Сын, скажу тебе я, что сказала

Мне жена во мраке давней ночи,

В дни, когда она еще не знала —

Сына мне она подарит, дочь ли.

Так она сказала той порою:

«Слышишь? Бьется! Тут, под сердцем самым!»

Я коснулся тихою рукою —

И любовь повеяла меж нами.

Да! Любовь недаром прозвенела

В мгле ночей пылающей стрелою,

В глубине возлюбленного тела

Прорастая жизнию иною…

И когда иду домой с работы

В изморось, в осенний день унылый, —

Я теперь еще не знаю, кто ты,

Человечек маленький мой, милый.

Всё же эти ручки — для работы.

Эти ножки — им идти лишь прямо.

Голове — гореть в пылу заботы:

За народ борьбу вести упрямо.

Четырнадцатый черный год был зол.

Угрюмый дождь над хмурой нивой шел.

Жилища вкруг нерадостно чернели,

Средь них, в грязи, — солдатские шинели,

И вязли ноги, и была тяжка

Людей и землю гнущая рука.

Глаза мрачнели. Черными крылами

Кружился ворон черный над штыками.

Но шли. Болото. Падали. Окоп.

Стреляли. Кровь. Туманы. Черный поп.

И смертный хрип. Помещик. Царь. Болото.

И мерзко квакал голос «патриота».

Я помню, вернулся с позиций

Филипп, рядовой солдат.

Глаз вытек. Чему дивиться?

Ослепших ведь целый ряд.

«Лучи», — твердили селяне,

Учитель же — газ признал.

Филиппа воспоминания

Не радовали — он молчал.

Техника — дело большое,

Еще важнее — война.

Калека — чего он сто́ит,

Всего единица одна!

Ведь каждому проповедано,

От умника до глупца,

Что надобно до победного

Воевать конца!

Но как-то под вечер вещий,

Под сонного ветра хрип

Чудны́е сказывал вещи

Солдат, рядовой Филипп.

Говорил: сквозь кровь и муки,

И пушки, и грохот мин

Протянули друг другу руки

Рабочий и селянин.

Чтоб вместе, напором властным,

Сломить угнетателей фронт,

Чтоб взвиться знаменам красным

Среди низин и высот.

К Керенскому пусть взывали

И поп, и кулацкий брат,—

Других уже люди знали,

И знал их Филипп, солдат.

Глазом одним, горячим,

Он видел: пылает клич.

Безмерность раскрыл незрячим

Самый зоркий из всех — Ильич!

День Октября мы справляли алый,

Холодный дождик бил остриями.

Дождей холодных еще не мало —

Мы знали — будет шуметь над нами.

Но на трибуне встал арсеналец.

Встал арсеналец — его все знаем…

«Дождик? Мы бури бы не побоялись!

День Октября нам пылает Маем!»

Дождь утихает.

С ветки намокшей —

Если рванет ее ветер холодный —

Падают капли,

А в небесах

Сквозь дым проступают озера лазури.

Озера лазури!

Озера лазури!

Я вас люблю,

Как девичьи взоры,

Как дружеское рукопожатье,

Как призыв к сраженью,

Как песню любви!

Вами любуясь,

Думаю о созиданье:

О дикаре, что некогда создал

Небывалое дивное диво —

Сук заостренный, чтоб землю царапать,

Чтобы, землю засеяв, хлеб свой добыть;

О дикаре, что камешком острым

На стене нацарапал пещерной

Мамонта очерк или медведя.

На удивленье великое людям;

О том, кто задумал одежду из кожи;

О том, кто впервые обувь скроил;

О мудреце, смастерившем цеп;

О мастере, что любоваться выходит

На созданье свое — так солнце с зарею

Мир озирает, им сотворенный;

О всех, чей мозг и рука

Пустили жить большие машины

И стройные зданья взнесли;

О тех, чьи симфонии, песни,

Трактаты, рисунки, формулы, цифры,

Поэмы, статуи, драмы, картины

Сквозь ночь и века нам сияют

Слепящим — нет! — животворящим сияньем!

Озера лазури! Вам — слава! Хвала вам!

Поэт! Прими же от собрата

Завет «святого ремесла»:

Уметь ты должен из квадрата,

Из круга или из числа,

Из меры мудрого отбора

Построить зданье, где фронтон —

Как слово «ввысь», где гневом взоры

И счастьем блещут из окон.

Кому чертог ты строишь новый?

Народ — твой друг. Так с ним иди,

И мастерством свой стяг багровый,

Как позолотой, обведи.

Он зло ругается, а пот течет по коже,

Он теребит пиджак, вконец рассвирепев,

Но скрипки лишь визжат, ревет гобоев зев,—

И, руки опустив, он смолк в бессильной дрожи.

«Что им до Шуберта? Поймите же! Ну что же?

Тут заговор! Еще!» Он сдерживает гнев,

Но мутно пенится по-прежнему напев…

«Пиано, сто чертей! Три форте! Правый боже!»

Но вот из темных глыб, огниста и ясна,

Уже пробилась и встает она —

Триумфом поисков сверкающая мука…

Мгновенье — и всплеснут крылами над землей

И скрипка и гобой, в гармонии одной,

И вот пиджак его — камзол маэстро Глюка.