— Нет, это моя. Для тебя я захватил другую.

Луи промерил глубину реки, стараясь не опускать грузило слишком резко.

— Отлично, отлично. Полтора метра, как раз то, что нужно для плотвы. К тому же неподалеку мель.

Он нацепил на крючок пшеничное зерно, закинул удочку и стал следить за перышком, выступавшим из воды всего на два сантиметра. Потом перешел на другое место, проделал то же самое еще раза три, продвигаясь вниз по течению, которое в этом месте было очень медленное, и передал удочку Ирэн.

— На, подержи, я пойду нарежу рогулек.

Вскоре он вернулся с крючковатыми палками разной длины. Ирэн в это время сражалась с веткой дуба, пытаясь высвободить леску.

— Пробка ушла под воду, и я потянула.

Луи не сделал ни единого замечания, но, распутав лесу, решил больше не давать удочку жене, а пристроил ее на рогульке. Затем он скатал несколько шариков из теста, в которое входили глина, картошка и пшеница, и кинул их точно на середину реки. Все это он проделал с очень сосредоточенным видом.

— Да, надо было мне еще вчера прийти сюда и разбросать прикормку. А теперь я спугнул рыбу, и нам придется ждать, пока она вернется.

Луи занялся удочкой для линей. Он насадил на крючок навозного червяка, самого своего лучшего, как он сказал, и ловким движением забросил крючок к самым зарослям тростника. Наконец Луи наладил удочку Ирэн, она хотела заняться ловлей попозже.

— Поуди один.

По правде сказать, она боялась снова зацепить какую-нибудь ветку и рассердить мужа.

Луи наконец сел, закурил и с наслаждением затянулся. Солнце уже взошло. Ирэн вынула из корзины салфетку, развернула ее и отрезала себе ломоть хлеба.

— Ты что, уже собираешься завтракать?

— Я проголодалась.

— Потерпи немножко, поедим вместе.

Внезапно пробковый поплавок удочки для линей судорожно задвигался. Луи схватил удилище, осторожно вынул погруженную в воду леску и, когда поплавок ушел под воду, резко подсек.

— Ты посмотри, пескарь! Какой красивый.

— А я думала, на эту удочку идут только лини, — ответила жена.

— Во-первых, еще неизвестно, водятся ли здесь лини. Так как вода здесь холодная, то это маловероятно. Но зато здесь есть пескари. Рожэ мне так и сказал. Смотри, еще один. Ну что, покушать захотели? Да, представьте себе… Ага, ребята, мы попляшем…

Ирэн подобрала рыбешек.

— Куда их класть?

— Последуем совету Рожэ.

Луи взял банку и вылил в нее бутылку жирного молока. Пескари явно наслаждались молочной ванной.

— Они не умрут, надеюсь? — спросила Ирэн.

— Не сразу. Они перепьются, потом поднимутся на поверхность, брюхо у них будет надутое и совершенно белое. Тогда, не потроша, их надо кинуть на раскаленную сковородку. Это блюдо славится в Дордони.

— Варварский способ.

— Почему варварский? На, опусти еще этого пескаря. Они любят молоко, я же тебе сказал… Ну и улов будет!

— Мне тоже хочется поймать рыбу.

— Я знал, что тебя проймет. Вот как мы сделаем: я нацеплю зернышко на свою удочку для линей и установлю ее с той стороны, у самого пня, — у меня предчувствие, что там должна водиться рыба. А ты вооружишься удочкой с червяками для пескарей. Я же буду удить на опарышей.

Они уселись рядом. Ирэн волновалась.

— Смотри, у тебя клюет, — сказал Луи.

Ирэн потянула крючок слишком рано.

— Осторожно! Осторожно!

Ирэн потянула крючок слишком медленно.

— Подсекай!

На этот раз она потянула удочку так резко, что крючок снова зацепился за ветку.

— Больше не буду и пытаться, я все перепорчу, — сказала она.

— Нет, нет, я сейчас отломаю эту ветку. Видишь, леска уже распутана.

— Ну хорошо, только я сама.

Луи с трудом удержался, чтобы не вмешиваться, и отправился переставлять удочку для линей в другое место, так как поплавок оставался безнадежно неподвижным.

— Луи! Луи! — крикнула Ирэн.

— Ну подсекай!

— Я не могу ее вытянуть.

— Ясно, ты же зацепила за тростники, все понятно.

Он взял у нее удочку и очень удивился, вытянув застрявшую в водорослях рыбу.

— Чудесная рыбина, это же плотва. Ну конечно, я так и знал, что она здесь должна водиться. Эх, надо было, как я и хотел, захватить конопляного семени. Ну-ка, пожалуй сюда, красавица…

— Ты ее тоже пустишь в молоко?

— Нет, положу в корзину. Ты только посмотри, какая красивая!

Они продолжали удить с такими же бурными переживаниями, но вскоре рыба стала клевать хуже, и Ирэн, поймавшая уже шесть пескарей, объявила, что она вполне удовлетворена, тем более что «а ее удочку рыба совсем перестала идти. Она поднялась и пошла приготовлять завтрак.

— Иди сюда.

— Подожди, сперва я поймаю еще одну плотву.

Но плотва что-то не шла, и он с большой неохотой бросил удочку.

Они уселись на траву лицом друг к другу. Ирэн разложила на скатерти большой кусок ветчины сырого копчения, белый хлеб, лук, паштет и деревенский сыр. Все это было съедено с большим аппетитом.

— Больше ничего нет? — насмешливо спросил Луи, наливая себе стакан красного вина.

— Молчи уж! Сидони дала мне еще колбасы и хотела всучить банку с вареньем.

— Хорошие люди, правда?

Вот уже три дня Луи с Ирэн жили в одной крестьянской семье, проводя здесь свой отпуск. Луи Фурнье и Рожэ Беро были старыми друзьями, они познакомились во время Сопротивления, вместе были в макИ, и даже в одном отряде. После войны каждый вернулся к своей работе.

Беро еще в августе 1944 года, сразу же после Освобождения Дордони, уехал к себе в деревню. Луи вступил в армию, принял участие в боях за Рошель и Пуант Грав, и ему было присвоено звание лейтенанта. Несколько месяцев спустя он был демобилизован, как и большинство офицеров ФФИ, вернулся в Париж и снова поступил на завод. Со дня на день он ждал жену, которая была депортирована в один из немецких лагерей. Она так и не вернулась. Он поверил в постигшее его горе, только когда ее подруга, находившаяся с нею в одном лагере, сказала ему:

— Она умерла на моих глазах, в Освенциме.

— Они ее убили?

— Да. Изнурительная работа, голод, побои… Вела она себя очень мужественно…

Луи больше ни о чем не стал спрашивать, но долгое время его преследовала одна и та же картина — обнаженное тело его жены бросают в огонь. Они поженились в начале 1940 года. Им вдвоем было сорок лет. Недолго им пришлось прожить вместе. Луи арестовали первым, осенью, за распространение листовок на заводе Рено. В лагерь Мозак, куда его посадили, жена присылала ему письма и посылки, но потом она исчезла. Луи ничего о ней не знал до весны 1943 года, когда от нее пришла первая и последняя записочка из форта Роменвиль. Она нацарапала карандашом всего четыре слова: «Нас увозят в Германию». У Луи не было родных, и он жил в полном одиночестве, посвящая все свое время заводу и партийной работе. С Ирэн он познакомился много позже. Началась его новая любовь.

В одно воскресное утро Луи, надев спортивную куртку, в которой он обычно продавал «Юманите», постучался в квартиру к Ирэн.

— Мадемуазель, эта ваша анкета для приема в партию?

— Моя.

Ирэн явно стеснялась, что ее застали в халате, за приготовлением завтрака. Ее крошечная квартирка состояла из комнаты и чулана, в котором находилась плита и раковина. Бедно обставленная комнатка создавала ощущение наивной молодости; белоснежный паяц сидел на диване, обитом светлым кретоном; на столе лежала вышитая скатерка; несколько картинок, вырезанных из журнала мод, приятно оживляли бежевые стены; кустик настурции вился по решетке окна.

— Так вот, я из парторганизации, к которой вас прикрепили. Прежде чем вызвать нового члена, принято повидаться с ним на дому. Где вы работаете?

— На «конвейере безумных».

Ирэн объяснила Луи, что так работницы завода называют конвейер, на котором девушки в течение девяти часов в день наполняют флаконы шампунем.

— Вы знаете наш шампунь? Рекламу о нем можно увидеть на всех парижских автобусах.