— Люди Новеграда! Мы пришли к вам требовать суда над вашими смердами. Посаженный хочет их судить по вашему закону. Я не согласен с этим, поэтому смерды и находятся за моей сторожей. Они хотели завладеть нашим добром. Человеку, пойманному в воровстве, должно рубить руку. Если он попадётся второй раз — рубить другую...

Крики в задних рядах заглушили голос Рюрика. Оказалось, выходящие на торжище улицы стремительно заняли воины. С обнажёнными мечами, они тесными рядами наступали на толпу, и не успели новеградцы прийти в себя, как оказались в кольце. Словно по команде, всколыхнулась толпа, повернувшись к помосту. Вокруг старейшин сомкнулось другое кольцо дружинников, из воеводовой сторожи.

Торжище загомонило сотнями голосов. Крайние сделали попытку прорваться через заслон. Сверкнули обнажённые клинки. Градские попятились. От помоста пошло встречное движение — сильнейшие пытались пробиться к кольцу.

Среди поднявшегося шума резко запел воинский рожок на помосте. Дружинники ощетинились тяжёлыми копьями. Солнце вспыхнуло на стальных жалах. Одновременно, плечом к плечу, бодричи-варяги медленно двинулись вперёд, сужая огромный круг. Уже и сильному не повернуться, не поднять руки. То в одном, то в другом месте раздаются вопли задавленных женщин и подростков. А вои идут…

   — Продолжим суд, новеградцы! Думаю, посаженный со старейшинами сговорчивее теперь будут. Да и вы тоже.

   — Князь Рюрик! — неожиданно зазвенел пронзительный голос Милославы. — Прекрати издеваться. Или ты не видишь, как гибнут люди?! Ты обещал!..

Рюрик взмахнул рукой. Подчиняясь команде, дружина, всё так же с копьями наперевес, начала медленно отходить. Вослед ей раздавалась толпа...

   — Я позвал вас сюда, новеградцы, чтобы объявить свою волю! Отныне будет так: князем вашим по праву родства с Гостомыслом и по вашему призванию становлюсь я. Я беру словенскую землю, а вы обещаетесь чтить меня князем и подчиняться во всём...

   — Мы тебя не призывали! — разнёсся над торжищем одинокий голос.

   — Я освежу вашу память! — Рюрик повернулся к томящимся под стражей старейшинам. — Посаженный Блашко! Ты приезжал к нам в Аркону?! — громко, чтобы все слышали, спросил он.

Сторожа разорвала круг и вытолкнула вперёд старейшину.

   — Да, — послышалось в ответ.

   — Может, мы звали тебя? Или ты в гости жаловал?

   — Нет.

   — Ты приглашал нас в землю словенскую? Отвечай!

   — Приглашал, — прохрипел Блашко.

   — Слышали?! Ваш старейшина подтвердил, что мы пришли к вам по призванию. Я не хочу лить вашу кровь, но, если добровольно не согласитесь признать меня князем, головы несогласных сегодня же будут таскать собаки. По праву призванного вами князя спрашиваю: согласны?

Торжище безмолвствовало.

   — Здесь, со мной, находится дочь вашего князя Гостомысла. Она моя жена. Я имею право быть вашим князем по родству. Меня признали кривичи и весь. Они платят мне дань. Не хотите признавать, тоже будете платить дань. Согласны?

Торжище ответило молчанием.

   — Дружина! — воззвал Рюрик, и воины поняли — пришло их время.

   — Стойте! — вскричала Милослава. — Новеградцы! Не надо крови! В словенской земле всегда был князь-старейшина. Так велели наши боги. Разве не сильна была наша земля при моём отце? А что сталось после него? Не вы ли без князя-старейшины учинили нестроение с соседями? При отце моём старейшины суд правили и порядок в Новеграде держали. Так и ныне будет...

   — Пусть поклянётся в том князь!

Милослава обернулась к Рюрику:

   — Не спорь! Клянись. Так велит обычай земли.

   — Принимая власть над вами, клянусь Святовитом, что не заберу под себя власть старейшин. Посаженному по-старому суд править в граде и расправу чинить, мыт собирать и град в порядке содержать. Помимо того, даю право любому жителю приносить жалобы на старейшину в княжеский суд. В дела земли словенской старейшине не вмешиваться — то право княжеское. Повелеваю, как князь вами призванный, отныне и постоянно на содержание дружины и на поддержание княжеской чести отдавать десятую часть имущества и доходов... — Он сделал паузу, и торжище ответило ему тяжёлым вздохом, но никто не поднял протестующего голоса: снявши голову, по волосам не плачут. — А теперь поклянитесь мне в верности и послушании! — потребовал Рюрик.

Нехотя, поодиночке клонили свои головы новеградцы перед Рюриком. Он терпеливо дождался конца клятвы и повелел воеводам освободить проходы с торжища.

Михолап уходил с торжища неторопливо, низко опустив голову и ни на кого не глядя. Широкие плечи обвисли, спина согнулась. Первый раз в жизни ощутил он своё грузное тело. Каждый шаг требовал усилий. Хотелось одного — увидеть Вадима да зайти на своё подворье: оборониться и взять меч.

На выходе с торжища Михолап почувствовал на себе недобрые взгляды, и словно что-то толкнуло его изнутри — опасность. Поднял голову, вскинул глаза. К нему подступали трое. Их лица показались ему знакомыми: то ли в Арконе видел, то ли на бранном поле близ Новеграда увернулись они от его меча. Рано они обрадовались смирению новеградцев, оторвались от своих, не терпится им хозяевами пройтись по улицам града. Ну, поглядим...

Он выхватил из-за пояса нож. Любовно резанная на досуге рукоять из рога сохатого плотно лежала в кулаке.

Не дожидаясь, пока нападут, шагнул навстречу опасности. Смотрел на воев исподлобья, оценивая их силы. Страха не было. Выбрал для первого удара левого. Пока они ещё не успели обнажить мечей...

Но бодричи вдруг круто повернулись и побежали. Он мгновение смотрел им вслед, не понимая, что случилось, потом со злостью плюнул вдогонку, подумал: «Не забыли, а? Погодьте чуток, мы до вас ещё доберёмся». И другое пришло на ум: помнят, значит, не оставят в покое. Воевода изведёт их с Вадимом. Не таковский Рюрик, чтобы обиды забывать. А насолили они ему немало. Значит, надобно ждать гостей. Возможно, даже сегодня.

Такие гости и избу могут разметать, и петуха подпустить. Жалко нажитого добра. Не последним воином он был в дружине. За долгие походы с князем-старейшиной много чего прибавилось в кованых железом ларях. Всё прахом пойдёт. Придётся до старости лет по чужим углам скитаться. Сам-то ладно. Ныне прятаться придётся, а может, и совсем Новеград покинуть. А жена-старуха? Ей куда голову приклонить?

В избе, едва переступив порог, Михолап объявил жене:

   — Варяги в граде...

Та мигом подхватилась, кинулась к ларям с причитаниями:

   — А ты как же? Уходить тебе надобно. Засекут ведь.

Сунув в кису горсть серебра на всякий случай, он цыкнул на жену, чтоб не суетилась без дела, сурово наказал поторапливаться со сборами и уже от порога, оружный, попытался успокоить её:

   — Ничего со мной не случится. Весть подам, жди. А ежели наведаются — уходи к дочери с зятем... Сама смекай, как и что. Добра не жалей — наживём...

Вадим встретил его — хоть сейчас в поход: бронь на плечах, меч у бедра, на голове шишак сталью воронёной поблескивает. Не здороваясь, сказал:

   — Думаю, уходить нам на время надо...

Михолап согласно кивнул. Не удержался, спросил:

   — Был на торжище?

   — Поздно проведал о суде. Челядины донесли, что там деялось.

   — Что надумал?

   — Про то в другой раз. Выберемся из хором, скажу. — И крикнул дворским: — Живей управляйтесь! — Пояснил: — Жалко Рюрику добро оставлять, расхитят, потом не соберёшь. Велел челядинам по своим избам разобрать да припрятать...

   — Одно тебе скажу, Вадим, не дашь сегодня сигнала — сам в било ударю. Хватит ждать неведомо чего, дождались...

   — Не береди душу, без того муторно.

В горницу вбежала запыхавшаяся Людмила.

   — Вадимушка, ты уходи, а я из хором никуда. В ноги Милославе упаду... Куда я с таким брюхом-то, — застеснялась Михолапа и досказала неуверенно: — К батюшке разве...

   — Нельзя тебе здесь оставаться. К Милославе не допустят, а бодричи скоро тут будут. Соберись с силами, лада, иди к батюшке. Хворый он давно, но не оставлю я тебя, не бойся...