…Наступление было назначено в ночь на 1 декабря сорок первого года. Отдельная разведрота, которой теперь командовал Борис Курганов, провела в последней декаде ноября несколько разведывательных операций. В них не последнюю роль сыграл Кузя. Разведчиком он стал не сразу. Командир взвода долго не верил, что Кузя хорошо стреляет, но, убедившись в этом, даже выхлопотал Кузе винтовку с оптическим прицелом. В напарники ему дали опытного снайпера Захарчука.

— Ты приглядывай за мальцом, — наставительно говорил Бельский, — обучай его своей профессии.

Захарчук с Кузей ушли на позицию, и в первый же день маленький боец уложил троих гитлеровцев. Кузя сиял, зато Захарчук был сумрачен и неразговорчив. На следующий день Кузя опять отличился: угробил двух фашистов, а назавтра, едва наступила ночь, Захарчук приволок Кузю за шиворот к землянке командира роты и впервые за многолетнюю службу в армии разразился криком:

— Вот он, ваш снайпер! Заберите его, ради бога! Он мне все нервы вымотал, будь он трижды, анархист, проклят!

Облегчив свою взволнованную душу, Захарчук сказал, что его напарник шальной.

— Не хочет он, видите ли, непуганого фрица стрелять, неинтересно ему. И что делает! Шел солдат с котелком. Кузя — раз! — и выбил у него котелок. Немец оторопел, а Кузя ему каблук срезал. Тот бежать, ну, третьим выстрелом он фашиста и доконал. И так все время. А вчера одного гонял по всей траншее. Видно, связной фриц-то был. Кузя над ним издевался, издевался целый час. А потом толстый такой офицер появился, уже темнело, шел в открытую, не маскируясь. Так что удумал этот друг? Послал пулю мимо офицерского носа, прямо впритирку, мне в прицел было видно, как фриц от страха присел даже. А Кузя ему в мягкое место свистнул. Тот и прыгал и орал на всю передовую. И только с третьей пули успокоился. Кузнецов и патроны переводит и себя демаскирует… Сегодня гитлеровцы на нас так навалились. Я уж с жизнью прощался. Озверели совсем. Сначала ихние снайперы постреливали и так ловко маскировались, черти, что никак не разгадать, где они. Так Кузя по окопчику пополз и говорит: «Я сейчас вроде приманки буду, а ты смотри, откуда они стреляют, и лупи их в хвост и в гриву».

— Ну, и что дальше? — спросил командир роты.

— А что дальше? — Захарчук ткнул пальцем в стоявшего навытяжку напарника. — Демаскировался он, нарочно задвигался, каской застучал, выставил ее из окопчика, зашумел. Снайперы и давай по нему крыть. Как он жив остался, не знаю. Всю каску исщелкали. Ну, пока они упражнялись, я троих, конечно, по вспышкам засек и приземлил. Жаркий был день! Верите ли, нет ли — страшно мне, когда я с этим другом на задание иду. Не могу! Недисциплинированный. Анархия!

— Н-да-а! — протянул командир роты и заметил: — По поведению тебе, брат, двойка.

— А по стрелковому делу? — чуть лукаво спросил Кузя.

— Пятерка. Урок знаешь…

Оба посмотрели друг на друга и засмеялись.

Когда гитлеровцы бежали из села Марфино, командиру фашистской дивизии доставили новый приказ Гитлера. Фюрер, раздраженный топтанием под Москвой, приказал немедленно перейти в наступление и взять большевистскую столицу штурмом. Командира дивизии, сухощавого генерала с моноклем, особенно испугало то, что этим приказом был смещен фельдмаршал Браухич, опытный полководец, которого в военных кругах называли вторым Бисмарком.

Фюрер требовал начать наступление 2 декабря ровно в 14.00. До начала оставалось два с половиной часа.

…Одна из синих стрел, нанесенных на карту гитлеровскими военачальниками, упиралась острием прямо в небольшое подмосковное село Марфино. На карте неподалеку от села тянулась извилистая лента грейдерной дороги — немецкие танки и бронетранспортеры с пехотой предполагали беспрепятственно следовать по ней до самой Москвы.

Фашисты сосредоточили на этом участке две моторизованные дивизии, два танковых полка, много артиллерии и тяжелых минометов.

Узнав о захвате села русскими, фашисты решили, что противник попытается развить успех, и срочно перебросили сюда отдельный полк СС и парашютно-десантное подразделение. Авиации было приказано поддержать наземные войска.

Залпы орудий и тяжелых минометов, снаряды и мины, полутонные бомбы обрушились на позиции советских войск.

Борис Курганов сразу же оценил обстановку. Фашисты зажали отбитый русскими плацдарм в Марфино в огненное кольцо, а внутрь его обрушили лавину смертоносного металла.

«Вот и всё! — подумал Борис. — Началось!»

Артналет и бомбежка застали старшего лейтенанта в блиндаже первого взвода.

— Вы, Черных, оружия не бережете, — наставительно говорил Бельский, совершенно не обращая внимания на вон бомб. — Почему затвор открыт? Пыль набьется…

Сильный удар встряхнул блиндаж. Бельский недовольно пожевал губами и закончил разговор своею излюбленной фразой:

— Не положено!

Иванов молча курил, Бобров, Захаров и Родин посмеивались над порывистым Каневским, который метался по блиндажу, как зверь в клетке. Кузя что-то шепнул Тютину, и здоровяк схватил Каневского в охапку.

— Сядь, не нервничай!

— Пусти, Гришка!

Пикирующий бомбардировщик уронил десяток бомб. Они рвались с таким грохотом, что, казалось, рушится небосвод. Когда пыль рассеялась, Тютин бережно посадил приятеля на колени:

— Не бойся, детка, слушайся папу!

Грохот усилился. У Каневского потекла из ушей густая, маслянистая кровь — не выдержали перепонки.

Юркий Кузя ужом проскользнул по блиндажу и скрылся в дальнем углу.

— Ребята, смотрите, что я нашел!

Все повернулись к нему. Кузя выволок на середину блиндажа большой гипсовый бюст Гитлера.

— Хвюрер! — несказанно удивился старшина Марченко. — Ось я ему зараз вус отстрелю!

— Минуточку, товарищ старшина, сейчас я Адольфу каску приспособлю.

Кузя схватил фаянсовый ночной горшок, брошенный немецкими офицерами, и водрузил его на голову вождя Третьей империи. Громовой хохот потряс блиндаж, бойцы корчились от смеха, многие попадали на земляной пол. Смешливый Черных захлебывался от восторга.

— Поберегись! — крикнул Марченко, выхватывая пистолет.

— Рраз! — ударил неправдоподобно громкий выстрел. Все замерли.

Артподготовка кончилась.

«Тишина, — подумал Борис. — Фриц идет в атаку».

К вечеру все уцелевшее от разрушений горело, подожженное зажигательными пулями. В дыму и пламени стояла насмерть рота Курганова. Второй и третьей рот уже не существовало, через их позиции прошли фашистские танки. Грубоватый Савченко погиб в первую минуту боя — пуля попала в гранату, висевшую у него на поясе, и Савченко разорвало в куски. Командир третьей роты Зорин с горсточкой красноармейцев залег у станкового пулемета и огнем прижимал фашистов к земле. Несколько раз поднималась волна серозеленых шинелей и касок, но всякий раз она откатывалась назад, оставляя десятки неподвижных тел.

Совсем мальчик, с тонкой детской шеей и темным пушком на губе, Зорин преобразился. Он ничего не слышал, оглушенный близко упавшей миной, две пули пробили ему бедро, но у него не было времени перевязать раны, и он, поправляя очки, продолжал стрелять и стрелять.

Когда кончились патроны, он сказал бойцу:

— Будьте любезны, смените ленту!

В этот момент пулеметчику пробило осколком голову. Зорин вздохнул и, сосредоточенно наморщив лоб, начал вставлять ленту. Он только на секунду высунулся из-за щитка, но этого было достаточно — фашистский снайпер торопливо нажал спуск, и остроголовая пуля попала прямо в блеснувшее под скупым лучом зимнего солнца стеклышко очков в пластмассовой оправе.

Через час рота Курганова дралась в полном окружении.

Инженер-майор Боровой получил приказ заминировать нейтральную полосу между своей и фашистской обороной. На небольшом «техническом совещании» было уточнено, что работать придется целую ночь.

Едва стемнело, саперы вышли на задание и под прикрытием белых маскировочных халатов поползли в сторону вражеской обороны. Вместе с минерами полз и командир полковой разведки лейтенант Сорокин.