Решив, я сразу начал действовать.

Ребята уже пообедали, отдохнули и слонялись без дела. Кто грибы высматривал на опушке леса, кто зайчишку подстерегал, кто постирать пошел к ручью.

Я созвал паровозным гудком всю команду, велел взять у смотрителя топоры, пилы, раздобыл гвоздей и кузнечных скоб и поставил ребят на стройку.

Сначала не очень охотно махала топорами моя команда. А потом, как увидели ребята, что дело получается, да смекнули, к чему я весь огород горожу, тут и топоров не хватило: все вдруг оказались природными плотниками!

Блиндаж сделали так: обшили вагон изнутри, по железным бортам, толстыми двухдюймовыми досками. Только обшивку поставили не вплотную к бортам, а отступя примерно на ширину лопаты. Получилась у нас как бы коробка в коробке: в железную коробку вагона вставили еще деревянную. И весь промежуток между двойными стенками завалили мешками с песком. У вагона получились блиндированные борта, которые не боятся ни пуль, ни снарядных осколков.

Пули и осколки застревают в песке. Только фугасный снаряд, и то при прямом попадании, может продырявить такую стену. Но от фугаса, даже обычного полевого калибра в три дюйма, не спасает бронепоезд и броня, будь она трижды стальная.

Конечно, подвернись мне в это время броневые листы, я бы за них весь свой блиндаж с придачей отдал. Сталь в бою не загорится, а нашу сосновую броню поджечь ничего не стоило. Да и вид уж, конечно, у вагона не тот, не грозного вида! Какая гроза в деревянной избе!

Но делать было нечего. Из Киева вместо брони пришло только письмо. «В полевых условиях, - писал мне инженер с завода, - бронировка поезда невыполнима. Необходимо поставить вагоны на завод». И точка. Матрос даже фыркнул, когда я читал это письмо. Да и в самом деле: кто же поедет в такую пору с фронта, чуть не за триста верст, на завод!

Короче сказать, пришлось бронироваться сосной. Установив стены, мы прикрыли постройку сверху бревенчатой крышей на два ската. Бревна сбили плотно и взяли на железные скобы, какие употребляются при постройке домов. В блиндированных стенах по обоим бортам, на уровне груди, оставили просветы. Это были бойницы - на случай, если бы пришлось отстреливаться из винтовок.

Только спереди мы оставили вагон открытым, чтобы не стеснять работу орудия. Тут гаубица сама прикрывала и нас и себя своим широким щитом.

Поехали мы обратно на позицию и с собой сосновый воздух повезли. Артиллеристам очень понравился блиндаж: теперь, мол, и мы с квартирой! Кто-то выскочил из вагона и наломал веник, чтобы деревянный пол подмести.

Все прибрали, разложили по местам. Хлам в углах уже больше не скапливался - чистота!

Так из полубронепоезда получился у нас блиндибронепоезд: впереди паровоза вагон-блиндаж с орудием, а позади паровоза бронированный вагон пулеметчиков.

Только вернулись мы в Жмеринку, а навстречу нам конные. Это были комбриг со штабом. Подъезжают все ближе. И вдруг комбриг выпрямился в седле и резко остановил лошадь. Блиндаж увидел!…

Я так и замер в вагоне. Жду, что будет…

В это время к комбригу подъехал верхом Иван Лаврентьич и заговорил с ним, кивая на блиндаж. Комбриг покачал головой и рассмеялся.

Тут я пулей вылетел наружу, подскочил к комбригу - рука под козырек:

- Товарищ командир бригады, разрешите блиндибронепоезду действовать на передовых позициях в открытом бою!

Теслер медленно перевел взгляд на Ивана Лаврентьича.

Иван Лаврентьич хохотал.

- Ты видел такого? Врасплох берет, а? По-боевому!…

Я не опускал руки.

- Раз-ре-шаю! - вдруг сказал Теслер и дал шпоры лошади.

Я как на крыльях пустился обратно к вагону.

- Сапоги почини, эй! - крикнул вдогонку Иван Лаврентьич. - Пальцы босые!

Какие тут сапоги!… Разве до сапог!

Весь день и ночь шла у нас подготовка к боевому выходу. Казалось бы, велико ли дело вывести поезд из тыла на передовую линию: десять - пятнадцать минут ходу - вот ты уже и в пехотной цепи. Я и сам сначала так думал, да одного не учел: ведь поезд - машина, а бронепоезд еще и боевая машина. Орудие, пулеметы, ходовые части вагона, паровоз - вон сколько в этой машине отдельных механизмов.

Пока мы с поездом оперировали в тылу, на многое как-то и внимания не обращали. Скажем, тормоза. Ну что значат тормоза при тыловой работе? Мало-мальски держат, не дают поезду скатиться под горку - и ладно. А как эти тормоза действуют в ходу, сколько надо времени машинисту, чтобы остановить поезд, - никому и в голову не приходило последить за этим. Минут мы не считали, нам нужно было только одно - занять хорошую огневую позицию.

Мало нас интересовали и такие вещи, как буксы у вагонов, крюки, сцепки, оси, подшипники, словом, - ходовые части поезда. Передвигались мы последнее время не часто - поезд целыми днями стоял на месте, потому что стрельба шла с телефоном, - и смотрели мы так: колеса под вагонами есть, вертятся - ну, значит, ездим, и на позицию и на ночлег попадем.

А теперь, вижу, не то: каждый болтик и винтик приобретает боевое значение! Не пойдешь же, в самом деле, в открытый бой с разболтанной сцепкой: даст машинист контрпар - вот и оборвался вагон. А еще хуже того, если тормоза не сработают: весь поезд потеряет управление - тут его и расщелкают с батарей!

Все это я очень ясно себе представил, как только мы начали готовиться к выходу на передовую, и понял, что в таком деле спешка не годится.

Чуть ли не полдня ревизовала наш поезд бригада рабочих и техников из жмеринского депо. Они выстукали все колеса, перещупали рессоры, буфера, крюки, цепи, лазили под вагоны, забирались несколько раз на паровоз и спускались обратно, и везде что-нибудь подвинчивали, смазывали, приколачивали. После этого они отвели наш поезд в самый конец станции, выбрали среди свободных путей прямую колею версты в две длиной и давай гонять весь состав из конца в конец. Разгонят на полный ход - и сразу тормоз, колеса намертво. Дрогнет поезд - и станет, только синий дымок из-под колес. Наконец испытание кончилось. Машиниста, Федора Федоровича, пригласили в депо подписать акт. Только он ушел, а на паровоз уже взобрался Никифор с телефоном.

- Нам, - говорит, - теперь наблюдательных пунктов больше не устраивать, так пусть между орудийным вагоном и паровозом связь будет.

- Умно, - говорю, - парень, придумал! Рупор рупором, а телефон тоже не помешает.

Тем временем Панкратов с пулеметчиками подготовлял к бою пулеметы, а Малюга, разделив команду артиллеристов на две партии, принялся чистить гаубицу. Он протянул сквозь ствол орудия канат с пыжом из мешков, один конец каната выбросил из ствола наружу, а за другой взялся сам с племянником.

- Давай!… - гудел Малюга из вагона, и матрос с двумя бойцами, упираясь в шпалы, тянули канат на себя. Пыж выдавливал из ствола гарь и масло.

- Бери! - кричал в голос ему матрос, ослабляя канат, и пыж уходил обратно в ствол.

- Давай! - выкрикивал Малюга.

- Бери!

Давай - бери!… Давай - бери!…

Вычистили орудие, наладили пулеметы и сразу же всей командой стали на погрузку снарядов, зарядов, патронов, продовольствия. Покончили с этим подошел черед грузить топливо на паровоз. Тут заодно и еще два дела сделали: проложили из будки машиниста в деревянный блиндаж пожарный шланг, а в самой будке переменили фартуки. Над входами в будку висели два брезентовых полотнища. Они укрывали машиниста от непогоды. Но в бою такие фартуки не годились. Вместо брезентов мы подвесили листы из толстого котельного железа. Броня не броня, а все-таки кое-какое прикрытие машинисту от пуль.

Напоследок я приказал ребятам оборудовать контрольную площадку, такую самую, какая была у Богуша. Без площадки было опасно выводить бронепоезд в бой. Во-первых, следовало иметь под руками рельсы, шпалы и все принадлежности для починки пути. А во-вторых, такая площадка, прицепленная с грузом впереди, сама и путь контролирует: если противник заложит под рельсы фугас, площадка своей тяжестью раздавит его, взорвет, при этом, понятно, она и сама пострадает, но зато целым останется поезд.