Войдя в хату, Никита услышал чей-то мощный, раскатистый голос:

— Ишь ты, тужурка-то прямо комиссарская!

Когда с глаз Никиты сняли повязку, он увидел, что стоит в большой комнате, посреди которой, за бревенчатым столом, сидит рослый мужчина в косоворотке — видимо, сам Мельник.

— Ну, рассказывай, зачем пожаловал… — Вдруг Мельник запнулся. Он как бы отшатнулся от края стола. Потом медленно встал на нетвердые ноги и просипел: — Никитка… сынок…

Отец и сын бросились друг к другу. У Степана Афанасьевича из глаз брызнули слезы. Стоящие вокруг «бандиты» только диву давались.

— Сынок!.. Господи, Никитушка… Господи… — лепетал отец. — Ты откуда?

— Я-то? У Никиты тоже глаза были полны слез. — Из Африки…

«Бандиты» дружно загоготали. Могли ли они предположить, что это было чистой правдой?

Степан Афанасьевич изрядно постарел, но был еще очень крепок и силен.

— А почему ты Мельник? — спросил его Никита, когда они сели ужинать.

— Я после твоего отъезда элеватор построил и мельницу тут недалеко, на речке. Большинство моих ребят там работали, пока большевики не пришли. Ну вот и окрестили, шельмецы, — для конспирации, значит.

Степан Афанасьевич не принял Советскую власть с самого начала. После того, как из Петрограда и Москвы начали приходить первые тревожные сведения, он не стал мешкать, сколотил небольшой конный отряд и примкнул к войску генерала Мамонтова. Когда белогвардейцев оттеснили на юг, он остался партизанить в районе родного города, надеясь на скорое падение большевистского правительства. «Разбирался» с продотрядами, постреливал комиссаров…

— Да-а, сынок, — сказал Степан Афанасьевич, закончив свой нехитрый рассказ. — Вот такие дела. Мануфактуру мою сожгли, дом еще в начале восемнадцатого разворовали, сволочи… Ну, а тебя-то где мотало все эти годы, Никита?

На протяжении всего долгого рассказа сына лицо Степана Афанасьевича не покидало изумленное выражение.

— Так ты, сынок, выходит, весь мир объехал?

— Выходит, что так…

Услышав же конец истории, отец нахмурился.

— Значит, я угадал, что к нам сам комиссар пожаловал.

Он огляделся вокруг и, обращаясь ко всем присутствующим, воскликнул:

— Вот, видите, ребята, какой мне подарочек на старости лет сын родной приготовил! Комиссаром заделался! С Лениным на короткой ноге! Может быть, ты еще и партейный?!

Он привстал и влепил Никите крепкую и звонкую затрещину, так что тот, слетев с табуретки, оказался на полу, под ногами отцовских молодцов.

— Папенька! — взвыл он прямо как в детстве. — Выслушай до конца сначала!

Степан Афанасьевич разбушевался ни на шутку.

— Прихвостень большевистский! А в Налимск ты, небось, в разведку ехал? А?

— Да нет! — закричал Никита. — Я хотел к Мельнику примкнуть! Вот, сведения важные с собой захватил.

Отец не сразу успокоился.

— Выкладывай, что у тебя там…

Потом почесал в затылке и добавил:

— Не сильно я тебя?

— Да нет… — Никита потирал ушибленное место.

— Ну, все равно за дело. Надо же в кои-то веки твоим воспитанием заняться.

Все засмеялись.

Отец с сыном до поздней ночи сидели вдвоем, что-то обсуждали, вспоминали, плакали и смеялись. Мужики старались им не мешать. Так только, иногда, просунется в дверь виноватое лицо, чаю предложит или поесть.

— Вот разобьем большевиков… — говорил Степан Афанасьевич, когда все уже улеглись спать. — Заживем снова… Мануфактуру починим, мельницу. Монастырь восстановим.

В темноте огонек его самокрутки то ярко загорался, то снова тускнел.

— И пойдет у нас с тобой, Никита, все по-прежнему. Красиво и правильно…

Легли поздно, но поспать не получилось.

Ночью их разбудил отдаленный взрыв. Никита прислушался. Вроде все стихло. Он снова положил голову на подушку и закрыл глаза. Минут через десять дверь в хату резко отворилась, и вбежал запыхавшийся часовой.

— Красные!

Все повскакали с деревянных топчанов, натянули одежду и разобрали стоящие в углу винтовки. Никита схватил свой комиссарский маузер.

Выскочив наружу, они застали страшную картину. Деревня горела сразу с трех сторон. Раздалось несколько гранатных взрывов. Застрекотали пулеметы. Из горящих домов выбегали люди, чтобы сразу же попасть под пули красноармейских «максимов».

Видимо, Яков, пользуясь отсутствием Никиты, решил взять на себя командование операцией и уничтожить «банду Мельника». Подойдя вплотную к Щербатовке, он привел в действие свой дьявольский план, о котором днем рассказывал Никите.

— Ложись! — крикнул Степан Афанасьевич, и сразу же невдалеке от них раздались пулеметные очереди.

Один из бойцов вытащил гранату и, размахнувшись, бросил в сторону, откуда были видны вспышки выстрелов. Когда раздался взрыв, пулемет заглох.

— Бежим к лесу! — скомандовал Степан Афанасьевич. — Попробуем зайти с тыла!

Но в лесу их сразу же встретили огнем. Яков предусмотрительно оставил там засаду. Бой продолжался около часа. Силы были неравны, и вскоре от всего отряда остались только двое — отец и сын Назаровы.

Они ушли в глубь леса. Но Яков приказал прочесать всю округу. К утру их схватили.

— Отлично! — сказал Яков, когда их привели к нему в кабинет. — Превосходно! Комиссар уездного города, притом назначенный самим председателем Совнаркома, оказывается ночью в стане бандитов. Может быть, он ходил в разведку? Нет! Когда деревню окружают красноармейцы, он бежит вместе с главарем банды! Очень хорошо!

Он подошел к Никите и с усмешкой произнес:

— Так вот, товарищ комиссар. Спешу доложить, что банда Мельника полностью уничтожена. От деревни Налимск остались одни головешки. Все население, пособничающее контрреволюционным элементам, уничтожено до последнего человека. Главари банды схвачены и сегодня же будут расстреляны. Так что приказ из губернии полностью выполнен. Может, у вас будут еще какие-нибудь приказы? А, товарищ комиссар? — Он рассмеялся. — Я же говорил, что вы не стойкий борец за рабоче-крестьянскую революцию. И знаете, почему? Потому что вы не рабочий и не крестьянин. Простонародная речь вам, видишь ли, не по нутру. Ептыть.

— Ты, что ль, землепашец? — насмешливо спросил Степан Афанасьевич. — Помню я папашку твоего, лавочника…

— Молчать! — заорал Яков. — Говорить будешь, когда тебя спросят, понял? Я здесь хозяин! Ясно?!

— Ну, это мы еще посмотрим, — спокойно ответил тот.

Еле сдерживая ярость, Яков процедил сквозь зубы:

— А чтобы вы полностью убедились в этом, я велю повесить вас на главной площади Спасска. Увести их!

В полдень Никиту и Степана Афанасьевича повели на площадь. Несколько конвойных то и дело подталкивали их в спину штыками.

— Ничего, Никита, ничего, — негромко сказал Степан Афанасьевич. — Как говорится, чему быть, того не миновать.

— Не разговаривать! — закричал конвойный, больно ткнув штыком в спину.

Никита шел по знакомым до боли улицам родного города и молчал. Ему не верилось, что через какие-нибудь несколько часов его безжизненное тело повиснет на веревке и… все. Не будет больше ничего. Ни отца, ни этого города, ни Москвы с ее подземельями, ни Лондона, ни Гуантанамо, ни Йоханнесбурга, ни Бейры… Ни клада Френсиса Дрейка, который, наверное, никто никогда не найдет…

Вот и площадь. Через толстую ветку одного из деревьев были перекинуты две веревки, на концах которых болтались петли. Внизу под ними стояла повозка, запряженная худой клячей, которая выполняла роль эшафота.

В нескольких метрах от нее стояли десятка полтора жителей Спасска, которых чекисты насильно согнали на площадь. Яков решил устроить показательную казнь.

Кстати, самого нового комиссара на площади не было. Видно, он где-то задерживался. Пришлось часа полтора ждать его приезда. Солнце палило вовсю.

— Жарко… И пить хочется. Ты бы хоть водички, что ли, принес, — сказал Степан Афанасьевич конвойному.

— Не положено.

— А вот раньше всегда последнее желание перед смертью выполняли.