— И как воскресить Моисея…
— Люди неправду болтали! В рукописи этой нет ничего мудрого и приятного богу!
Подобные вопросы и недовольные возгласы раздавались в толпе, а на лицах появлялись насмешливые улыбки людей, обманутых в своих ожиданиях и надеждах. Меламед с лавки, на которой он стоял, возвышаясь над всем собранием, все время бросал сверху ругательства или разражался грубым смехом, в котором был яд ненависти. Возле другой стены, прямо против меламеда, виднелся Бер, тоже стоявший на возвышении. Эти два человека, стоявшие друг против друга и возвышавшиеся над волнующейся толпой, представляли собою две крайние противоположности. Меламед тряс головой, размахивал руками, приседал, подскакивал, смеялся и кричал. Бер стоял молча и неподвижно; голову он откинул назад и прислонил к стене, а из глаз его, затуманенных и устремленных куда-то в бесконечную даль, тихие и крупные слезы одна за другой текли по лицу, на котором отражалось страдание, смешанное с восторгом. В некотором отдалении от толпы, недалеко от Меира, тесно сомкнутой группой стояло несколько юношей, не отрывая глаз, смотревших в лицо читающему. Быстро дыша, они то улыбались какими-то счастливыми улыбками, то снова вздыхали или же поднимали вверх руки, прикасаясь ими к голове, ко лбу и к глазам. Казалось, что они не видели и не слышали волнующейся и рокочущей вокруг них толпы; что души их, давно тосковавшие по истине и искавшие ее ощупью в темноте, теперь беззаветно бросались в огненный круг провозглашаемых идей. В глубине толпы, где-то посередине залы, раздался старческий, дрожащий голос: «Обо всем этом много говорили люди… в давние времена… в дни моей молодости!..» В ответ на громкий вздох, сопровождавший слова этого дряхлого старика, быть может, бывшего — почем знать? — одним из прежних приятелей Герша, послышались с трудом сдерживаемые хихиканья. Это смеялись мальчики-подростки, которые, взбираясь там и сям на скамейки, при-толки и карнизы, высовывали среди плеч старших свои головы в съехавших набок ермолках, а потом соскакивали со своих возвышений и исчезали, подавляя смех.
Пожелтевшие старые листы в руках Меира начали дрожать. Яркий румянец выступил на его прежде бледном лице. Из-под опущенных век он бросил на толпу взгляд, полный гнева и просьбы, сострадания и нетерпения.
— Успокойтесь! — воскликнул он. — Дайте великому мужу, лежащему в гробу, сказать вам моими устами все свои слова… до конца. Он избрал меня своим посланником перед вами… я должен выполнить его волю…
Голос Меира звучал проникновенно и повелительно. Сила отваги и убеждения чувствовалась во всей его фигуре и в том жесте, с каким он вытянул руку к бушующей вокруг него стихии.
Меламед крикнул:
— Штиль! Пусть читает! Пусть мерзость эта выйдет из-под земли, где она скрывалась до сих пор, чтобы легче было сжечь ее огнем гнева и придавить камнем презрения.
— Израиль! — начал снова среди утихающего шума юношеский сильный голос. — Израиль! Третье, чего я хотел для тебя, это — дара распознавания.
«Были у нас когда-то великие мудрецы, которых называли баале-трессим, что значит вооруженные. Чем были они вооружены? Они были вооружены великим познанием израильского закона. А против чего они были вооружены? Против гибели имени Израиля. Они сказали: „Не исчезнет с лица земли дом Израиля, ибо мы дадим ему крепкий оплот из великого множества законов, которые мы выведем из закона Моисея; эти законы так оградят его от других народов, что он будет стоять между ними отдельно и не пропадет среди них, как пропадает река, вливаясь в великое море“.»
«Так сказали себе наши танаиты, а синедрион, где они заседали, и школы, где они преподавали, стали подобны военному лагерю, в котором льют пули и точат оружие. Гамалиель, Элиазар, Иисус, Акиба, Иегуда сияют среди них, как солнце среди звезд. В течение пяти веков они следовали один за другим, и в течение пяти веков они составляли, объясняли и писали ту огромную книгу, которой дали название Талмуд и которая в продолжение многих веков была для сынов Израиля оплотом против моря, угрожавшего их поглотить. Из нее сыны Израиля в продолжение многих веков черпали для себя отраду и свет, и в тяжелом изгнании своем, рассеянные по свету, они не были разъединены, ибо их мысль и вздохи собирались вокруг нее, как собираются вокруг матери мысли и вздохи рассеянных по свету детей ее.»
«Книга, которая составлялась в течение целых пятисот лет и писалась людьми, любившими народ и много учившимися, и которая давала в течение многих веков целому народу утешение, надежду и единство, не может быть глупой и дурной. Тому, кто так скажет о ней, ответьте: „Очисти сперва сердце свое от злобы, а потом открой ее и прочти!“».
«Но неужели все хорошее должно быть совершенным? И по небу ходят темные тучи, а в сердце, хотя бы и самом чистом, всевидящее око господа открывает недостатки. Разве Иегова сам написал книгу законов наших? Или ее писали ангелы? Люди писали ее. Найдется ли на всей земле и во все времена хотя бы один человек, который не был бы знаком с тем, что называют заблуждением? Есть ли хоть одно произведение рук человеческих, которое было бы создано для всех времен и поколений? Разрушился трон фараонов, превратилась в развалины Ниневия, пал Рим, владевший половиной мира, греческая мудрость уступила место другой мудрости. Пустыни расстилаются там, где цвели многолюдные города, а города воздвигаются на прежних пустынях. Разрушаются дела человеческие, хотя бы и самые великие, а на их место возносятся другие. Так существует мир. Израиль! В пище, которой ты питал душу свою в течение многих веков, есть зерна и есть плевелы; в твоем богатстве есть бриллианты и есть песок. Книга твоей веры подобна гранатовому плоду. Когда глупый человек ел его с кожурой, гранат казался очень неприятным на вкус, а в желудке появлялись сильные боли. Но когда равви Меир увидел этого глупого человека, он сорвал с дерева гранатовый плод, снял с него твердую горькую кожуру и стал, есть сочное и сладкое ядро. Я хотел научить вас так, как равви Меир научил того человека, который ел гранатовый плод с кожурой. Я хотел, чтобы вы получили дар распознавания и сделали для книги нашей веры такое духовное сито, которое отделило бы плевелы и песок от зерен и бриллиантов. Народ мой, за это желание мое ты оттолкнул меня от себя! Возненавидело меня твое сердце, ибо страх и великая ненависть ко всему новому поселились в тебе. Но сказано: „Не смотри на сосуд, но на то, что он в себе содержит. Бывают новые кувшины, наполненные крепким вином, и старые, в которых вина нет ни капли“.»
— Меир! — шепнул Бер, — взгляни на народ!
И еще тише прибавил:
— Уходи отсюда! Уходи отсюда, как можно скорей!
Меир обвел взглядом волнующуюся и кипящую черную массу людей; не то печальная, не то гневная усмешка промелькнула у него на губах.
— Не этого я ожидал! Я ожидал чего-то совсем другого! — сказал Меир тихо и опустил голову. Но тотчас же поднял ее и воскликнул:
— Я посланник предка моего! Он избрал меня, чтобы я прочитал последние мысли его! Я буду, послушен его воле!
Меир глубоко вздохнул и прибавил еще громче:
— Он предугадал те вопросы, которые должны были зашуметь в голове его правнука, и дал на них ответы! Он проник в тайники тех душ, которые жаждут истины, и прислал им через мои руки утешение и поучение. Я люблю его так, словно он вынянчил меня на руках своих! Я преклоняюсь перед великой душой его, которая заслужила себе бессмертие и пребывает теперь в сиянии Иеговы! Я думаю так, как думал он! Желаю того, чего желал он! Я такой же, как и он! Я — сын души его!
Голос его, звучный и громкий, дрожал от сдерживаемых вздохов и восторженной радости. В горящих глубоких глазах его стояли слезы, губы его дрожали, лицо бледнело все больше, а руки как бы невольно подымались вверх.
— В рукописи моего предка, — воскликнул он, — сказано, что мы стоим на месте, когда все народы идут вперед к знанию и к счастью! Что головы наши наполнены множеством мелочей, и крупное уже не может в них поместиться! Что наука эта, которая называется Каббалой и которую вы считаете святой, проклятая наука, потому что в ней тонут умы израильских сынов и потому что она отклоняет их от истинного познания… Там написано…