Она заполнила двумя большими рисунками пустые листы в книге вожатого и положила томик на край стола до следующего воскресенья. Это была ее благодарность. Она надеялась, что иллюстрации понравятся Марату и Тане.
«Рукописи не горят», – вспомнилась ей фраза из романа. Вот и рукопись самого Булгакова не сгорела и стала книгой, и даже с иллюстрациями. Но для этого Маргарита должна была каждую страницу выхватывать из огня.
На новом листе бумаги появилась чугунная печурка, которой отапливалось полуподвальное помещение в доме застройщика. Несколько колен железной трубы отшатнулись от женщины, которая ринулась руками в огонь спасать книгу Мастера. И так же, как в лице Мастера она отразила реальные черты Булгакова, а в лице Маргариты облик действительно существовавшей на земле прекрасной женщины, так же и в огне, пожирающем роман, ей виделись обугленные листы лежащей на столе книги.
Она не знала, что так и было на самом деле, что книга «Мастер и Маргарита» была сожжена, но не сгорела. Обладая непостижимой интуицией, позволяющей ей награждать героев реальными черточками, не упомянутыми в тексте произведения, Надя в отдельных случаях как бы проникала сквозь художественную ткань романа к источнику жизни.
Не знала она и того, что Михаил Афанасьевич продиктовал в трудную минуту известное письмо Сталину.
«И сегодня, – медленно произнес он, – я сжег роман «О боге и дьяволах». – Он остановил диктовку и задумался. – Я написал, что сжег, значит, должен сжечь. Но если я сожгу роман, никто не поверит, что он у меня был».
И тогда Булгаков стал отрывать половинки страниц и бросать их в огонь, а корешки оставлял как доказательство своей искренности.
Теперь они хранятся в рукописном отделе Ленинской библиотеки. И хотя эти сбереженные Маргаритой половинки страниц не побывали в огне, они тоже как бы обуглились, и Надя видела в своем воображении именно их пылающие края.
«Рукописи не горят», – написал Булгаков после того, как увидел страницы своей книги горящими в печке. И через несколько лет по оставшимся корешкам и по памяти ему удалось восстановить сожженную книгу. Однако судьба романа продолжала беспокоить его даже перед смертью, когда он уже не мог говорить.
Елена Сергеевна положила на пол у его изголовья диванную подушку и сидела на ней, чтобы он мог в любой момент взять ее за руку и сказать глазами, чего он хочет.
Надя ничего не знала об этой последней трагической сцене из жизни Мастера и Маргариты, но инстинктивно старалась воплотить в зримом образе именно это прикосновение. Она сделала много вариантов и остановилась на несколько необычной композиции. На метровом выставочном листе изобразила Мастера с кричащими больными глазами, с немым ртом, стоящего на полу, на коленях перед Еленой, перед Маргаритой. У него нет сил подняться, выздороветь, поверить в благополучную судьбу своей главной книги. И его жена, Елена, Маргарита, опустилась перед ним на колени, в той позе, в какой она часто стояла на диванной подушечке у его изголовья. Она опустилась, чтобы утешить его, сказать ему последние ободряющие слова перед вечным расставанием. Она бережно заслонила ладонью его мягкий висок и заглядывает в больные глаза, вливая в них свою уверенность и надежду. Вот эти слова, которых нет в романе, ибо Михаил Булгаков не мог их туда вставить. Это был последний его молчаливый диалог с женой.
– Что тебе, Миша? Лекарство твое?
Отрицательный кивок головой.
– Пить? Воды?
Отрицательный кивок головой.
– Твои вещи? Да?
Гримаса немых губ и кивок, означающий и «да», и «нет».
– Поняла. Твой роман «Мастер и Маргарита».
Утвердительный, почти радостный кивок и жадный страдальческий взгляд, просьба о невозможном…
– Нет, нет, ты, пожалуйста, не сомневайся. Слушай меня. Я даю тебе слово, что не умру прежде, чем будет напечатан этот роман.
Он ответил ей слабым, благодарным пожатием руки. Это была надежда, с которой он умер, чтобы благодаря своей Маргарите, выполнившей обещание, воскреснуть вновь, и в образе Мастера.
Надя смутно догадывалась по тому удовлетворению, которое получала от общения с переведенными в зрительный ряд героями, что ее перо и фломастер проникают за границы невозможного. Изобразив Мастера, удачно завершив большую выставочную композицию, Надя поставила ее на тумбочку и опустилась на колени, чтобы быть с героями на одном уровне. Она никак не могла освободиться от кричащих глаз, созданных ею же самой, и все заглядывала в них, как в глаза живого человека. Она думала, что видит страдания Мастера и немножко страдания Марата, на которые, по ее мнению, он был способен. И не знала девочка, что видит перед собой глаза Булгакова, что перед ним она стоит на коленях в образе Маргариты.
– Надюшка! – раздался за спиной голос отца. – Ты выбросила этот двойной лист или он нечаянно попал в корзину? На английском языке.
Это был голос из другого мира, показавшийся Наде менее реальным, чем тот, в котором она находилась. Девочка поднялась с колен, посмотрела отсутствующий взглядом, спросила с безразличием и непониманием:
– Какой лист?
– Вот… Здесь что-то на английском языке написано. Мамочка хотела выбросить, но, может быть, не надо? Положим в архив? Это черновик письма в Австралию Гейле?
– Нет, – улыбнулась Надя.
– А чего ты улыбаешься?
– Встретилась с хорошим человеком.
– С каким человеком? Со мной? – удивился Николай Николаевич.
– И с тобой, и с Булгаковым. Это мой ответ на уроке английского языка. Надо было по-английски рассказать о каком-нибудь писателе. Вот я и рассказала про Булгакова. Но сначала подготовилась. Дома. Записала все. Ненужная бумажка, можно выбросить.
– А почему про него? Разве он твой любимый писатель? Разве ты его давно знаешь?
– Он стал моим любимым писателем с первого взгляда. Прочитала, и все.
– Ну, а что же ты в нем все-таки нашла? – огорченно спросил Николай Николаевич. – Чертей и дьяволов, кота с пистолетом?
– Я не знаю, что тебе ответить. «Мастер и Маргарита» – этим все сказано.
– Что «Мастер и Маргарита»? – не понял отец.
– Ты плохо прочитал книгу, поэтому и не понимаешь.
– Прочитай мне свой английский ответ, – попросил Николай Николаевич, присаживаясь. – Я хочу понять.
– Пожалуйста, – неохотно взяла в руки черновик Надя. – «Мой любимый писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. Мне нравятся его книги, потому что он вкладывал в них всего себя, потому что он писал только правду. Мое любимое произведение «Мастер и Маргарита». Это его лучшая книга. Она оригинальная, умная и очень современная».
– Писал правду, вкладывал всего себя, – перебил ее отец. – Оригинальная, умная, современная. Эти слова ничего не объясняют.
– Это же урок английского языка, – напомнила дочь. – Ну, что я могла еще сказать? Ну, о хороших и плохих людях, о симпатичной дьявольщине. Я просто сказала о «Мастере и Маргарите», – она развела руками. – Для тех, кто читал, для них вот только скажешь «Мастер и Маргарита» – и все ясно.
– Это что? Вроде пароля? – рассердился отец. – «У вас продается славянский шкаф? Шкаф продан, осталась никелированная кровать с тумбочкой»?
– Ты сказал глупость, папа, – сухо отозвалась на его иронию дочь.
Отец не мог понять самого главного. По-английски она могла сказать об этом романе только общие слова. Урок есть урок. Так почему же она тогда взяла именно Булгакова, а не кого-нибудь другого? Потому что не могла и не хотела говорить ни о ком другом, не считала возможным отделять ответы на отметку в школе от ответов, которые требовала от нее жизнь? Она читала Булгакова, иллюстрировала Булгакова и в школе говорила о Булгакове. Это было нежелание раздваиваться даже в мелочах, стремление к цельности восприятия мира. Это было бы как предательство по отношению к Мастеру и Маргарите, если бы она говорила о ком-нибудь другом. Это было бы нечестно по отношению к самой себе и Марату.
– Так, – сказал с некоторой долей растерянности Николай Николаевич. Дочь еще никогда с ним так не разговаривала. – Значит, твой любимый писатель не Пушкин и не Толстой, а Булгаков?