Делились секретами, которые берегли до последнего.

Уже близ Валаара Сиина, повинуясь предчувствию, велела всем возвращаться в бочки. До того щербатый предупреждал, чтобы прятались, если за дверью раздастся шум. И в самом деле, не успели пленники вернуться на места, как снаружи послышался топот, громкие голоса и ругань. Спустя четверть часа гвозди из досок оказались вынуты, и в товарный отсек ввалились торговцы. Каждый отправился в свою временно выкупленную комнатушку. Кто-то бранился, мол, идут не по очереди. За перегородками бурно шла проверка ящиков, сундуков, мешков. Смотрели, не пропало ли чего, трясли счетовода за обман и чуть не убили, узнав, что он приписал себе десять локтей ценного сукна. Головорезы вели себя тихо и сдержанно, только сквозь зубы ругались на вонь. Дети давно принюхались, но тем, кто только что вошёл в их обитель, яростно ударили в нос едкие запахи рвоты, мочи, тухлой рыбы.

Потом бочки выкатили на палубу, и болезненная карусель длилась до самого берега. Там товар погрузили то ли на телеги, то ли в крытые повозки и повезли прямиком в столицу. Руки дрожали от усталости. Пришлось собрать все силы, упираясь ими в стенки, иначе синяков и ушибов было не избежать. Но никто не пискнул и не выдал себя. Безногий в который раз удивился терпению братьев и сестёр.

Астре велел всем успокоиться и не бояться. Мысли Сиины стали вялыми, как осенние мухи. Даже хорошо, что всё вот так заканчивалось. Говорят, чёрное солнце сжигает за один вдох. Потом ветер смешает останки тел и унесёт далеко-далеко. Туда, где не обидят, не заморят голодом, не заставят страдать.

Каково быть прахом? Его кружат хороводы вихрей, а капли дождя прибивают к земле. Подошвы втаптывают в грязь, но ветер вновь поднимает к небу. И не больно. Ни чуточки не больно и не страшно. Сиина верила — всё будет хорошо, нужно только пережить короткую, неприятную вспышку.

Астре сказал, что на суде лучше признаться сразу. Иначе последуют пытки, после которых, со слов Иремила, даже не порченые признавали себя таковыми. Но никто и не думал возражать. Всё и так было ясно.

Темнота не менялась, зато стало куда теплее. Пепельный седел от снега в то время как Валааром правила осень. Сиина родилась в деревеньке на северном Улуме, подпиравшем лезвие Большой косы. Там холода приходили уже на девятый трид. Сейчас шёл тринадцатый, последний в году, но главный остров архипелага и не думал встречать зиму.

Ночами, когда пленников ненадолго выпускали из деревянных тюрем размять ноги и справить нужду, она во все глаза осматривала окрестности. Вокруг простирались поля и каменистые пустоши. Долины в низинах рек скрывало дыхание туманов. Иногда вдалеке виднелись горные хребты. Сиина хотела запомнить всё. Перед смертью она надеялась оставить в памяти как можно больше приятных образов.

К столице — серому, сродни глине, городу Рахма, названному в честь отца императора, добрались на шестой день. Даже издали было видно, что большинство домов в нём каменные. Тусклые, неприглядные постройки из известняка и песчаника создавали разительный контраст с мраморным дворцом Валаария. Он возвышался над Рахмой, горделивый и пышный, словно богач, взирающий на распростёртую у ног толпу нищих.

После привала Сиина снова оказалась в повозке, где могла только слушать. В какой-то миг топот копыт и стук колёс заглушили шум потока. Это бурная Лейхо несла воды к Медвежьему морю. Неугомонная, резвая как девчонка, она спотыкалась о пороги и падала с обрывов. Сочась через щели, прокладывала путь меж скал. Раскидывала по сторонам притоки, делясь благодатной влагой с землями близ столицы.

Вскоре мягкая поступь сменилась цоканьем. Сиина поняла, что проезжают по мосту. Главные ворота были уже близко. Она услышала гомон толпы, звяканье, ругань, вскрики. Люди шумели так отчаянно, будто от этого зависела их жизнь. Пленники в тюрьмах-бочках испуганно молчали. Сиина сжалась от предчувствий, пока ещё слабых, но настойчивых. Убеждение Астре теряло силу.

А нажиться было на чём! Тут словечко, там колечко. Генхард собирал всё подряд: и слухи, и что где плохо лежало. Он-то не дурак — пропускать разговоры мимо ушей. У некоторых деньги изо рта сыплются — успевай карманы подставлять!

Приглаживая длинные патлы, Генхард при любом подходящем случае хвастал, что мамка его была не просто себе портовая угодница, а самая дорогая девка во всей округе. Уж она кого попало не ублажала. И Генхард, значит, появился не от беззубого матросишки и не от бродяги из подворотни, а от богатого соахийца. У кого ещё такие волосы бывают? Точно не у белобрысых северян. Чёрный — признак знатного рода. Стало быть, Генхард почти принц, или кто там у них самый знатный в этой Соахии.

А на Валаар плыть заставил проклятый куценожка. Генхард о таком и не думал. Хотел сбежать подальше, выскулив у Рябого пару-тройку монет. А вместо этого в ногах у него валялся, прося, чтобы взяли с собой на корабль. Ну и взяли. Генхард злился конечно, а делать нечего. Всю дорогу бегал по закуткам, прятался. Лучше на глаза мужикам не показываться, пока порт на горизонте не замаячит. У них, на этих кораблях, кто щуплый, тот и снизу. За девку, значит. Изорвут так, что кишки потом не соберёшь. Вот бы куценожке язык вырезали и глаза выкололи. А то зыркает. Спасу нет. И голос этот. До костей пробирает.

Как порченых в столицу привезли, у всей округи мозоли во рту натёрлись от болтовни. Слушок даже прошёл, мол, сам император на суде будет. Раньше-то уродов по одному ловили и тащили. А тут сборище целое. Может, проклятье какое натворить собрались. Как устроят потоп или засуху, бед не оберёшься. Валаарий до этого только один раз на суд приходил. В самый первый, когда жену казнить велел и выродка её. Неспроста он спустя столько лет снова решился в зал порченых явиться. Заволновался. Испугался, что плодятся, как крысы в амбаре с зерном. Столько времени боролся, а они всё лезут.