— Что случилось? — спрашивает он.

Всё.

— Это, — отвечаю я, осматривая белизну своего кабинета. А затем: — Почему ты пришёл, Ник?

Мы находимся на краю белой комнаты. Технически эта комната, которую он создал, внутри меня и снаружи.

Ник выглядит поражённым.

— Ты читала мою книгу?

— Ты имеешь в виду ту книгу? — отвечаю я вопросом на вопрос.

— Можем ли мы говорить об этом где-то ещё? — он пытается зайти в мою белую комнату, будто хочет осмотреться. Я хватаю его за руку.

— Мы поговорим об этом прямо здесь.

Я хочу, чтобы он познал то, до чего меня довёл. Я хочу знать, что это такое, прежде чем перейти другие пороги.

Он наклоняется и упирается в дверной косяк, находясь в комнате. Я повторяю его движения и прижимаюсь к косяку снаружи.

— Я был неправ. Я был молодым идеалистом. Я не понимал... — Ник морщится. — Я не понимал твою ценность до тех пор, пока не стало слишком поздно.

— Мою ценность?

— Твоя ценность для меня, Бренна. Ты воспламеняешь всё во мне. Всегда воспламеняла. Я люблю тебя. Никогда не переставал. Я просто...

— Был молодым идеалистом, — повторяю я.

Он кивает.

— И глупцом.

Я изучаю его. Смотрю на белый цвет. Смотрю на него.

— Ты в авторском ступоре, — произношу я. — Ты написал последнюю книгу, и все были в восторге. А теперь у тебя ничего нет.

Он выглядит испуганным.

— Скажи мне, что это не так. — Я убираю упавшую на глаза седую прядь. Но, подумав, позволяю ей упасть обратно на глаза, чтобы скрыть их.

— Это не так, — отвечает он. — Ты знаешь как нам хорошо вместе. Мы вдохновляем друг друга. Когда мы вместе, происходит нечто великое.

Я думаю об этом. Он прав, конечно. Мы были великолепны вместе. Иногда я просыпалась игривой. Хотела смеяться, флиртовать и проживать историю любви. Но уже на следующий день меня раздражало, что на меня кто-то смотрит или говорит со мной. Ник позволял мне это. Он говорил со мной в те дни, в которые я хотела говорить. И оставлял меня в покое, когда я взглядом метала в него кинжалы. Мы сосуществовали свободно и без усилий. С ним у меня было общение и любовь, и, в то же время, никто и никогда не подвергал меня сомнению. Мы были великолепны вместе. До тех пор, пока Айзек не научил меня чему-то новому.

Я не хотела, чтобы меня оставили в покое. Я хотела подвергаться сомнению. Я нуждалась в этом.

Я не знала, что мне нужен человек, который бы пробрался в моё сердце и понял, почему иногда я хотела играть, а в другое время жаждала одиночества. Мне даже не нравилось, когда он это делал. Мне было больно окунуться в себя и увидеть, «Зачем и Почему» у вашего часового механизма. Вы намного уродливее, чем думаете, намного более эгоистичны, чем когда-либо сможете себе признаться. Поэтому вы игнорируете то, что внутри вас. Если вы в этом не признаётесь, не значит, что этого не существует. Пока кто-то не приходит и не выворачивает наизнанку всё, что у вас внутри. Они видят все ваши тёмные уголки, и принимают их. И говорят, что это нормально, иметь тёмные углы, вместо того, чтобы заставлять вас их стыдиться. Айзек не боялся моего уродства. Он прошёл со мной через взлёты и падения. В его любви не было никакого осуждения. И вдруг стало меньше падений и больше взлётов.

Ник достаточно любил меня, чтобы оставить в покое. Айзек знал меня лучше, чем я сама. Я сказала, что хочу, чтобы меня оставили в покое, но он знал. Я сказала, что хочу белизну, но он знал. Он оживил меня. Он просветил меня. Потому что Айзек — мой спаситель. Не Ник. Ник был просто большой любовью. Айзек знал, как исцелить мою душу.

— Нам было хорошо вместе, — говорю я ему. — Но я не она.

— Я не понимаю, — отвечает он. — Ты ни кто?

— Точно.

— Бренна, в этом нет смысла.

— А был ли он когда-нибудь?

Ник замолкает.

Я качаю головой.

— Во мне для тебя нет смысла. Вот почему ты оставил меня.

— Я буду стараться ещё сильнее.

— У меня рак. Ты можешь стараться столько, сколько хочешь, но у меня рак, и меня не будет здесь уже через год.

Выражение на его лице является смесью из сожаления и шока.

— Но... Я думал... Я думал, что ты сделала операцию.

Я никогда не говорила Нику о том, что мне пришлось удалить грудь, но мой агент и публицист знали. Информация в писательском мире распространяется быстро.

Я запятнала идеальный белый идеализм Ника. Рак случается, конечно. Но в мире Ника вы побеждаете его. И потом живёте долго и счастливо.

— У меня обнаружили его снова. Он вернулся. Четвёртая стадия.

Он начинает запинаться, не может закончить предложения. Я слышу такие слова как «лечение, химиотерапия, борьба», и моё сердце устаёт.

— Заткнись, — требую я.

Свечение Ника — эфемерное явление. Он уже похож на того тупого дебила, который думал, что я слишком тёмная для его белой комнаты.

— Уже слишком поздно. Рак дал метастазы. Пока я была там. Он вернулся. Он в моих костях.

— Должно же быть что-то...

Мужчина выглядит таким ужасно несчастным.

— Ты пытаешься спасти меня. Но я не останусь в живых, чтобы быть твоей музой.

— Почему ты так жестока?

Я смеюсь. Хороший глубокий смех.

— Очарование, одетое в нарциссизм, ты знаешь, что? Убирайся из моего дома.

— Бренна…

— Вон! — я бью его кулаками в грудь. — Это больше не моё имя!

— Ты сошла с ума, — настаивает он. — Ты не сможешь сделать это в одиночку. Позволь мне помочь тебе.

Я кричу. Он создал монстра, теперь же собирается встретиться с ним. С каждой маленькой его частицей.

— Я действительно сошла с ума! Из-за тебя! Я могу сделать это в одиночку. Я всегда делала это в одиночку. Как ты смеешь думать иначе?

Ник хватает меня за запястья и пытается успокоить. Я не собираюсь успокаиваться. Я вырываюсь и дохожу до центра моей белой комнаты, ярость исходит от меня волнами. Я могу оседлать её, но кто-то может получить травму.

— Ты это видишь, — говорю я, вскидывая руки вверх, — это ты. Из-за тебя я чувствовала себя так хорошо, а потом так ужасно. Что я решила просто прекратить чувствовать.

Он хороший художник, чтобы понять меня.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Сейчас я здесь.

Вот и всё. Это всё, что он должен был сказать, и правда поражает меня как ледяной ветер. Мои волосы встают дыбом. Я чувствую, что горю от горя.

Хватаюсь за виски и с силой давлю на них подушечками пальцев. Я окаменела. Никогда в жизни мне не было так страшно. Ни от рака, ни от одиночества, ни от моего будущего или прошлого. Я боюсь, что никогда снова не увижу Айзека. Что он никогда не обнимет меня. Жизнь настолько абсолютна в своей несправедливости, что всё, что я могу делать — это кричать. Я обращаюсь к Нику. Нику, который сейчас здесь.

— Сейчас? — в неверии шепчу я. — В данный момент? Где ты был, когда меня изнасиловали, или когда у меня вырезали грудь? Где ты был, когда кто-то похитил меня посреди ночи и бросил голодать в сердце чёртовой арктической тундры? — я сокращаю расстояние между нами и три раза бью его по груди. — Где. Ты. Был.

Он дрожит. Я обрушила на него слова как лютый ливень, но мне по*уй. Сейчас я даже произношу такие вещи, как по*уй, потому что не хочу тратить ни секунды на белую комнату, в которой прожила всю свою жизнь. Он сейчас здесь. Но, Айзек был здесь тогда... и тогда... и тогда... и тогда.

— Я была так увлечена тобой, что упустила это, — добавляю я. И так сильно дрожу. Меня трясёт хуже, чем Ника, который сейчас похож на слабый дрожащий лист, каким он всегда был. Мне хочется раздавить его между пальцами.

— Что ты упустила, Бренна? — мне не нравится, как он меня называет.

— А-а-а-а... ар... — Я сгибаюсь пополам. Сочные, тяжёлые слёзы падают прямо из моих глаз на пол. Шлёп.

Думаю, я плачу. Всё время. И это так прекрасно.

— Я упустила свой шанс, — отвечаю я, выпрямляюсь и вытираю слёзы носком обуви. — Со своей родственной душой.