— Молчи, рыжий!

Он натянул повод. Конь побежал, грызя удила, взмахивая головой и стараясь не слишком выбрасывать задние ноги, чтобы резкими движениями крупа не трясти напрасно хозяина. Птицей понесся он вдоль квартала к их улице. Предутренняя синева и свежий, сыроватый воздух били в лицо. Заря только-только занималась. Из всех дворов раздавалось петушиное пение. В некоторых домах и конюшнях зажглись свечи. В небе неясно вырисовывались очертания хребтов.

Марко стремительно влетел в ворота, которые каждый раз, когда он бывал в городе или уезжал куда-нибудь ночью, оставались открытыми.

Арса первый увидел его и в страхе побежал на кухню будить хозяйку.

— Хозяйка, хозяин!

Тем временем Марко был уже у порога. Его жена Стана вышла и придержала коня, чтобы он слез. Однако он, не сходя с седла, протянул ей руку.

— Целуй!

Она поцеловала его руку, испуганно тараща глаза.

— Говори спасибо!

— Ну… спасибо, — промолвила Стана растерянно, ничего не понимая.

— С невесткой тебя!.. — И словно этого было недостаточно, он, глядя сверху на жену, торжественно продолжил: — Другой такой в мире нет. Софка, внучка хаджи Трифуна. Эх, да что ты понимаешь, — бросил он сердито, увидев, что она не только не обрадовалась, но даже испугалась.

Он быстро вошел в горницу, оттуда раздался его крик:

— Убирайте дом! Несите и тащите все, что есть на чердаке.

Перепуганный Арса бросился приносить вещи и расставлять и раскладывать их с помощью Станы. Марко, стоя посредине комнаты, наблюдал и сам приказывал, куда что класть.

— Сюда… Так… Еще… — И как был, в сапогах и в гуне, не распоясываясь, принялся поправлять, причем даже не ногой, а руками, бесчисленные циновки, половики и коврики: — Так… Это сюда… Так… Давай еще… Все тащи!

После того как комната была убрана, Марко еще раз все осмотрел, притоптал ковры вдоль стены, чтобы по краям не высовывались новые рогожи, еще раз наказал Арсе все прибрать, а хозяйке немедленно одеться как следует, приготовить угощение — и пешком отправился за сватом, эфенди Митой.

Только после его ухода, оставшись одна, Стана наконец поняла, что все это правда. И совсем растерялась. Но Арса был начеку. Он принес ей платье и заставил переодеться. Проследил, чтобы она, по своему обыкновению, не привязала к поясу деревенский ножик со старыми заржавевшими ключами. Она оделась, но все еще не могла прийти в себя и поверить в то, что случилось.

Но когда настал день и стало сильно пригревать солнце, когда сверху послышалась музыка и детвора со всего квартала побежала встречать музыкантов, когда к их колодцу стали стекаться женщины, словно бы за водой, Стана убежала и скрылась в доме. И там, на кухне, то ли от радости и счастья, то ли по какой другой причине, расплакалась.

Тем временем Арса побежал к воротам, чтобы, открыв их пошире, встретить дорогого гостя.

Стана, едва держась на ногах, утирая глаза и беспрестанно отворачиваясь, чтобы скрыть слезы от множества людей, внезапно наполнивших двор, встречала гостей на кухне. Марко, увидев ее смятение, не только не рассердился и не накинулся на нее, как обычно, а засмеялся и, словно желая вывести ее из замешательства, начал поддразнивать:

— Не плачь, старуха! Жаль, что стала старухой, а?

Эфенди Мита подошел и расцеловался с ней.

— Как поживаешь, сватьюшка? Рада новой родне?

Она в ответ только бормотала:

— А как же! А как же!

И пока они сидели в горнице и Арса выносил им на пробу разные сорта ракии, чтобы потом подать ту, которая им больше всего понравится, Стана не могла оторваться от очага. В еще большее смятение ее привела музыка во дворе и наплыв людей: соседей, детей и старух, которые, как водится при сватовстве, пришли с поздравлениями.

— Желаем счастья, Стана!

Когда цыгане просили выпить, она подавала им полную литровую кружку, беря ее с подноса, приготовленного Арсой. И хотя Стана отлично знала все, что ей следовало делать по обычаю, смятение ее было настолько велико, что она чувствовала себя не в силах нагнуться к очагу и сварить кофе, а тем более выйти к гостям, угостить их вареньем, поговорить со сватом: расспросить о здоровье невестки и сватьи, которых она, правда, не знала, но которые ей уже были близки и дороги, словно родные.

Марко, догадываясь о ее смятении, снова вышел, чтобы ее подбодрить.

— Ну, ты что?

И — небывалый случай! — погладил жену по поседелой голове.

Это совсем сразило Стану.

— Ох, Марко, не могу я!

И она произнесла это «ох, Марко» с такой лаской и волнением в голосе, с таким блеском в глазах, как, может, и говорила-то всего раз в жизни, в самом начале замужества, в первую брачную ночь. И вот после стольких лет повторила сейчас. Переполненная счастьем, она схватила руку мужа, поднесла ее к губам и принялась целовать, чувствуя, как его пальцы ласкают ее лицо.

— Ну, ну… — сказал Марко, тоже растроганный. — Держись, не показывай виду… — И, подбодрив ее, вернулся в горницу.

XIII

После сватовства о них стало известно все, в особенности о нем самом, газде Марко. Они не так давно переселились из Турции. Но в центре города, около церкви, о них знали мало, словно их и вовсе не было, точно так же, как там мало знали о нижних кварталах. Известно было только, что кварталы эти выходят к большой дороге, ведущей мимо мусульманского монастыря через виноградники к границе.

Их родное село находилось в Турции сразу за монастырем Святого отца. Дома там все были каменные и даже крыты каменными плитами. Их же дом был самый большой, стоял посреди села и походил скорее на крепость; из этого дома вышло все село. Говорили, что одна их семья построила целый этаж в монастыре, выкладывала камнем родники, снабжала монастырь всем необходимым, вплоть до того, что посылала людей защищать монастырь вместе с монахами. Все село и особенно предки Марко далеко вокруг были известны как «бунтовщики». Если в село попадал турок, живым он оттуда не уходил. Турецкий солдат, какой ни есть, если порой и возвращался домой, то либо тяжело, либо смертельно раненный. А уж каймакам или спахия, собиравшие по уезду подать или десятину, не смели к ним и носа сунуть. Вокруг села, напоминавшего укрепление, было разбросано несколько албанских деревень.

Богатство села и их семьи больше всего умножил газда Марко, став после смерти отца главой рода. Он даже грамоту знал. Уже женатого (а отец женил его, по обычаю, рано, еще мальчиком), его отдали в монастырь на учение. Но пробыл он там недолго, отец боялся, как бы сын не «переучился» — не ровен час избалуется и уйдет в город. Вскоре после его возвращения из монастыря отец умер, и Марко стал главой семьи. Он завел дружбу с албанцами и стал продавать скот турецкой армии.

Все испортил один случай. Сошелся Марко с известным албанцем по имени Ахмет, старейшиной самого многочисленного и сильного племени. Оба не только стремились к тому, чтобы их семьи жили в дружбе, потому что в таком случае никто не осмелился бы на них напасть, но и просто любили друг друга. Да так крепко, что, хотя Ахмет был иноверцем, побратались в монастыре перед монахом, при этом пили один у другого кровь из рассеченной вены. С тех пор для них перестало существовать различие в вере. Дом Марко для Ахмета стал милее и роднее собственного; точно так же и для Марко в доме Ахмета ничто, даже гарем, не было тайной.

Оба были видные, сильные, рослые. Оставаясь одни, они не могли наглядеться друг на друга. И всюду бывали вдвоем — по торговым делам, и на ярмарках, и в монастырях, и на свадьбах, — всю округу, всю прославленную Пчиню они держали в своих руках. Сколько раз, бывало, Марко, вернувшись после года отсутствия, сперва заезжал отдохнуть к своему побратиму Ахмету и только потом отправлялся домой. Известно было также, что ни один праздник, ни одна пирушка в доме Ахмета или его близких не проходили без Марко, точно так же и в доме Марко ни один праздник не мыслился без Ахмета или кого-нибудь из его домашних.