К матросу подскочил смазчик:

- А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал?

И, не дожидаясь ответа, смазчик прислонил винтовку к колену и начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин.

- Да сам разве не видишь? - сказал матрос. - Разрывов-то нет, чисто над городом.

Он взял из рук смазчика винтовку, зарядил, поставил на предохранитель и подал ему.

Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что делать дальше.

Матрос потянулся и зевнул:

- А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть?

Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но лицо у матроса было деловито-серьезное.

Кока, понятно, не оказалось.

- Э, братцы, без кока дело не пойдет, - сказал матрос. - Это вам не на берегу - воевать поплывем!

Пошутили, посмеялись - и выбрали в коки смазчика.

- Вот так и будет, - скрепил решение матрос, - ему это как раз с руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть!

Матрос пошарил по углам вагона, отыскал там в барахле два целых мешка, встряхнул их и взял под мышку.

- Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду.

Оба спрыгнули на перрон.

- А вы не задерживайтесь в городе очень-то! - закричали им вслед железнодорожники. - Мало ли, приказание может выйти или еще что!

- Успеем, - сказал матрос. - Паровоза вон даже нет, никуда вы без нас не уедете!

И оба ушли через вокзальную дверь.

Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах выбивали дробь и жалобно пели.

Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.

В вокзале выпало стекло и разбилось.

- Ведь вот что выделывает, окаянный! - Железнодорожники уставились на черную дыру в окне.

«Что же это, - думаю, - командир-то? Пора бы ему».

В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.

«Командир! Легок на помине…»

Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а навстречу мне над бортом поднялась крестьянская соломенная шляпа с широкими полями - капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные глаза.

Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами, потом показался уже до плеч.

К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек - борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие, словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с украинской вышивкой.

Я ждал, что будет дальше.

А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон, шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В руках бородач держал кочергу.

Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за бортом:

- Влазь!

Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха. Парень встал, глянул на людей, на пушку - и заробел, прижался к борту.

- Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, - сказал бородатый и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех, здороваться.

- А вы кто такие? - остановил я старика. - Чего тут надо? Документ!

Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил затертую бумажку. «Предъявник цього…» - стал я читать. В документе было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.

Я был смущен тем, что накричал на него.

- Надо вам, товарищ, идти в ревком, - сказал я, стараясь загладить свою оплошность. - Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да видите - солдаты…

- Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!

Старик засмеялся, показав из-под усов крепкие зубы, и, вертя передо мной своими дюжими руками, пыльно-серыми на ладонях, сказал, что он каменотес, - ушел от своего погоревшего хозяйства и ломает камень в карьерах по реке Бугу. Молодого парня в розовой рубахе он назвал своим племянником.

- Оби-два камень рушим… А жинка с дитями - по соседям…

Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из вагона.

- А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой сказал старик. - Глядел, да недоглядел, что писано в документе.

- То есть как недоглядел?

Я взял у него бумажку и вместе с железнодорожниками стал перечитывать.

- На обороте, глядите, - сказал каменотес.

Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел карандашную пометку комбрига: «Принять на бронепоезд. Теслер».

Все посмотрели на старика.

- Так чего же ты вола вертишь? - запальчиво сказал рослый железнодорожник с синим кантом. - Вот эти дядьки всегда так: балачки да разбалачки, словно свататься приходят, а дело за пазухой лежит… Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь!

- А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, - сказал старик, даже не взглянув на железнодорожника.

Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить.

Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово:

- Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже…

- У тэбе розуму богато, та вдома не ночуе! - сразу отрубил старик.

- Да ну вас… обождите вы!… - смеясь, вмешались в перепалку остальные железнодорожники. - Ты на какую должность-то прислан, товарищ? Что умеешь делать?

Каменотес с минуту еще гневно глядел на рослого с синим кантом, потом сдернул с себя шляпу, смял поля так, что затрещала солома, и нахлобучил шляпу на самые брови.

- Какой ты, товарищ, специальности? - повторили вопрос железнодорожники.

- Артиллерист, служил действительную, - сказал старик веско, все еще хмурясь…

Вот этого уж никто не ожидал… Артиллериста сразу обступили, все наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки, торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его рук.

- Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, торопили каменотеса. - Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы их потом опять наденем…

Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один за другим на пол и отгреб ногами в сторону.

Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие… Пуды, десятки пудов кованой и литой стали - и как слажено, как подтянуто все!

Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло оно к себе…

Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе, буквы: «Путиловский завод. ПГР. 1917 г.». Путиловцев работа, наших, питерских!… Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими… Эх, командира нет, - зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по желто-блакитным!

- Отойди-ка, товарищ, - недовольно проворчал каменотес.

Я спрыгнул на пол.

Каменотес подождал, пока я отошел, потом поплевал на руки и с минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху хватил кулаком по рукоятке, торчавшей над казенной частью орудия. Ударил - и с силой потянул рукоять на себя. Из ствола, громыхая, вывернулся наружу стальной поршень с крупной винтовой резьбой. Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо.

Блеснул сквозной канал орудия.

Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп.

А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу с левой стороны. Там, на особом выступе, колонкой возвышался прицельный прибор, весь из винтов, рычажков, с мелкими, как волоски, насечками и цифрами. Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал вращать штурвалы орудия - их было два.

Повертел один штурвал, повертел другой - ствол пушки медленно отошел в сторону и чуть приподнялся.