И тогда Сиволап поднялся. Он видел, что совещание в таком составе ничего не решит. Непоколебимые аргументы — железная элементарная логика Гуляровского! — говорили о полном бессилии завода.

Он отпустил всех. Но когда выходящий последним Заремба подошел к двери, он будто вспомнил что-то.

— Максим Петрович, а ты куда же?

— Как куда?

— Ну… дело же у нас.

Заремба прошел снова через весь просторный кабинет к столу секретаря, остановился в недоумении. Осадок от неудавшегося разговора был неприятен. Но тут и он вспомнил… Новый костюм, приглашение в «театр»… Он улыбнулся смущенно.

— Костюм у меня, правда, не совсем новый, но там, за океаном… — он кивнул в сторону окна, — принимали в нем не плохо.

Сиволап взял его за плечи, подвел к окну.

— Там, говоришь?

— Ну да… У комиссара экономики Мигеля Орнандо.

— Орнандо… — как бы отрешенно, держа руку на плече Зарембы, проговорил Сиволап. — А он как раз передавал тебе привет. Тебе лично. Да, да, Максим, я не хотел при них говорить, чтобы не выглядело слишком помпезно, — секретарь кивнул на дверь, за которой скрылись Гуляровский и Кушнир. — Орнандо сейчас в Москве, звонили сюда. У них создалась довольно критическая ситуация. Бандиты снова взорвали завод. Серьезно пострадал цех автопокрышек.

Слово бандиты словно встряхнуло Зарембу. Почудилось огненное зарево за лесом, багровые облака, свист пуль, молодой солдат, который плюхнулся рядом с комиссаром Орнандо. Его тревожный шепот: «Они взорвали гараж…»

— Орнандо ведет переговоры в Москве, — прервал воспоминания Зарембы Сиволап. — Мне звонили вчера. Вероятно, ему сказали, что если Москва даст согласие произвести новую партию каландров, то это сможем сделать только мы…

— Но я же не директор завода.

— Для Мигеля Орнандо ты — больше, чем директор. Ты лежал с ним под пулями.

— Под пулями… Это было… — тихо произнес Заремба, и ему на миг показалось, что он тоже может принимать важные, ответственные решения. Пусть Мигель Орнандо не разбирается в нашей служебной иерархии, в наших субординационных тонкостях, но Сиволап-то, этот мудрец из мудрецов, отдает себе отчет в происходящем. И если он позвал к себе Кушнира и Гуляровского, если начал эту задушевную беседу с Зарембой, то, видно, он еще на что-то рассчитывал…

В сознании Зарембы все начало быстро прокручиваться назад. К началу их разговора. Теперь его мысль упрямо искала не отказа, а наоборот — хотя бы малейшей зацепки, ухватившись за которую, он мог бы выкарабкаться из пропасти неверия, мог бы увидеть то, что не видели ни Кушнир, ни Гуляровский.

Наконец он понял. Ответ таился в хитроватой, почти иронической улыбке Сиволапа. Такие улыбки бывают порой значительнее многих слов. Иван Фотиевич как бы звал Зарембу смотреть выше, искать путь, который, собственно, уже найден. Он известен всем. Он обсуждался на парткоме. Его подсказал в своих решениях Центральный Комитет партии. Более того, этот путь потребовал для себя сам Заремба, когда его назначали на пост заместителя по производству.

Путь решительной, самой решительной и безусловной реконструкции тридцатого цеха.

— Теперь мне все ясно, Иван Фотиевич, — произнес с облегчением Заремба, и ему почудилось, будто он взобрался на высокую гору. Даже дыхание перехватило. — Только беда в том, что все наши добрые слова пока что остаются всего лишь словами. Я три месяца жду обещанного. Помните, что говорил директор?

— Помню, — ответил Сиволап, и его голос стал вдруг жестким, будто Сиволап хотел упрекнуть в чем-то Зарембу.

— Вот и выполняйте свое обещание. Три-четыре станка с ЧПУ умножили бы наши возможности во много раз.

Тогда Сиволап подошел к столу, поискал что-то в папке с бумагами. Вынул листок, протянул его Зарембе.

— Не думай, что мы тут ждали у моря погоды. Для кардинальной перестройки вашего станочного парка, чтобы выбросить наконец всю эту железную рухлядь, цех должен быть готовым. А товарищ Кушнир дважды отписывался, дважды заявлял, что его коллектив решительно против, что он не созрел для такой реконструкции. Дескать, его рабочие не потянут, не совладают с новыми машинами. Что они вообще не желают идти на риск. Так сказать, морально к нему не настроены. При этом Кушнир ссылается на небезызвестного нам Трошина. Старики, говорит, бунтуют.

— Что бунтуют, то правда, — сказал Заремба. — Новое, оно всегда отпугивает людей. Но ведь хлопцы и девчата, вы же сами знаете, давно мечтают об электронном веке. Да и стариков мы постараемся переубедить.

Заремба понимал, что кроме ощущения своей правоты нужно еще ощущение силы, уверенности в себе. Конечно, Сиволап поддержит его — это хорошо, и в парткоме будут голосовать за смелого и неуступчивого Зарембу. Но этого мало. Заводскую рутину лбом не прошибешь. Установившийся годами порядок громкими, пусть и справедливыми словами не переменишь.

Он давно, еще с первого разговора у директора, думал: с чего начать? Где та ниточка, за которую следует ухватиться, чтобы сразу вырваться из заколдованного круга?.. Кушнир явно уклонялся от прямого разговора, видно, не очень верил в эту самую реконструкцию, а может, и побаивался ее. «Торопишься, гонишь лошадей, дорогой товарищ, — пытался попридержать он своего заместителя. — Не ты первый мечтаешь на белом коне въехать в побежденный город. Да только не всем это удается». На самом же деле наверняка побаивался Кушнир, что сил у него маловато, а знаний и вовсе нет. Учился-то когда? Лет тридцать назад, в век примитивной станочной техники. И с тех пор одно и то же — планы, оперативки, накачки. А дома, поди, даже журнала технического не увидишь на столе. Где уж там мечтать о программировании! Зато начальник отдела внедрения новой техники на заводе Павел Артемьевич Смоляков сразу отнесся к идеям Зарембы с неподдельным интересом. Он к тому же был по общественной линии Максимовым прямым начальством — председателем заводской группы народного контроля.

Однажды засиделись они поздно вечером над чертежами. Смоляков долго изучал план цеха.

— Планировка-то у вас в цехе скверная, просто-таки примитивная, — поморщился он. — Цех, вроде бы, молодой, а ставили его, видно, люди бездарнейшие. Вот это что? — тыкал он пальцем в линию фрезерных станков. — А это что за «бегемот» выпирает? Хаос! Неразбериха! — Он подумал, провел карандашом условную линию, улыбнулся своим мыслям. — Представляешь, вот сюда поставить бы по два программных, маленькими гнездышками, чтобы одному рабочему было удобнее обслуживать, и рядом еще два, и так до самого револьверного пролета.

— Пару фрезерных придется оставить, — возразил Максим.

— Оставишь. «Старики» тоже пригодятся. Но они уже будут как подспорье, как вспомогательная сила. — Павел Артемьевич улыбнулся. — Только бы начать, только бы сдвинуть с места!

Решили они посоветоваться с комсомольской бригадой. Главное ведь — зажечь сердца молодых. И в тот же день после пересменки вся бригада Яниса Звайзгне собралась на комсомольское собрание в Красном уголке. Даже объявление не стали вешать. Пошло как по беспроволочному телеграфу: «Будем говорить о новой технике… Пора, ребята!..»

И заговорили. У каждого, естественно, свое. Девчата сразу о зарплате, выгодно ли будет? У ребят подход определился шире, серьезнее, начали с подготовки: где учиться для работы на станках с числовым программным управлением? Комбинат при заводе таких курсов не имел. Там, в основном, готовили кадры для всякой допотопной техники. А к программному с пустой башкой не станешь. Партия чему учит? Знания, умение, научно-техническая мысль. Так где же ее набраться, этой мысли? Пусть дирекция побеспокоится. А то ведь можно и на другой завод перейти, где уже освоили новую технику.

— Прошу внимания, товарищи, — вдруг послышался от двери голос секретаря парткома Сиволапа. Он стоял, опершись о косяк двери, глаза его слегка щурились. — Извините, ребята, что без приглашения явился к вам. Меня Максим Петрович уведомил. Разрешите поприсутствовать?

Приняли его с радостью. С партийным начальством можно говорить о самом главном.