Зажура все внимательнее прислушивался к голосу альбиноса. В нем звучало что-то знакомое. Капитана настораживали показания эсэсовского офицера, они казались невероятными, даже нелепыми и пугающими. За словами альбиноса Зажуре виделось и что-то другое, наплывали давние, почти забытые видения.

«Я где-то слышал этот голос. Определенно слышал, — пронеслось в мозгу Максима. — И это белобровое, вытянутое лицо видел. Но где и когда?»

Послышался гул мотора. К мосту подъехала старенькая полуторка. Она еще не успела остановиться, как из кабины выпрыгнул прямо в грязь ефрейтор с офицерской сумкой на боку, бросился к генералу. Вид у ефрейтора был возбужденный, казалось, он не приехал, а прибежал невесть откуда по трудной, раскисшей дороге.

— Товарищ генерал! Разрешите обратиться!

У комдива вмиг просияло лицо. Он узнал ефрейтора.

— А почему один? Где старший лейтенант Крашеница?

— Нет старшего лейтенанта, товарищ генерал. Убитый он. Один я, значит, возвращаюсь. Задание выполнил, товарищ генерал, — хмуро доложил ефрейтор.

Комдив с минуту молчал, потом подошел к Зажуре, печальным голосом сказал:

— Вот ведь как бывает, капитан. Был Крашеница взводным, потом командовал ротой, и ничего, все обходилось, даже ранений серьезных не имел, а тут поехал в тыл, в штаб армии, и погиб… Как это случилось, ефрейтор Боровой? — круто повернулся он к солдату.

Из сбивчивого, торопливого рассказа ефрейтора вырисовывалась любопытная и вместе с тем печальная история.

Офицер связи дивизии старший лейтенант Крашеница и ефрейтор Боровой должны были доставить срочный пакет в оперативный отдел штаба армии. Оседлали коней — и в путь. Это было утром. Сначала ехали лесом, затем выбрались в поле. Тут-то и повстречали они рослую женщину с мешком за плечами, в больших мужских сапогах, в низко повязанном сером платке на голове и старом ватнике. Может быть, ни старший лейтенант, ни он, ефрейтор Боровой, не обратили бы на нее внимания — мало ли бродит теперь между деревнями мешочников? Но эта женщина, завидев конников, быстро свернула в лес и побежала так проворно, не хуже любого мужчины. Старшему лейтенанту ее поведение показалось подозрительным. Повернул он коня — и за ней: «Стой, буду стрелять!» Он, ефрейтор Боровой, ринулся наперехват, тоже закричал: «Стой!» — и со злости даже ругнулся. Тогда женщина обернулась, выхватила из-за пазухи пистолет и бабахнула в старшего лейтенанта. Один раз выстрелила, больше не успела: он, ефрейтор, сбил ее с ног, ударив прикладом автомата по голове. Однако и единственный выстрел для старшего лейтенанта оказался смертельным. С простреленной навылет шеей Крашеница свалился с коня. Правда, был еще живой, но недолго, всего несколько минут, только и успел сказать ефрейтору, чтобы тот взял у него сумку, в которой лежал пакет с донесением. Потом уже совсем тихо, еле шевеля губами, добавил: «Диверсантку отведи на КП армии… Тут близко… Обязательно к самому командующему…» И все, больше ничего не сказал, умер.

Пока ефрейтор копал могилу, чтобы похоронить старшего лейтенанта, диверсантка очухалась, пришла в себя, попыталась было подняться. Боровой бросился к ней, наставил автомат и сгоряча хотел прикончить ее, но, вспомнив предсмертное приказание старшего лейтенанта, воздержался, приказал ей встать. И тут «диверсантка» заорала мужским голосом: «Не стреляйт! Я барон фон Яген. Шель к генераль Штеммерман… Ведите меня ваш обер-командо. Имею ценный сведений».

— Ну, значит, привел я этого барона на командный пункт армии, как приказывал старший лейтенант, сдал самому командующему, — продолжал рассказывать Боровой, — Это, говорю, не баба, товарищ командующий, а немецкий барон. Нужно, говорю, пристрелить его, гада, на месте за то, что он убил моего начальника — старшего лейтенанта. Генерал, командующий то есть, сказал, что мы, мол, пленным не мстим, стрелять в безоружного врага — последнее дело, а за то, что вы, товарищ ефрейтор, доставили этого мерзавца сюда, большое вам спасибо. Вы, мол. будете награждены. Потом командующий приказал какому-то полковнику принять от меня донесение, распорядился, чтобы пришел переводчик. А барон этот, значит, немецкий одернул ватник, выпятил грудь и угодливо доложил: «Не надо переводчик. Я все хорошо понимайль до-русски. Имею честь сообщить вам важный сведений, господин генераль, если вы мене сохранить жизнь». Я уж не помню, что ответил ему командующий, только немец сразу обмяк, сгорбился, низко опустил голову. Потом командующий приказал, значит, мне идти в столовую, пообедать и без его разрешения никуда не отлучаться, то есть, значит, не уезжать в дивизию, а ждать… Ефрейтор с минуту помолчал, словно обдумывал, все ли доложил командиру, что нужно. Потом торопливо добавил:

— Я уже давно за вами еду, товарищ генерал, по вашему следу, значит. Мне на развилке регулировщица сказала, что вы сюда, значит, поехали. Ну и я следом. Коней пришлось оставить в армии. Командующий дал машину. На машине, говорит, быстрее доберешься. Вручил мне, значит, срочный пакет для вас, и я поехал.

Генерал Рогач удивленно вскинул брови:

— Срочный пакет? От командующего? Давайте его сюда.

Он разорвал конверт, торопливо пробежал глазами отпечатанный на машинке текст сообщения. Потом прочел еще раз, более внимательно. Поднял голову, пытливо посмотрел на пленного альбиноса, обвел глазами горизонт и будто самому себе сказал, растягивая слова:

— Да-а-а, де-ла-а!

— Что-то важное, товарищ генерал? — несколько стесняясь своего любопытства, осторожно поинтересовался Зажура.

Комдив взял его за локоть, отвел в сторону:

— Важное, капитан, очень важное. Задержан вражеский лазутчик барон фон Яген и допрошен в штабе армии. Этот белобрысый эсэсовец сказал правду. Завтра утром мотобригада «Валония» пойдет на прорыв. Разведчик барон Яген пробирался к Штеммерману от Хубе, да попался, влип как кур в ощип.

В голосе генерала слышалась лихая бодрость. Он действительно был рад, что все выяснилось. Дивизию ждут трудные бои, зато теперь все ясно. А ясность, знание замысла и цели противника — половина победы.

Белобровый эсэсовец ни на секунду не отрывал глаз от генерала, следил за каждым его движением. К нему подошел сержант-конвоир и, сняв с шеи автомат, приказал стать в колонну. Лицо эсэсовского офицера сделалось бледным, он весь затрясся.

— Подождите, сержант, — остановил генерал конвоира. — Этого я заберу в штаб. Он еще потребуется. А остальных ведите на сборный пункт, как приказано.

— Есть, вести на сборный пункт, товарищ генерал! — отчеканил старший конвоир, начинавший уже тяготиться непредвиденной задержкой на полпути.

Колонна двинулась дальше. Белобровый, обрадованный внезапным поворотом судьбы, стоял навытяжку, задрав кверху подбородок, и с собачьей услужливостью смотрел немигающими глазами на генерала Рогача.

К комдиву подошел ефрейтор Боровой:

— Товарищ генерал, разрешите доложить. Регулировщица сказала, что тут неподалеку, километрах в двух отсюдова, есть другой мост. Плохонький, говорит, но машины выдерживает. Может, поедем туда?

— Хорошо, товарищ Боровой. Забирайте в машину пленного и поезжайте. Скажете от моего имени полковнику Семенихину, чтобы повнимательнее допросил. И пусть о питании позаботится. Езжайте, — повторил он, — а я попытаюсь на бронетранспортере тут по снегу проскочить.

«Да, я, бесспорно, встречался с этим альбиносом, — снова подумал Зажура, провожая взглядом полуторку и мучительно воскрешая в памяти детали прошлого. — Если это он, с ним надо непременно встретиться, поговорить».

5

«Опель» майора Блюме засел в мутновато-серой хляби грунтовой дороги, развороченной гусеницами танков.

— Кажется, приехали, Конрад. Из этой грязи нам без тягача или взвода солдат ни за что не выбраться, — устало повернулся водитель к майору.

Блюме расстегнул верхние пуговицы бекеши, огляделся вокруг. На черном поле по обе стороны дороги серели горбики плохо замаскированных брустверов. Тут начинались артиллерийские позиции противотанкового дивизиона. До штаба 112-го пехотного полка, куда ехал Блюме, оставалось не больше двух-трех километров.