— Отверженная! — прошептала она. Соскользнув на пол, она лежала, не шевелясь, уткнувшись лицом в подушку.

Яня не подошла, а подползла к матери, молча лежавшей на полу, и уселась у ее ног. Обняв колени озябшими ручонками, она опустила на них голову.

В комнате царила глубокая тишина, только за окном внизу шумел большой город. Отголоски этого шума глухо доносились сюда, где, забытые богом и людьми, женщина и ребенок медленно умирали в тисках нужды.

Марта лежала на жесткой постели, как оцепенелая, ни о чем не думая, ничего не ощущая, кроме мучительной усталости. Труд, умело выполняемый и справедливо вознаграждаемый, — наилучшее, а может быть, и единственное средство против болезней тела и души. И ничто так быстро и так сильно не истощает физических и нравственных сил, как метания от одной работы к другой, лихорадочные поиски ее и невозможность найти себе применение.

Теперь Марта уже не видела перед собой никакого пути. Один, впрочем, был всегда для нее открыт: он привел бы ее в квартиру на Крулевской улице, где ей пришлось бы сказать женщине с увядшим лбом: «Я вернулась! Ты была права: женщина не человек, а вещь!» Но в душе Марты еще были живы чувства и воспоминания, удерживавшие ее от этого, делавшие этот путь для нее невозможным. Она не думала о нем сейчас и вообще ни о чем не думала. Вдруг, словно сквозь сон, она услышала хриплый, лающий кашель. От этого звука Марта задрожала всем телом и мгновенно очнулась от своего оцепенения. Она поднялась и села на постели:

— Это ты кашляла, Яня?

— Я, мама!

У матери голос был дрожащий и сдавленный, у ребенка — тихий и хриплый.

Схватив Яню на руки, Марта посадила ее к себе на колени, пощупала ее лоб — он горел, приложила руку к груди: Детское сердечко билось очень сильно.

— О боже мой! — простонала Марта. — Только не это! Все, все, что угодно, только не это!

В густых сумерках Марта не могла разглядеть лица Мин. Она зажгла лампочку и, взяв на руки четырехлетнюю девочку, как грудного младенца, понесла ее к свету. На щеках ребенка горели красные пятна, широко раскрытые глаза смотрели с немой жалобой. Яня снова закашлялась и бессильно склонила головку на плечо матери.

В полночь с лестницы бежала вниз женщина в черном платке. Ее окружала почти совершенная темнота, но она шла, не спотыкаясь на крутых ступеньках и не останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Можно сказать, она неслась как на крыльях — горе и страх словно поднимали ее над землей.

Не прошло и получаса, как она уже вернулась и не одна, а в сопровождении еще молодого мужчины в шляпе и дорогой шубе. Они вошли в комнату и подошли к постели на полу. Девочка с раскрасневшимся от жара личиком металась на ней, непрерывно кашляла и невнятно жаловалась на что-то.

Врач оглянулся, видимо, ища стул, но не нашел его и опустился на колени. Женщина стояла у ног ребенка, безмолвная, неподвижная, с мрачным огнем в глазах.

— Как здесь холодно! — сказал, поднимаясь, врач.

Марта ничего не ответила.

— На чем же мне писать?

На окне стояла бутылочка чернил, лежало перо и лист бумаги.

Нагнувшись над подоконником, врач написал рецепт.

— У ребенка воспаление дыхательных путей, то есть бронхит. Хорошенько протопите и давайте лекарство точно по часам.

Он сказал еще несколько слов и поднял с пола свою шляпу.

Марта опустила руку в карман и молча протянула ему деньги. Еще раз окинув комнату взглядом, врач не взял их.

— Не надо, — сказал он уже на пороге, — не надо! Ребенок слаб и истощен. Болезнь длительная, и лекарств потребуется много. Я завтра приду.

Он ушел. Вдова упала на колени у низкой постели, припала к ребенку.

— Доченька! Единственная моя! — шептала она. — Прости свою мать, прости! Я не сумела спасти тебя от холода и голода! Ты истощена, больна… Ох, дитятко мое…

Она рвала на себе волосы и билась головой о пол.

— О, какое же я ничтожество, ни к чему не годная, преступная!

Через час принесенное из аптеки лекарство стояло возле больного ребенка, а чуть свет, как только открылся дровяной склад, яркий огонь запылал в печи, наполняя комнату приятной теплотой!

Врач был прав! Болезнь Яни оказалась продолжительной. Он ежедневно посещал девочку и пришел уже в десятый раз. У девочки все еще был сильный жар. В комнате слышалось ее тяжелое и хриплое дыхание, напоминавшее скрип пилы. Опять безмолвная и неподвижная стояла Марта около постели. Врач обратился к ней.

— Не теряйте надежды, — сказал он мягко, — ребенок может выздороветь, но в ближайшие дни ей нужен особенно внимательный уход. Сегодня здесь опять холодно. Температура должна быть выше по крайней мере на шесть градусов. Лекарство закажите как можно скорее и давайте его всю ночь. Оно дороговато, но это единственное средство…

Врач ушел. Марта стояла посреди комнаты, скрестив на груди руки и опустив глаза.

Обогреть комнату! Чем? Купить лекарство! На какие деньги?

В кармане у нее не было больше ни гроша. В начале болезни Яни у нее было четыре рубля и несколько злотых; все это богатство поглотила печь, которую она топила ежедневно, и аптека, куда Марта бегала по нескольку раз в день.

Она уже не рвала на себе волосы, не падала наземь, не била себя в грудь. Она была лишь тенью прежней Марты. Ее исхудалое и пожелтевшее лицо выражало страдание, которое не утихало ни на миг, пронизывало нее фибры ее тела, давило грудь и голову. Посиневшие губы были крепко сжаты, как у человека, которому приютится сдерживать крики и стоны. Она обводила комнату безжизненным, потухшим взглядом.

Может быть, можно еще что-нибудь продать? Нет, ничего не было, кроме подушки, на которой лежала больная девочка, шерстяного платка, которым она была укутана, двух рубашонок и старых детских платьиц, за которые никто не дал бы даже столько, сколько стоит вязанка дров.

Мать в бессилии опустила руки.

— Что мне делать? — прошептала она. — Что я могу сделать? Пусть умирает! Лягу рядом и умру вместе с ней!

В это мгновение Яня заметалась на постели и во сне тихо вскрикнула. В этом крике слышался и радостный смех и неясная жалоба.

— Отец! — бредила девочка, протягивая худые горячие ручонки. — Отец! отец!..

Жестокая горячка вызвала перед ее глазами образ отца, и она молила его о спасении.

Марта подняла голову, ее сухие угасшие глаза вдруг наполнились слезами; заломив руки, она стала всматриваться в лицо ребенка.

— Ты зовешь отца, — прошептала она грудным, дрожащим голосом, — он бы тебя, конечно, спас! Он заработал бы для тебя и на теплую квартиру, и на еду, и на лекарство…

Минуту она стояла в молчании. Потом бросилась к постели и нагнулась к Яне.

— Нет! — воскликнула она. — И я не оставлю тебя без помощи! Отец работал бы для тебя… Мать — пойдет просить милостыню!

Жгучий румянец покрыл ее пожелтевшие щеки, в глазах вспыхнул огонь твердой решимости.

Она набросила на голову черный платок и побежала вниз в квартиру дворника. Там у плиты, на которой варился обед, сидела женщина в большом чепце и грубой обуви.

Марта подошла к ней, запыхавшись.

— Пани! — воскликнула она. — Пожалейте… будьте милосердны…

— Вы, наверно, за деньгами? — буркнула женщина. — У меня нет, нет, где мне их взять…

— Нет, нет, не денег! Я пойду за ними в город! Посидите, пожалуйста, пока у постели моей дочки.

Дворничиха поморщилась, но уже не так сердито, как вначале.

— Вот еще! Есть у меня время сидеть с больным ребенком!..

Марта нагнулась, схватила большую, жесткую руку женщины и припала к ней губами.

— Пожалейте меня, будьте милосердны, посидите с ней… Она все время хочет пить… мечется и вскакивает, ее нельзя сегодня оставлять одну…

Она целовала ту самую руку, которая еще недавно наносила удары ее ребенку.

— Ну, ну, пани, что вы делаете! Пойду уж, пойду, посижу, только не задерживайтесь долго, а то через час моя вернется из школы, нужно ее накормить!..

Темный силуэт женщины мелькнул во дворе и исчез в сумерках.