— Как сказал, так и будет!

Наконец Софка ушла спать. Во-первых, не дело девушке сидеть так поздно, а во-вторых, наутро ей придется рано встать и прибрать в доме, так как мать устанет после бессонной ночи.

IX

Гость, уезжая на самой заре, сел на коня, тронулся, но вдруг остановился и долго, долго стоял у ворот. Словно хотел досыта наглядеться на их, а теперь уже свой дом, хорошенько запомнить его весь — с массивными воротами и соседними дворами, — запечатлеть в мозгу. Затем он двинулся дальше мимо выложенного камнем родника, вниз, где были сады и поля, в новую, недавно заселенную часть города, больше смахивающую на деревню, в которой жили переселенцы и крестьяне из окрестных сел, а главным образом беженцы из Турции.

Рыжий конь с длинным до копыт хвостом, длинной шеей и красивой четырехугольной головой, с умными глазами, отдохнувший, чувствуя, как ладно и крепко сидит на его спине хозяин, бежал рысцой, весело перебирая ногами.

Ночь отступала. Приближался рассвет. За равнинами из тумана вырисовывались гребни гор. С полей и огородов тянуло запахом гнилой травы и прелых корней. С реки доносилось журчание воды и редкое чириканье проснувшихся птиц. Город и улицы, кончавшиеся здесь, еще были объяты немым мраком. Но Марко казалось, что, оборачиваясь назад, он видит там, в Софкином доме, горящую свечу, которая освещает ему дорогу. Поэтому он то и дело, сдвинув на затылок меховую шапку, счастливо и радостно потирал лоб, глаза и лицо.

Привычный конь сам свернул в последнюю улицу; кривая, стесненная высокими заборами и деревьями, она напоминала ущелье; затем конь полез в гору, к базару и к дому хозяина. Марко же, заметив, что приближается к дому, почувствовал какую-то неловкость. Он приосанился, опершись о стремена. Конь почти рысью вынес его к воротам и радостно заржал.

На базарной площади в полумраке уже кое-где мерцали зажженные мангалы и раздавались выкрики продавцов салепа, тогда как здесь, на окраине, все еще было темно. Одно только бесконечное тявканье собак и пение петухов разносилось в тумане по окрестным полям и нивам.

Марко повернул коня так, чтобы плечом и локтем касаться ворот. Зная по опыту, что, поскольку дом стоял далеко от ворот, стучи хоть руками, хоть ногами, домашних не разбудить, он вынул из-за пояса пистолет и принялся стучать в ворота рукоятью. Он с трудом дождался, глядя в широкие щели крепкой ограды, когда в доме зажгут свет и с сальной свечой в подсвечнике, без шапки, накинув гунь на плечи, покажется слуга Арса.

— Кто там? Кто там? — спрашивал он на ходу, заслоняя свечу рукой, чтобы она не погасла. Но быстро сник и молнией выскочил к воротам, услыхав знакомый краткий и угрюмый возглас хозяина:

— Я!

Одной рукой подняв над головой подсвечник со свечой, чтобы хозяину было посветлее, а другой отворяя запертые на засов ворота, от волнения он толкал не засов, а всю поперечину, не замечая, что гунь у него сполз и он остался в одном исподнем, что один опанок он потерял где-то во дворе. С перепугу, не зная, что сказать, Арса обратился к коню:

— Эх, рыжий! Эх, рыжий!

— Все живы-здоровы? — бросил ему хозяин, быстро проехав в ворота.

Арса бегом догнал хозяина у самого дома, взял коня за узду и придержал стремя, чтобы газде Марко было легче слезть.

Марко, сойдя с коня, направился, как всегда, прямо в свою недавно пристроенную боковушку, маленькую, низкую и душную; пол там был не настлан, голая земля, и новые ковры, которые давно не выбивались (в комнату, кроме самого хозяина, никто не смел входить), сопрели почти до основания. Жесткие, крепкие подушки лежали в том же порядке, в каком он их оставил. Войдя, Марко прежде всего бросил взгляд на два больших замка, висевшие на довольно длинном и глубоком, пестро раскрашенном сундуке, желая удостовериться, что они находятся в том же положении, которое он умышленно им придал, чтобы, вернувшись, сразу обнаружить, трогал ли их кто-нибудь и пытался ли открыть. Убедившись, что все в порядке, он стал посреди комнаты в ожидании, пока кто-нибудь из домашних, жена или Арса, принесут свечу и разденут его.

Между тем день уже наступал. За окном синел мощеный двор, четко вырисовывалось железное ведро на цепи у колодца. Из кухни донесся треск сухого хвороста. И сразу вслед за ним в очаге вспыхнул яркий огонь, озарив светом все кругом и проникнув даже в боковушку хозяина. Слышались тихие, боязливые шаги из комнаты в кухню и обратно.

Поставив коня в конюшню, откуда явственно доносился теплый запах и шум от возни пробудившейся скотины, Арса вернулся к хозяину со свечой в руке. Приплясывая вокруг, он начал раздевать его. Марко по-прежнему стоял посреди комнаты и лишь слегка поворачивался, помогая себя раздевать.

— Встали? — спросил он.

— Встали, встали, хозяин. Слышите, хозяйка на кухне хлопочет. Томча уже одевается.

Марко не сел, как обычно, на подушки, которые ему подложил Арса, чтобы, развалившись на них, дать себя разуть, а опустился на сундук, опершись на него своей небольшой волосатой рукой с короткими и белыми пальцами. Слуга скинул с него широкий пояс с пистолетом, ятаганом и шомполом и вынес все, чтобы почистить на дворе. Марко остался сидеть все так же неподвижно, распоясанный, в легких туфлях, понурив голову. Белел на штанах гачник, под расстегнутыми и распоясанными безрукавками и минтанами виднелась широкая, сильная грудь с обильной растительностью, доходившей до короткой, толстой шеи.

Он не шевельнулся и не поднял головы, даже когда вошла жена с угощением. На старом, маленьком и довольно потертом подносе стоял большой стакан воды и на блюдечке несколько кусочков сахару весьма сомнительного цвета. Видно было, что сахар давнишний и что никто, кроме хозяина, к нему не притрагивается.

Жена, давно привыкшая к приездам мужа в неурочное время, не была взволнована и на сей раз. Вместо приветствия она только спросила:

— Приехал?

— Приехал! — угрюмо и неприязненно ответил Марко и, не взглянув на нее, взял сахар и выпил воду до дна.

— Стелить? — спросила жена спокойным, вялым голосом. Вся ее простоватая фигура выражала подавленность и безразличие. На ней было полукрестьянское, полугородское платье: антерия, платок, хотя и новый, но простой, толстые белые чулки, крестьянская юбка и за поясом нож. Это была худая, костистая, бледная женщина с белесыми глазами; на лице ее от старости росли волосы. От нее пахло деревней, молоком, навозом и свежим запахом домотканой грубой одежды.

— Стели! — ответил Марко, не сходя с сундука. — Постой! — остановил он ее, когда она была уже у двери. — Скажи Томче, пусть одевается и идет в харчевню. Хотя нет, не надо! Пусть сидит дома! — передумал он и сделал знак рукой, чтоб она уходила. — Обойдутся несколько дней и сами! — добавил он как бы про себя.

Жена ушла. Вскоре Арса принес постель. На дворе был уже день. Кивком головы Марко приказал завесить окна. И когда в комнате стало темно, он медленно, тяжело опустился на постель, укрылся и уснул.

X

Весь следующий день в доме Софки прошел на редкость приятно. Впоследствии Софка не могла себе простить, как это она, Софка, всегда все понимавшая и заранее предугадывавшая события, на этот раз, когда речь шла о ней самой, о ее жизни, обманулась, ничего не почувствовала! Да и откуда ей было знать? Знала лишь, что дом продан и что вчерашний гость — новый его владелец. Отец выспался и встал к обеду. Плотно поел, снова поспал и вечером, когда стемнело, даже спустился к ним на кухню. Обошел сад и двор. Спустился и в погреб. Мать ходила за ним следом и объясняла, когда он что спрашивал.

После ужина Софка легла внизу, в большой комнате, вместе с Магдой, которой тоже пришлось лечь там, чтобы не оставлять девушку одну. А потом — бог весть что было! Будь у нее хоть какое-то подозрение, она была бы начеку и не заснула бы так крепко. Но, окончательно примирившись с продажей дома, довольная тем, что все наконец кончилось, и хотя и без дома и где-то на чужбине, в Турции, но все же они будут вместе и у них будет настоящий глава семьи, под властью и надзором которого они смогут свободно дышать и жить, Софка чувствовала себя почти счастливой, а потом сразу сладко и крепко заснула.