Капитан долго хмурился. Наконец, выдал:

— Эта бумага уже подписана, но тут нет ни слова о твоих условиях. Если я поставлю свою печать, ты будешь связан договором, даже если я не выполню твоих указаний. Где тут подвох, щенок? Ты держишь меня за дурака? Это лживая бумага!

Он швырнул свиток на пол. Нико поднял его и снова расстелил на столе. Сверху положил мешочек с золотом.

— Мой отец пропал много лет назад. Этот договор вступит в силу только после того, как я получу право наследования, доказав его смерть какой-то личной вещью. Его «Вердрагон» сел на мель возле Акульего острова. Корабли туда не ходят. Тебе придётся сделать небольшой крюк. Это и есть моё условие.

Капитан достал и развернул карту.

— Возле вот этой соринки? — Он задумчиво пригладил усы. — Откуда ты знаешь, что именно тут?

— Он говорил мне, что отправится туда.

— И зачем же?

Нико с трудом сдержал нервозность. Прокручивая в голове беседу, он так и не придумал убедительного ответа на этот вопрос.

— Много болтовни, капитан. Мне просто нужно, чтобы твоё судно сошло с курса. При хорошем ветре до острова два дня пути. И столько же на обратную дорогу. Ты потеряешь четыре дня, но моё золото вполне их окупит.

Капитан долго не спускал с Нико тяжёлого взгляда. Затем высыпал на стол горсть толстых кругляшей и масляно улыбнулся.

— На кой обещать мне бумагу, если есть, чем платить, а?

— Это моя гарантия. Когда кто-то гремит деньгами под носом, разве не появится соблазн просто свернуть ему шею, вычистить карманы и бросить труп в море? Живым я принесу тебе куда больше пользы, так что возьми. Ты ничего не теряешь при любом раскладе.

Капитан подумал ещё. Потом сгрёб монеты, схватил свиток и сунул за пазуху. В его взгляде сквозило недоверие, и это не понравилось Нико, но другого способа вырваться из-под опеки Седьмого он не придумал.

С отливом «Пьяный Ульо» покинул причал. Нико трясся от волнения в тесной каюте, но, кажется, всё прошло гладко. Отец не хватился его. Некоторое время юноша сидел в темноте. Потом зажёг толстую свечу, и когда она прогорела, поднялся на палубу. Над головой нависало пасмурное, светло-серое небо. Нико заметил царившее кругом нервное волнение и успел порядком струхнуть, но вскоре понял, что причина громких криков и суеты не в нём. Каракка ещё не выбралась в открытое море. Она приближалась к скальной гряде, где зияло несколько внушительных пустот. «Пьяный Ульо» шёл по проливу Мурена, который не использовали галеоны отца. Он был слишком опасен для крупных судов, хотя и здорово сокращал путь. Прежде чем вписаться в каменную арку, кораблю предстояло обойти множество выступающих над водой вершин подводных скал. Нико задыхался от радости и страха. Он вцепился в балюстраду и всеми силами старался не выдать волнение.

Неподвижные каналы и фонтаны, гонявшие круг за кругом мёртвую воду, не могли дать представления о настоящей морской стихии. Мирное созерцание волн и бег в их плену, беспокойном, жутком и гневном, разнились, как учения Такалама и Тавара. От мощной качки душа уходила в пятки. Пенные брызги летели в лицо. Влажный ветер свистел в ушах, оставляя на губах привкус солёной горечи. Кренились мачты, скрипело дерево. Крики матросов, повторяющих команды капитана, были полны отчаянной отваги.

Пройдя ломаными линиями против ветра и втиснувшись в узкий скальный проход, «Пьяный Ульо» вырвался на свободу. Позже Нико узнал, что корабль назвали так в честь матроса, который, подвыпивши, становился до того удачлив, что умудрялся проплясать по ковру из битых стёкол без единой раны. При этом он едва держался на ногах, раскачиваясь то влево, то вправо. Его описание здорово подходило манёвренному судну.

Устав от тревог и насмотревшись на большую воду, Нико спустился в каюту и провалялся на жёсткой постели до полудня. Шум наверху стоял невыносимый и одолевала качка. Такалам советовал смотреть на горизонт, если начинается морская болезнь. Нико вернулся на палубу, щурясь от света, и не узнал корабль. Небо прояснилось. Всё вокруг заливали яркие лучи. Блестели влажные, надраенные матросами доски. Серые громады раздутых парусов несли судно на восток. Едва уловимо пахло табаком. Громко ругались торговцы, что-то не поделившие в азартной игре. Кудахтали куры. Блеяли овцы. Кто-то громко и пьяно хохотал.

Стараясь не пялиться на разношёрстных путешественников, Нико подошёл к резным перилам и посмотрел в сторону спрятанного морем Соаху. На горизонте никого не было, и стало чуть спокойней. Нико глубоко вздохнул и вдруг почувствовал движение за спиной. Он молниеносно выхватил кинжал и, повернувшись, приставил к горлу незнакомца.

— Ой-ой! Какой горячий! — рассмеялся мужчина, отступив на шаг. — Так здороваться некрасиво. Ты смотри, как распалился, задымишься!

Голос был высокий, с сильным ноойским акцентом, где «ч» произносилось почти как «ш».

Мужчина лизнул тонкий палец и коснулся лба Нико.

— Пш-ш-ш. Смотри, я не вру. Пар от тебя идёт.

Нико заткнул оружие за пояс и оглядел незнакомца. Перед ним стоял высокий мужчина лет тридцати в традиционном платье царства Саерна, ютившегося на рогах оленя Ноо. От порта Соаху до него было всего полдня пути.

Наряд представлял собой три просторных балахона, надетых один поверх другого. Нижний доходил до пят, средний до колен, верхний до середины бёдер. Ткани тоже разнились: выбеленный шёлк, жёлтый бархат и роскошный красный жаккард с серебристыми узорами. Рукава были длинные и необычайно широкие. Ни подвязок, ни шнуровок не имелось.

Иссиня-чёрная коса до пояса и количество серёжек в левом ухе говорили о том, что нооец богат и изучил в совершенстве три языка. Он походил на женщину. От длинной шеи до изящных пальцев. Тонкие черты лица при больших глазах делали его впечатляюще похожим на эталон саернской красоты. По крайней мере, он соответствовал изображениям на гобеленах, которые часто привозили в подарок Седьмому.

— Моё имя Кирино. Два иероглифа на мафу. Первый «солнце». Второй «жара». Как твоё имя?

— Нико. Ни от «трава». Ко от «дерево».

В языке Соаху иероглифов не было. Имена складывались из начальных слогов, поэтому разгадать значение без подсказок было почти невозможно: многие слова начинались на одни и те же буквы. Настоящее имя Нико означало «Травяная змея среди виноградных листьев». Оно подчёркивало цвет глаз наследника и делало его невидимым для дурных взглядов и проклятий.

— Что тебе нужно?

— Умеешь играть в го? — спросил Кирино. — Ты не похож на тех оборванцев. — он кивнул в сторону весёлой толпы в серых замызганных одеждах. — Все тут просиживают задницы игрой в спички, а я убит скукой. Играешь в го?

— Ты только что играл с теми торговцами. Чем не угодили?

— Вон тот в сиреневом кафтане проиграл мне троих рабов. Краснощёкий павлина. А страшный, как гиена, десять локтей царского алтабаса. Больше не играют.

Нико хохотнул.

— У меня нет ничего ценного, чтобы играть с тобой.

— У тебя красивое лицо. Я как раз готовлю гарем для нашей царицы. Достойная ставка.

Кирино проследил за реакцией Нико и рассмеялся.

— Это моя лучшая шутка! Не делайся таким грозным! Ставки не надо. Я буду уступать, если играешь плохо.

Его слова не могли не задеть юношу, днями напролёт соревновавшегося с Такаламом. Азарт забурлил в жилах, и Нико понял, что сдерживается от глупости с большим трудом.

— Я сделаю игру интересней, — голос Кирино стал медовым, обволакивающим. — Ты не поставишь ничего, а если выиграешь, я отдам тебе вон того раба.

Он махнул в сторону клеток, где сидели, сгорбившись, невольники.

Нико отговаривал себя, как мог. Он знал эту схему. Поддаться в первой игре и раззадорить. Поддаться во второй и подкрепить уверенность. А потом начать выигрывать, держась на самой грани, чтобы сопернику казалось — он вот-вот победит. Нико выглядел юным, и нооец надеялся легко завести его в ловушку. Прижать самоуверенность Кирино хотелось до зубовного скрежета, однако, разум твердил иное.