В школьных тетрадях Лауриты есть названия задуманных поэтом книг: «Чужие острова» и «Бесплодная тоска». Они так и не увидели света, но некоторые стихи из них вошли в «Собранье сумерек и закатов» — первый поэтический сборник Неруды, изданный в августе 1923 года.

1920 год в Чили знаменателен не только бурными политическими волнениями, которые возникли из-за избрания на пост президента блистательного демагога — Артуро Алессандри Пальмы^{25}. Это не только год боевого крещения университетских студентов-бунтарей, в чьих рядах уже поэт из Темуко. В октябре этого года рождается имя нашего поэта — Пабло Неруда. Темукский лицеист должен был во что бы то ни стало избавиться от родительского надзора, неотступного и сурового; Хосе дель Кармен, кондуктор грузового поезда, откровенно ненавидел поэзию и предвзято, с непомерной строгостью следил за учебой сына. Поэт находит выход: он больше ничего не опубликует под своим именем — Нефтали Рейес. И его новое стихотворение, которое называется «Загубленная любовь», подписано уже новым псевдонимом — Пабло Неруда. «То буйной, то стихающей волной / мое желанье устремляется к любимой, / и под ее глубоким взглядом в ознобе бьется, / словно роща, насквозь пронизанная ветром».

Молодой поэт пока еще живет в Темуко, но его двоюродный брат Рудесиндо Ортега, студент столичного университета, увозит его стихи в Сантьяго и вскоре пишет оттуда, что часть из них будет напечатана в журнале «Кларидад». Теперь Неруде не терпится обрести признание, хотя бы под псевдонимом.

Рауль Сильва Кастро подготовил подборку нерудовских стихов и написал к ним небольшое предисловие, поставив вместо собственного имени имя героя романа Пио Барохи^{26} «Путь к совершенству» — Фернандо Осорио.

«Из Темуко явилась к нам, — писал он, — поэзия, за которой грядущее, поэзия, проникнутая едва ли не вселенской печалью. Вскоре мы увидим ее творца в нашем городе».

В единоборстве с отцом Неруда отстаивает свое поэтическое призвание, пытаясь прорваться сквозь все поставленные ему запреты, и его мятежный голос звучит в стихотворении «Лицей», которое сохранилось в тетрадке Лауриты.

«Как тяжко мне в убогой клетке жить, / где молодость моя погибла безвозвратно… / А впрочем, стоит ли тужить? / …ведь завтра-послезавтра я буду лекаришкой в пенсне и сюртуке, / иль адвокатом, иль буржуем сытым, / и, значит, к новолунью ясному пути мои закрыты… / Нет, к черту все, мечты отдам на слом, / коли поэт дантистом должен стать / и непременно получить диплом!»

И в следующем стихотворении, в самом его названии — «Руководство к мятежу» — тот же воинствующий дух. «Стать деревом крылатым… расправить крылья и взметнуться ввысь».

Неруда писал стихи не только в школьных тетрадях сестры, но и на бланках газеты «Маньяна», той самой, что принадлежала его дяде Орландо Массону… С тех пор под всеми его стихами неизменно появлялось имя Пабло Неруда.

У Лауриты Рейес Кандиа есть тетрадь с рукописью задуманной поэтом книги «Гелиос». С детства поэту нравилось делать рисунки к своим стихам. Нередко он сам делал наброски к обложкам собственных книг.

Я не соглашусь с теми, кто считает, что «Крестьянские руки», опубликованные в темукском журнале «Южная сельва» в 1920 году, — это стихотворение, в котором у Неруды впервые лишь контурно намечена социальная тема. Полагаю, что она выражена вполне четко.

Поэта, уже пишущего социальные стихи, властно притягивает и тема любви, своевольной, ускользающей… «Вот ты в руках моих, любовь, / но я не знаю, почему приходишь и почему вдруг исчезаешь».

В стихотворении, названном «Наслаждение», поэт с обнаженной откровенностью пишет обо всем, что испытал молодой мужчина, познавший женщину: «Раскрылась плоть твоя глубокой бороздой, / чтобы принять мой высший дар… / В тебя погружено все естество мое… / и, содрогаясь, тонет, тонет, тонет, / как огненное солнце в час закатный».

Неруда никогда не говорил с особым воодушевлением о своей прозе. Но многое писал прозой, причем с начала и до конца жизни. Смотря в глаза смерти, он диктовал последние страницы своих воспоминаний «Признаюсь: я жил». Он пишет прозу как журналист, как автор политических воззваний и как огромный художник слова.

Творческую траекторию Неруды можно проследить до конца, лишь глубоко постигнув главное: движение по восходящей линии определено не только поэзией, но и прозой.

Весь пафос ранней нерудовской прозы направлен против провинциализма, против его духовной тусклости. Пятнадцатилетний юноша прочитывает Асорина^{27} как бы наоборот. Ему не по душе бесцветные провинциальные городишки: они наводят тоску. Его коробит пошлое сочинительство, словесная мишура, безликие метафоры, затертые, как самые расхожие монеты. Он высмеивает «цветочки-листочки», «алые, как кровь, розы», «тайны непроходимой сельвы», «бессмертную славу героической расы».

Он не терпит этих людей «из общества», «особ благородных кровей», что вечерами церемонно прохаживаются по главной площади. Неруда награждает их самыми нелестными эпитетами: пустоголовые, невежественные, кичливые, пошлые… В его глазах истинно благородный человек тот, кто трудится, кто пишет, мыслит, кто сохраняет собственное достоинство, даже если нет ничего, кроме одиночества и мечты… Обо всем этом он говорит в своей статье, острой, язвительной, но с мелодраматическим оттенком. На то есть причины. Статья вызвана обстоятельствами его собственной жизни. Неруда возмущен, что люди из «хороших домов» не желают с ним знаться, коль скоро он — сын кондуктора грузового поезда, сын человека, который в прошлом был простым рабочим. Бросая вызов высокомерному обществу, он открыто объявляет себя поэтом и одевается дерзко, непривычно: на нем всегда широкий черный плащ-накидка… Поэт влюблен в девушку… «из хорошего дома». Но ее семья отвергает его, потому что он голодранец — рото. Но этого мало! Ему припечатали унизительное прозвище — Хоте[8]. Назвали бы Вороном, как в стихотворении Эдгара По, — другое дело. А Хоте для любых ушей — настоящее оскорбление. Нет, у него хватит пороху защититься, он не из трусливых… В новой статье Неруда возвращается к той же теме: «Мы все: я, он и ты, молодой и сильный человек, читающий сейчас эти строки, — должны ненавидеть бездушных, эгоистичных людей, которым нет дела до чужих страданий. Они подло прячутся под свои мрачные зонтики, меж тем как осенняя ярость взрывается ливнем…» Поэт откровенно говорит, что «пылающий костер лона и высшее блаженство» — это самое естественное и чудесное в жизни. И потому ему омерзителен лицемерный святоша и любострастный филистер, который спешит на русский балет лишь затем, чтобы похотливо разглядывать ножки балерин.

Неруде пятнадцать-шестнадцать лет, и он во всеуслышание провозглашает себя бунтарем, ниспровергателем. В «Глоссах к городу», в главе «Служащий», поэт выступает за необходимость классовой борьбы.

Да, в этого поэта, слагающего стихи о любви, с юных лет вселился бес политики, шипят его враги, и что еще страшнее — революционной борьбы.

Временами в его поэзию вторгается анархистский дух. Неруда говорит об «эксплуатируемых на всех заводах мира», высмеивает тех, кто восхищается «патриотами, готовыми к войне», и призывает к каждодневному, непрерывному бунту против всех и вся.