Один из парней, под которым оказалась достаточно крепкая лошадь, любезно уступил ее мне, шерифова команда взяла в круг, и под прицелом их винчестеров и кольтов выступил в Рваное Ухо.

Уже стемнело, когда ми въехали в поселок, однако все население высыпало на улицу полюбоваться на жертву бравых защитников закона. В толпе я не нашел ни одного сочувствующего взгляда. Оно и понятно: с тех пор как я перехватил у них школьную учительницу, моя популярность упала ниже нуля. Я поискал глазами Джошуа Брэкстона, но кто-то сказал, что старина опять отправился мыть золото, и я совсем приуныл.

Процессия остановилась у массивной бревенчатой хижины, возле тюрьмы.

Несколько человек заканчивали настилать на ней крышу.

— Вот, — с гордостью говорит мне шериф, — это твоя личная тюрьма. Нарочно для тебя старались. Как только прошлой ночью мне сказали, что ты ограбил дилижанс, так сразу и направил дюжину парней на постройку новой тюрьмы.

Погоди чуток — сейчас закончим.

Сам-то я не очень верил, что за сутки можно соорудить здание, способное удержать меня внутри, но я ведь и не думал о свободе. Интерес к жизни пропал.

Голову неотступно сверлило воспоминание о том, как папаша и дядюшки отказались от меня, уехали прочь, бросив на растерзание шерифу.

Наконец тюрьма была готова. Шериф пригласил меня опробовать новинку, и я вошел и сел на грубо сколоченную кровать, и услышал, как снаружи запирают дверь.

Несколько человек держали горящие факелы, и в их свете, падавшем через узкое окошко, мог убедиться, что это была добротная и прочная тюрьма. Она состояла из одного единственного помещения с дверью, обращенной к городу, и с окном в противоположной стене. Пол был настлан из дубовых плах, из таких же тяжелых дубовых бревен были сделаны крыша и стены, а в каждом углу, для усиления прочности, стояло по толстому столбу, залитому в основании бетоном! — новшество, доселе невиданное в горах Гумбольдта. Бетон еще не совсем схватился и местами проступал сквозь щели деревянной опалубки. Прутья на окне, толщиной с мужское запястье, прошивали перемычку насквозь, а концами прятались в верхнем и нижнем косяках. Дверь была сколочена из двойного ряда дубовых досок и обита железными полосами, а шарнирами служили толстые железные штыри, вставленные в массивные гнезда. Закрывалась дверь на огромный замок, а для большей надежности снаружи навешивались три бруса, вставленные в скобы в косяках.

Все, кто находился снаружи, старались протиснуться к окну, чтобы хоть одним глазком полюбоваться на несчастного узника, а я сидел на кровати, обхватив голову руками и ни на кого не обращая внимания. Я пытался обдумать свое положение, но перед глазами все плыло и сосредоточиться было невозможно. Потом шериф отогнал зевак от окна, поставил охрану и, придвинув лицо к прутьям решетки, произнес:

— Элкинс, если скажешь, куда спрятал золото, облегчишь свою участь.

— Скажу, — говорю, — но после того, как в аду похолодает и черти примутся кататься на коньках.

— Хорошо, упрямец ты этакий, — говорит он. — Если за свои подвиги ты не получишь двадцать лет каторги, считай, что я ничего не соображаю в законе.

— Уходи, — ответил я ему, — и оставь меня наедине с моим горем. Что для человека тюрьма, если от него отвернулись родичи?

Шериф убрал голову, и слышу — он кому-то говорит:

— Бесполезно. Эти дьяволы с Медвежьей речки — самые что ни на есть дикари. Менее цивилизованных людей во всем свете не сыщешь. Даже с одним невозможно сладить. Пошлю-ка я людей на то место, где он вылез из речки, пусть там поищут. Сдается мне, он засунул мешок в дупло где-нибудь неподалеку. Кстати, это походит и на медвежьи повадки: спрятал в дупле, а после окунулся в речку, чтобы сбить нас со следа. Поди доволен — думает, что всех провел и ему поверили, будто золото спрятано на том берегу. А. оно небось лежит себе в дупле да нас дожидается. Ну да ладно, пойду, пожалуй.

Самое время перекусить да поспать, а то всю прошлую ночь на ногах. Глаз с него не спускайте, а соберутся вокруг парни да начнут буянить — кликните меня.

— Можете не волноваться, — ответил странно знакомый голос, — возле тюрьмы нет никого лишнего.

— Сейчас-то конечно, — говорит шериф. — Они подались в город и расселись по салунам лакать всякую гадость. Но у Элкинса здесь много врагов, и один чёрт знает, какая заваруха может приключиться до утра.

За окном прозвучали удаляющиеся шаги, и все умолкло. Только где-то совсем рядом шептались двое, но до того тихо, что ничего нельзя было разобрать. Из города доносился шум, обрывки песен, чьи-то пьяные вопли, но, как ни странно, ружья и кольты: молчали. Моя тюрьма стояла на окраине, окном на опушку леса, но и так было ясно — в городе вовсю празднуют победу!

Скоро за прутьями решетки показалась голова с черными лохмами, и в свете звезд я узнал Дикого Билла.

— Ну что, Элкинс, — сказала голова, оскалившись пригоршней зубов, — вот наконец и для тебя отыскалась подходящая тюряга!

— Что ты все рыщешь вокруг меня, как шакал? — пробормотал я, а он, похлопав ладонью по винчестеру, говорит:

— Я и трое моих друзей приставлены тебя сторожить. Но я тебе так скажу: мне больно видеть загнанного в угол человека, который, того и гляди, отхватит лет пятнадцать отсидки. Поэтому я предлагаю сделку: ты говоришь, куда спрятал золото, и отдаешь мне Капитана Кидда, а я помогу тебе ночью смыться отсюда. Вон там, в лесу, у меня припрятана быстроногая лошадка — понимаешь, о чем я? Ты возьмешь ее, уедешь из этой страны, и никакой шериф тебя не достанет. Все, что от тебя требуется, — это золото и Капитан Кидд.

Ну что, по рукам?

— Ты не получишь Капитана Кидда, — ответил я, — даже если меня задумают повесить.

— Ну что ж, — он недобро усмехнулся, — сдается мне, что ты не так и далек от истины. Той ночью я наслушался немало разговоров о суде дедушки Линча.

Здешние жители порядком возмущены твоей пальбой по Джиму Хэрригану.

— Да не стрелял я в него, чтоб ты сдох!

— У тебя будет чертовски много времени, чтобы доказать это, — сказал он, отвернулся и, зажав под мышкой дробовик, отправился в обход тюрьмы.

Не знаю, сколько я просидел так, сжав ладонями виски, погруженный в страдания. Шум, доносившийся из города, казался слишком далеким, едва слышным. И мне было абсолютно все равно, линчуют меня на рассвете или в сумерках. Я совсем пал духом. Не было сил даже повыть на луну и этим хоть как-то облегчить душу.

Потом вдруг кто-то тихо позвал: «Брекейридж!». Я поднял голову и увидел Глорию Макгроу. Она заглядывала в окно, и до чего же были хороши в лунном свете ее золотистые волосы!

— Валяй, мучай меня, терзай! — словно в оцепенении сказал я ей. — Все прочие напасти уже пережил. Не хватало только тебя.

— Но не хочу тебя мучить, — горячо зашептала она. — Я пришла помочь тебе, и мне все равно что ты тут бормочешь.

— Поостерегись лучше, чтобы тебя не заметил Дикий Билл!

— Я уже поговорила с ним. Он не хотел подпускать меня к окну, но я пригрозила, что возьму разрешение у шерифа, и он дал десять минут на свидание. Кстати, он тебе бежать не предлагал?

— Предлагал, — говорю, — а что?

Она чуть слышно скрипнула зубами.

— Так и знала. Подлая крыса! Я приехала сюда лесом, а лошадь оставила, не доезжая сотни футов, — хотела осмотреть тюрьму издали. Так вот: неподалеку отсюда приметила привязанную лошадь, а совсем рядом, в густых зарослях, человека с обрезом, Донован всегда тебя ненавидел, с тех самых пор, как ты перехватил у него Капитана Кидда. Вот он и задумал тебя убить «при попытке к бегству». Я как только разглядела засаду, так сразу и сообразила, в чем дело.

— Как ты меня нашла? — уже мягче спросил я — девчонка, похоже, и в самом деле предлагала мне помощь.

— Я с самой Медвежьей речки ехала тайком за шерифом и нашими, — ответила она, — и слышала весь ваш разговор на тропе. А когда все уехали, поймала Капитана Кидда и…

— Постой! — воскликнул я обалдело. — Как ты сказала, — «поймала Капитана Кидда»?