— Пожалуйста, не пытайся внушить мне, что я получаю отставку именно поэтому. — Она опустилась в кресло, которое жалобно заскрипело под её тяжестью. — Мне кажется, что сейчас, несмотря на твой артроз, жизнь у тебя идёт так, как ты хочешь.

— Я знаю, чем обязан тебе, но у меня нет ни малейшего желания заковывать себя в цепи.

— Юстус, мы же созданы друг для друга!

— Ты думаешь?

Не обращая внимания на иронию, заключённую в его вопросе, она серьёзно продолжала:

— Если бы ты только жил соответственно своему возрасту!..

— Возраст! Ужасное слово. Как нам жить, должно зависеть от нашего самочувствия. Я никогда не скрывал, что прихожу в восторг от молодости и красоты….

— Это не просто беззаботность. Это серьёзно. Ведь я тебя знаю, Юстус. У тебя никогда не будет детей, но тебе хочется постоянно утверждаться как мужчине. Поэтому ты лакомишься такими маленькими курочками.

Шиффель молчал. Прямота этой женщины уже не раз неприятно задевала его.

— А почему бы не назвать вещи своими именами? — Она правильно истолковала его молчание, — Артроз — это предвестник старости. Изнурённый болями человек в кресле с лечебным компрессом и шерстяным пледом на плечах. Но пока это не стало твоим обычный состоянием, ты пытаешься кое-что успеть. Тебя пугает старость, и тебе кажется, будто ты смакуешь вино из источника молодости, когда совращаешь девочек. Ладно, мне понятны и твой страх, и твоя жажда молодости.

Уголки губ Шиффеля вздрогнули:

— Ты так великодушна, что Тебя следовало бы причислить к лику святых.

Она хлопнула своими ухоженными пухлыми ручками по подлокотникам кресла.

— Ну, по меньшей мере придётся учесть, что от меня тебе не удастся отделаться так же легко, как от шестнадцати-семнадцатилетней девчонки. Мои требования к жизни не такие, как у тебя, но всё же они есть.

— Ты необыкновенная женщина. И пожалуйста, не обвиняй меня. А теперь давай перекусим.

Шиффель вышел из комнаты.

— В голове у него промелькнула мысль: «Как она умеет дать понять, чем человек ей обязан».

В коридоре столбом стояла пыль.

— Вам ещё долго работать с дрелью? — обратился он к Кройцману.

— Нет, с этим я уже закончил. И вообще, почти всё готово.

— Отлично. Во всяком случае, — директор посмотрел на часы, — вы более надёжный человек, чем ваш друг Олаф Люк. Он хотел сегодня вечером решить вопрос о продаже садового участка.

Зазвонил телефон.

— Ну наконец-то. Это он.

Когда директор скрылся в комнате, Кройцман вытер пот с лица.

2

В ответ на звук зуммера раздался скрипучий голос:

— Вахмистр Щульц. Вас слушают.

Девушка вынула носовой платок, шумно высморкалась и вытерла глаза тыльной стороной руки. На руке остался мокрый след.

— Алло!

Опять этот ужасный скрипучий голос. Она решительно, громко и чётко сказала в окошечко:

— Мне надо с кем-нибудь поговорить.

— О чём идёт речь?

— О моём друге Олафе Люке. Хочу поговорить с человеком, не с этой иерихонской трубой.

Через несколько секунд дверь приоткрылась и в щель высунулось юное толстощёкое лицо.

— Ну, в чём дело?

— Заявление о пропавшем без вести. Можно подать его здесь, в участке, или нужно сразу идти в криминальную полицию?

— Войдите.

Дверь за ней снова заперли. В коридоре участка, повернувшись к стене лицом, стояли пять подростков. Полицейский ощупывал их — искал оружие. Девушка прошла мимо, не замечая их. Парни захихикали. Вдруг один из них обернулся и крикнул: «Мануэла, деточка! Что же ты натворила?»

Девушка остановилась.

— Анди?

— Ты удивляешься; да? Вот говорят, будто я осквернил парк.

— Тихо! — рыкнул полицейский, обыскивавший его. — Здесь не разговаривают!

В установившейся тотчас тишине девушка спросила:

— Анди, может быть, ты знаешь, где Олаф?

Парень отрицательно замотал головой.

— Пошли! И здесь не разговаривайте, — вахмистр быстро повёл Мануэлу в комнату.

— Почему Анди стоит в коридоре? — спросила она смущённо.

— Потому что нет места. В соседней комнате мы разместили драчунов из пивнушки, ещё в одной у нас в гостях люди, которые по ночам гуляют в чужих садах. А вы садитесь на этот стул и расскажите мне по возможности кратко и точно, что случилось.

— Исчез мой друг.

Вахмистр сел за письменный стол и вздохнул:

— Девушка! Любовь приходит, любовь уходит. Любовники также. Давно вы его знаете?

— Мы живём вместе уже три года. С любовью у нас всё в порядке, и ссоры между нами не было никакой. Что-то случилось. Если вы мне не поможете, я пойду в полицай-президиум.

Взглянув в её заплаканные глаза, Шульц понял, что она провела бессонную ночь, что это несчастье сделало её такой агрессивной.

— Ну, рассказывайте всё спокойно. Но сначала мне хотелось бы посмотреть ваши документы.

— Я Мануэла Заниц. — Девушка достала из сумочки удостоверение личности. — Работаю на почте.

— Когда исчез ваш друг?

— Вчера вечером. Он собирался на свой садовый участок на берегу Эльбы. Ночью он не вернулся, и сегодня его нет весь день. Ещё одной ночи я не переживу! Боюсь за него. А вдруг ему нужна помощь? — Её глаза вновь наполнились слезами.

— Может быть, у него сегодня, в субботу, на предприятии спец-смена?

— Нет. В четверг он взял отпуск на десять дней. Ездил в Берлин, вчера в полдень возвратился, а вечером поехал за город. И с тех пор как в воду канул.

Записывая анкетные данные и внешние приметы пропавшего, Шульц думал, что её драгоценный либо захватил с собой на дачу какую-нибудь милашку, либо для разнообразия устроил себе ещё где-нибудь субботнее развлечение.

Разыскиваемому было тридцать два года, работал он парикмахером в мужском салоне «Фигаро». Подружка описала его как человека среднего роста, с серыми глазами, без особых примет. На фотографии, которую она принесла с собой, можно было увидеть бледное удлинённое лицо со светлыми глазами.

Вахмистр изумился, когда девушка рассказала, что из себя представляет принадлежащий Люку садовый участок. Участок на берегу Эльбы с гаражом и яхтой, с комфортабельной комнатой над гаражом. Да, парикмахеры, кажется, могут себе кое-что позволить!

— Как он приобрёл садовый участок? — спросил вахмистр, словно это имело значение для розысков.

— Олаф получил наследство.

— От родителей? От дедушки, бабушки? От тётки?

По опыту он знал, что в таких случаях часто именно тётка, становится «козлом отпущения».

— От жены.

На какое-то время в комнате воцарилось молчание. Из соседней комнаты и из коридора слышались приглушённые голоса.

— Значит, господин Люк вдовец уже в свои тридцать два года. Или ещё раньше?

— Несчастье произошло два года назад…

Поджав губы, посетительница испуганно смотрела на Шульца. «Хотя она и не красавица, но у неё милые, выразительные глаза», — подумал он.

— Не надо волноваться из-за того, что вы сказали. При розыске пропавшего без вести все эти подробности всё равно всплывут. Итак, жена Люка умерла два года назад, вы живёте с ним вместе уже три года.

— Да.

— Послушайте, фройлайн Заниц, вам не. кажется, что вы напрасно отнимаете у меня время? Женатый человек, обманывавший свою жену, во время отпуска одну ночь не провёл имеете с вами, и вы тут же бежите в полицию…

— Во-первых, он уже не женат. Во-вторых, сегодня днём у меня был Готенбах, лопающийся от злости на Олафа. И в-третьих, Олаф хотел проверить, всё ли в порядке на даче. Он собирается её продать. Нам не по силам содержать её. Когда я туда приехала в поисках Олафа, там всё выглядело как-то странно, и Нанни вела себя как сумасшедшая. Тут что-то не так. И когда вы…

— Кто такой Готенбах?

— Шурин Олафа. Он снова хотел обсудить с Люком вопросы, касающиеся наследства,

— А кто эта Нанни?

— Пудель Олафа. Я привязала собаку внизу перед входом на участок.

— Что вам показалось странным на даче?