Господин Кучеров порекомендовал эсэсовцам использовать целый ряд «способов» из арсенала своего покойного братца. Старшего лейтенанта Быкова кололи раскаленными лезвиями кинжалов, тушили о его грудь и спину зажженные сигареты, густо посыпали раны солью; крупные белые кристаллики соли становились рубиновыми. Быков молчал. Его поливали серной кислотой, — старший лейтенант сжимал челюсти так, что хрустели и крошились зубы. Когда эсэсовцы, устав, садились отдохнуть, Быков сплевывал вместе с кровавой слюной осколки зубов и, прикрыв светлыми ресницами потемневшие от боли глаза, тихонько постанывал.

— Поднять его! — скомандовал один из эсэсовцев, по имени Вилли.

Старший лейтенант, синий от потери крови, молча смотрел на фашистов.

— Будешь говорить? — злобно спросил толстый эсэсовец. — Дикий фанатик, большевик, дерьмо!

Внезапно Быков разлепил спекшиеся губы.

— Буду… Скажу…

Это было так неожиданно, что обер-лейтенант, уже уверенный, что с русским нечего возиться, приоткрыл от удивления рот.

Кучеров улыбнулся, приблизив рысье лицо к едва стоявшему на ногах пленному, прошипел:

— Говори. Все говори! А потом господа в госпиталь направят, все вылечат.

— Пусть… подойдет… поближе…

Эсэсовцы гурьбой подошли к стоявшему у потемневшей стены пленному, а он, изловчившись, что есть силы пнул офицера ногой в живот.

Быкова сбили с ног, топтали, били прикладами, сапогами, плевали в лицо.

Разъяренный гитлеровец выхватил парабеллум и щелкнул предохранителем.

Господин Кучеров пил кофе. Горячую жидкость он заедал мягкими булочками. Дом его ломился от добра. Жена, полная, дебелая женщина, и сын, шестнадцатилетний мальчик, были довольны. Они не задумывались, каким путем достаются мука, масло, мясо, а Кучеров об этом предпочитал молчать.

Настежь распахнулась дверь, и в полумраке заколыхались две фигуры в белом.

— Ни с места! Руки вверх!

Тонкая фарфоровая чашечка с хрустом упала на пол. По крашеным половицам пополз коричневый ручеек. Кучеров шарил по столу дрожащими руками. Прокопченное дуло автомата уперлось ему в живот.

— Руки…

— Боже мой! Боже мой! — заголосила полная женщина.

— Цыть! — негромко приказал Чуриков. — Без скандалу!

— Вы кто же будете, господа? — обалдело бормотал Кучеров.

— Да ты что, не видишь, что ли? Красные пришли! — негромко причитала женщина.

Кучеров позеленел.

— Правда?

— Правда, правда, красные! — Андрей с наслаждением повторил это слово. — Собирайтесь!

Курганов отобрал у предателя пистолет, вынул из кармана документы.

— Одевайтесь!

— Стало быть, казнить будете?

Кучерову подали полушубок, нахлобучили шапку. Обведя свое логово тоскливым злобным взглядом, он деланно смиренно сказал:

— Учиняйте, только не я виновен. Ничего такого не позволил, а если скот реквизировал, то по приказу властей… Не выполнишь — повесят!

— Ладно рассусоливать! — буркнул Чуриков. — Топай, дядя!

— Миленький! Начальник! Пожалей! — Женщина хлопнулась в ноги бойцам, слезы бороздили ее испуганное лицо. Поймав сапог Андрея, она несколько раз поцеловала холодную кожу.

— Встань, тетка, нехорошо! — укорял Чуриков.

Но женщина, не поднимаясь с колен, подползла и к нему-Андрей встретился взглядом с мальчиком. Красивый, голубоглазый, с темным пушком над сочным бутоном губ, он умоляюще смотрел на Андрея.

Чурикову тоже было неловко. Он не знал, как себя вести.

— Не трогайте меня, ребятки! — прочувствованно сказал Кучеров. — Придет Красная Армия, я сам отдамся в руки правосудия. Будь что будет!

Он заплакал навзрыд, не вытирая слез.

Андрей беспомощно посмотрел на Чурикова. Тот отвел глаза. Почувствовав колебание, женщина усилила натиск.

— Родимые, а я уж вас отблагодарю, я вам деньжат… сальца… яичек…

Андрей взмок от стыда.

— Цыть! — яростно зашептал Чуриков. — Оставайся, живи пока. Потом разберут твои дела. А ты, тетка, заткнись, и никаких яичек…

В синих глазах паренька сверкнули благодарные слезы и вспыхнул такой свет, что Андрей и Чуриков поспешили к выходу. На прощание Андрей крепко пожал пареньку руку и, не слушая радостного бормотания, выскочил из хаты.

В рысьих глазках Кучерова тоже вспыхнул огонь, но это был недобрый, холодный, злобный огонь затаенной мести.

— Не поймали? — тихонько окликнул бойцов замерзший Кузя и, не дожидаясь ответа, заторопился: — Пошли быстрей, светает!

Не успели разведчики отойти сотню шагов — в селе поднялась тревога. На холме у церкви взлетела зеленая ракета, и село огласилось криками и частой стрельбой. Над приникшими к земле разведчиками рассыпался разноцветный веер трассирующих пуль, с окраины донесло обрывки немецкой речи.

— Эрсте труппе форвертс марш… шнеллер, доннервет-тер, шнеллер!..[4]

Разведчики, низко пригибаясь к земле, бросились через поле к лесу. Их спасали белые халаты, гитлеровцы били наугад.

— Продал, гад! — прохрипел Чуриков. — Фашистов вызвал!

Андрей от злости только скрипел зубами. Выручили их полковые разведчики. Они возвращались с задания и ожидали их в условном месте, на опушке. Разведчики открыли такой огонь, что гитлеровцы в темноте побоялись сунуться в лес.

Волнуясь, Андрей доложил Бельскому о результатах разведки. Тот, не дослушав и половины, приказал:

— Курганов, в землянку командира роты немедленно!

— Есть!

— Сейчас нам новый командир даст дрозда, — задыхаясь от быстрой ходьбы, бормотал Кузя.

А Чуриков щурил в усмешке цыганские глаза:

— Не трусь! Дальше фронта не угонит…

У самой землянки им повстречались Черных и Иванов.

— Андрюшка! Ты себе представить не можешь, кто к нам приехал! Танцуй, чертушка!

— Ладно! — оборвал Чуриков. — Пошли, там узнаем.

Красноармейцы вошли в землянку, и Андрей попятился от изумления: на табуретке сидел Борис Курганов.

Братья обнялись. Борис слегка смутился, встреча произошла на глазах у подчиненных.

— П-подожди, п-потом поговорим. Т-ты из разведки?

— Да. К сожалению, вышло неудачно… Старосту хотели взять с собой, да пожалели, семья у него… Наши придут, народ сам рассудит, как с ним поступить.

— Прижалели, значит? — страшным голосом спросил кто-то в углу. — Прижалели этого гада?

Андрей оглянулся. В углу стоял человек в черной гимнастерке без пояса, в брюках, перемазанных дегтем.

— Да это командир отделения Лаптев! — ахнул Кузя.

— Ян есть. Да знаешь ли ты, парень, что староста самый что ни на есть катюга, что он нашего старшего лейтенанта смерти предавал…

— Не может быть!..

— Не может быть? А ты на меня посмотри!

Лаптев, прихрамывая, подошел к свету, рванул ворот рубахи:

— Смотри!

Вся грудь сержанта чернела запекшимися комками крови, гимнастерка и брюки, вымокшие в крови, хрустели и потрескивали.

Андрей перевел умоляющий взгляд на Бориса и едва не вскрикнул: через все лицо брата тянулся широкий шрам, он вспухал, наливаясь горячей кровью.

— И т-ты… отп-пустил?..

— Да, но я же не знал… Он казался таким безобидным.

— Ууу… не-негодяй! — зарычал Борис. — Т-тряпка!

Гнев душил его.

Глава восемнадцатая

Марфино

Ноябрь не принес гитлеровскому командованию ожидаемого. Советская Армия мощной стеной встала у Москвы. На эту стену обрушился огневой вал фашистской артиллерии. Ныл воздух, изодранный миллионами зазубренных осколков. По приказу Гитлера на подступах к Москве были размещены колоссальные самоходные артиллерийские установки. Из двух гигантских стволов такого орудия вылетали полуторатонные бронебойные и бетонобойные снаряды. Немецкая авиация висела над дорогами, затрудняла подвоз боеприпасов, методически обрабатывала передний край. Советские части несли большие потери, но они самоотверженно защищали каждый дом, каждую траншею. Дорого платили гитлеровцы за любой метр советской земли. Советская Армия перемалывала немецко-фашистские войска.