За разговором не заметили, как остыл чай. Пришлось Тоне опять идти на кухню, зажигать газ. Вернулась, села к столу. Настроение у нее сделалось мягким, мечтательным. Сидела бы вот так и сидела: нечасто ей приходилось побыть вместе с Андреем.

Стало темнеть. Дед, извинившись, пошел отдохнуть. Без него стало вроде бы неловко, возник какой-то барьер отчуждения: целый день ждала Андрея, а увидела и молчит… Ждала… Вся ее жизнь — вечное ожидание. А он горит, мечется, забывает обо всем на свете. Конечно, и о ней тоже. Бедная головушка, подумала она с горечью. Ей вспомнилось анонимное письмо, намеки на неверность Андрея, колкости — и все это показалось смешной, нелепой, оскорбительной чушью, которую даже и вспоминать не стоит. И все же решила вспомнить. Рассказала о своей статье, хождении на завод, реакции редактора на собираемый ею материал.

Андрей задумался.

— Вот уж не думал, что мы живем в таком, чрезмерно коммуникабельном мире, Тонюша. Казалось бы, что общего между нашим институтом и заводом Зарембы? А гляди, как в одну точку полетели стрелы, будто их выпустили из одного лука.

Он правильно ухватил суть происходящего, и Тоня сразу оценила его мысль. Даже невольно испытала радость от сознания того, что они оба так одинаково думают, как это бывает лишь у духовно близких людей.

Бьют по одной цели… Абсолютно по одной… Неожиданно в словах Андрея Тоня почувствовала раздражение, и где-то в подсознании у нее мелькнула мысль, что он хочет задеть и ее. Ведь и она, выходит, целилась в этом направлении, убеждая его проявлять осторожность. А он упрямо гнул свое и считал, что все эти письма, подтасовки, сплетни в конце концов могли погубить только Свету!

— Ты знаешь, я сейчас подумал, что наша бедная Светлана становится своеобразным мировым индикатором. На ней проявляется сущность современного мещанства. Притом воинствующего, непримиримого. Эти типы, которые послали вместе с доктором Рейчем шантажистку и провокаторшу Валькирию, столь же точно рассчитали параметры ее жалкой, алчной, бюргерской душонки, как хотел бы рассчитать это и автор анонимки. Но только по-своему, ради своекорыстия, властолюбия. Западноевропейский мещанин и какая-нибудь мелкая шавка из нашей подворотни — до чего же они похожи! Облаять, обгадить, хоть как-то замутить воду. Все для того, чтобы выйти из игры с набитой мошной. А мы их — метлой! — он вдруг рассмеялся. — Представь себе, самой обыкновенной шваброй.

Тоня ничего не ответила. Не поняла. И Андрей, отсмеявшись, принялся рассказывать о вчерашнем происшествии в виварии института.

Фрау Валькирия зашла в лабораторию. Почему-то она оказалась там одна и начала от нечего делать листать журнал. Очевидно, проявила определенный интерес к записям Николая. В этот момент на пороге появилась тетка Евдокия. В руках — швабра, ведро, видно, пришла приводить в порядок Колино царство. Увидела незваную гостью и прямо с порога шваброй по полу — раз, другой! Весь светлый костюм Валькирии заляпала. Та возмутилась, схватила сумочку: «Я буду жаловаться!» А тетка Евдокия ей вслед: «Куда же вы, фрау? Сейчас хозяин придет, вы с ним по-заграничному и поговорите». Мне потом Валькирия пожаловалась: «У вас плохо воспитывают обслуживающий персонал!» Я вызвал тетку Евдокию, хотел дать ей прочухон, а она мне: «Я бдительность проявила! Пусть не лезет в чужие бумаги…»

Шутливый Андреев тон не вызвал, однако, у Тони улыбки. Она сидела с отсутствующим взглядом, подперев голову руками. И ему стало грустно и одиноко. Он вдруг почувствовал, что страшно голоден и, набравшись смелости, попросил у Антонины что-нибудь поесть. Она молча пошла на кухню, разогрела борщ, аккуратно нарезала свежего сала, подсела к столу и, опять подперев голову руками, с сочувствием стала смотреть, как он с аппетитом ест. От ее взгляда ему стало неловко.

— Ты ешь, ешь, — подбодрила она. — Со своими хлопотами не только обо мне, о еде забываешь, — Антонина горько вздохнула.

— Тончик, милый, ты обижаешься?.. — Андрей оторвал голову от тарелки и виновато посмотрел на Антонину.

— Нисколечко. Хороший аппетит, как правило, говорит о чистой совести.

Он тут же вспомнил, что она вчера, наверное, весь вечер ждала от него звонка. Ведь договорились увидеться… Никогда не обещал ей с абсолютной уверенностью, поскольку сам не знал ничего определенного. А вчера железно договорились! Вот почему она злится… Права, конечно…

— Тонечка, извини… — он просительно взял ее за руку. — Ты вчера, наверное, весь вечер меня ждала?..

— Боже упаси! — Антонина резко выдернула руку и начала поправлять воротничок халата. От резкого движения на него пахнуло запахом ее любимых французских духов, пахнуло соблазнительно и маняще. — Я с удовольствием посмотрела по телевизору две серии фильма «Журналист»… В третий раз! А сейчас буду смотреть… — она встала и включила телевизор, — первую серию «Хождения по мукам».

Он подскочил к телевизору и выдернул штепсель из розетки. Неужели она его не понимает? Неужели не понимает, как ему сейчас трудно? Он действительно не успевает. Даже если бы ему продлили сутки еще на десять часов, он и тогда бы не успевал. У них сейчас довольно сложная ситуация.

— Предположим, что так, — равнодушно отозвалась Тоня.

— Ты знаешь, мы готовимся к операции с Рейчем: наша сыворотка и его «модус-альфа». Но… оказалось, что фрау Валькирия категорически против совместной операции. И теперь неизвестно, что будет… Как будто мне одному все это нужно! Мне одному, а все против…

— И я против, — твердо сказала Антонина. — Можешь называть меня воинствующей мещанкой, бюргеркой, эгоисткой, но я против.

— Это почему же?

— Дед сейчас себя плохо чувствует. Ты же знаешь, какое у него сердце… После разговора с фрау Валькирией он всю ночь не спал. Слава богу, вчера съездил на Днепр, развеялся немного. Но я все равно за него боюсь.

— Да, конечно. Понимаю, — кивнул Рубанчук. — Но наша операция… Мы ведь, по сути, долгие годы готовились к ней.

Ему хотелось убедить ее, вселить в нее веру, заставить думать так же, как и он.

— Больше ты мне ничего не скажешь?

— Тончик… но что же нам делать? Пойми: сейчас самое главное — операция! Ведь речь идет о жизни и смерти девочки.

Она вздохнула, взяла его руку и прижала к своей щеке. Он словно почувствовал ее боль и тревогу.

— Из-за этой операции, Андрей, мы с тобой почти не видимся. Иногда мне кажется, что я тебе и не нужна. И вообще тебе ничего не нужно, кроме работы.

— Не говори так. Я с радостью могу трудиться только тогда, когда у меня есть ты.

— Значит, я тебе нужна как стимулятор научной деятельности?.. — она грустно посмотрела на Рубанчука.

— Нет, нет, — перебил он. — Как друг, как поддержка, как совесть… — Он говорил все тише, и в его голосе звучала глубокая искренность. — Помнишь у Экзюпери?.. Кажется, примерно так он сказал: «Любить — это значит смотреть не друг на друга, а вместе — в одну сторону».

— Это правда?.. — словно не поверила ему Тоня и осторожно, кончиками пальцев погладила его по щеке.

— Правда, как то, что ты сейчас приготовила мне ужин, — Рубанчук взглянул на нее с озорной нежностью.

Резко и настойчиво зазвонили сразу два звонка: дверной и телефон. Тоня сняла трубку, сказала: «Минутку подождите» — и пошла открывать дверь. Вернулась она с извиняющимся за опоздание Максимом Зарембой. Пригласила жестом его присесть и взяла трубку.

Голос звонившего узнала сразу: измученный, с надрывом.

— Дорогуша, извините, он еще не пришел?

— Нет его! — резко оборвала Тоня, словно испугавшись дальнейшего разговора. Не хотела слушать. Не хотела звать деда.

— Извините меня… — подавленно забормотал голос. — Как же мне быть, дорогуша?.. У нас дома беда!.. Страшная беда!..

— Ничем не могу вам помочь… Антона Ивановича нет.

— Да, да, я понимаю… — тихо, с нотками отчаяния проговорил неизвестный. — Если вы позволите, я позвоню еще?

Антонина медленно положила трубку на рычаг, наморщила лоб, вспоминая. Где-то она уже слышала этот голос. И это — «дорогуша». «Дорогуша»?.. Да как же она раньше не связала это слово с произносившим его человеком?.. Это же Курашкевич — фронтовой товарищ деда. Он же — тесть Максима Зарембы. Что у него там за страшная беда?