А Светильников заметил, как бы про себя:

— Еще и боев настоящих не было.

— Есть предложение принять Игоря Копалкина в комсомол. Ставлю на голосование: кто за это предложение, прошу поднять руку… Тьфу, забыл, что ночь на дворе… Кто против, назовите свои фамилии.

Грянули взрывы, ахнув, раскололось небо — фашисты начали артподготовку. Мины летели сериями, рвались с треском, расцвечивая темноту вспышками пламени. Когда огонь утих, комсомольцы поднялись с земли.

— Голосую! — громко крикнул Бобров. — Кто против?

В кустах стонали раненые, кто-то явственно произнес сдавленным от муки голосом:

— Горыть… пэче… Ой, не можу…

— Вызвать санитаров, — приказал Светильников. — Перевязать раненых — и в тыл.

— Против нет? — крикнул Бобров. — Воздержавшихся нет? Поздравляю, Игорь. Собрание окончено — по местам!

Но гитлеровцы этой ночью в атаку не пошли. Они предпочли дождаться рассвета. И всю ночь обстреливали передний край, держа красноармейцев в непрерывном напряжении. Отделение Иванова вело редкий огонь по противнику. Андрей вместе с Никой Черных и Захаровым забрались на крышу ближайшего дома — оттуда была хорошо видна позиция фашистов. Гитлеровцы стреляли трассирующими пулями — светящиеся пунктиры тянулись от опушки леса к городу, вонзались в его тело.

— Следи, откуда стреляют, — сказал Андрей. — Бей по вспышкам.

— Ладно, — отозвался шепотом Ника.

Захаров сердито дернул плечом:

— Не учи, сами знаем!

Андрей обернулся к нему:

— Ленька, неужели ты до сих пор злишься на меня?

— А ты как думал? Такую подлость не сразу забудешь.

— Что? — хрипло произнес Андрей. — Да за эти слова я тебе знаешь, что сделаю!

— Плевать мне на тебя, трус!

Осторожно положив винтовку, Андрей бросился на Захарова — они покатились по крыше, гремя черепицей.

— Сбесились! — гаркнул Ника, разнимая их. — Ленька, перестань! Андрей, оставь его!

Фашистский крупнокалиберный пулемет дал длинную очередь. Тяжелые бронебойные и зажигательные пули хлестнули по крыше, и дом вспыхнул, как свечка.

— Ребята, вниз! — крикнул Ника и первым спрыгнул с трехметровой высоты.

Андрей и Ленька Захаров поспешили за ним. Дом пылал и, по-видимому, служил неплохим ориентиром — гитлеровцы усилили огонь, засвистели пули.

— Бежим в траншею!

— Стой! — спохватился Андрей. — Я винтовку забыл на крыше! — и бросился к дому прихрамывая (он спрыгнул с крыши неудачно и подвернул ногу).

«Не успею, — лихорадочно стучало в висках. — Сгорит оружие. Позор!»

Ника и Ленька, не сговариваясь, подбежали к дому. Захаров ловко полез вверх по водосточной трубе, едва удержался и через мгновение очутился на пылающей крыше. Темный силуэт на фоне яркого пламени был заметен издалека и несколько пуль просвистели над его головой, но Захаров уже разыскал винтовку товарища, швырнул ее Нике и скатился вниз.

— Возьми свое оружие, герой, — буркнул Захаров, не глядя на Андрея, — и больше не бросай — дураков нет за тобой ухаживать.

— Спасибо…

— Плевал я на твое спасибо!

— Будет вам грызться, — вмешался Ника. — Ишь, какие антагонисты! Пошли к окопам, покуда нас не подстрелили.

В траншее их встретил спокойный, как обычно, Иванов.

— Целы? Не спалил вас Гитлер?

— Куда ему!

— Так. А это что за украшение? — Иванов ткнул пальцем в Андрея.

У того под глазом расплывался солидный синяк. В рассветном сумраке синяк выглядел особенно неприглядно.

— Упал, — потупился Андрей. — Ушибся.

— Понятно. Упал. А когда падал, на чей кулак наткнулся? Драку сочинили?

— Лейтенант идет! — шепнул Черных, стараясь отвлечь Иванова.

Бельский рассеянно оглядел притихших бойцов и негромко сказал:

— Приготовьтесь. Сейчас пойдем.

Рассветало Из-за зеленой кромки леса показалось солнце. Дрожащие косые лучи осторожно скользили по земле, точно ощупывали ее. С земли поднимались полосы тумана — плыли, колыхались, таяли. Рота Быкова застыла в обороне. Сам командир находился вместе с бойцами Бельского.

Быков подошел к позиции пулеметчиков. Здоровенный Григорий Тютин, по обыкновению, что-то жевал, а нервный, порывистый Каневский курил папиросы одну за другой.

Здесь и застала старшего лейтенанта вражеская артподготовка. Быков пригнулся в окопчике. Оспины на его лице обозначились резче — отлила кровь. Каневский уткнулся головой в песок, и только Тютин неторопливо спрятал в карман хлеб и, продолжая жевать, медленно спустился в окопчик.

Когда артиллерийский огонь стих, Бельский скомандовал тонким голосом:

— Приготовиться к отражению атаки!

Бойцы поспешно отряхивались, протирали оружие. Подполз Лаптев, степенный, конопатый, круглоглазый, и шепотом доложил:

— Накрыло двоих в моем отделении. Прямое попадание.

— Идите к своим. Сейчас начнется!

— Есть!

Налетевший ветер донес обрывок вражеской команды:

— Эрсте компани, шнеллер![2]

Застрекотали немецкие автоматы, рассыпая веера пуль. Бойцы сидели в окопах — над головами посвистывало. И вдруг земля задрожала от крика, топота сотен ног вражеских солдат. Бельский выглянул из траншеи, выхватил пистолет. Андрей во все глаза глядел на лейтенанта — Бельский сердито посмотрел на бойцов, призывно махнул рукой и выскочил из окопа.

— За мной! Вперед!

— Бей фашистов! — крикнул Иванов и вместе с бойцами побежал навстречу фигуркам в серо-зеленых мундирах.

Андрей бежал рядом с ребятами, вытянув винтовку. Его обогнал Бобров. Андрей увидел впереди распахнутый чужой мундир, красное лицо, залитое потом, и выстрелил, не целясь. Фашист упал.

— Танки! — заорал Родин. — Наши танки! Ура-а!

По полю мчались советские танки. Они врезались во вражеские позиции, раздавили длинноствольную пушку, обратили в бегство немецкую пехоту и сами остались на поле боя, превратившись в пылающие костры.

Но дело было сделано — фашистская атака захлебнулась.

К вечеру гитлеровцы отошли. Перед концом атаки автоматная пуля прохватила Андрею руку ниже локтя. Ему показалось, что по руке ударили палкой. Рука онемела. Андрей продолжал стрелять. Прямо перед ним с воем упала мина. Всплеск огня, упругий толчок, тишина…

Глава девятая

На рытье рва

Сеял мелкий дождь. Резкий ветер, налетавший порывами, бросал в разгоряченные от тяжелой работы девичьи лица пригоршни холодной воды. Дождь шел третий день. Одежда облепляла тело, стесняла движения. Быстрые струнки проникали за ворот, текли по спине, по груди. Грунт вязкими пудовыми комками прилипал к лопатам; землю трудно было поддеть и стряхнуть. На нежных подушечках рук пухли, багровели мозоли. Хлюпающие туфельки расползались по швам. Одежда не просыхала неделями. Было неимоверно тяжело, но девушки и женщины не прекращали работы.

Огромная извивающаяся змея противотанкового рва бурым суглинистым поясом охватила столицу.

Портнихи, врачи, учительницы, продавщицы, телефонистки, секретари, машинистки, домашние работницы, домохозяйки, школьницы и киноактрисы самоотверженно работали на строительстве оборонительных сооружений.

Милые, родные москвички, наши добрые морщинистые матери, верные подруги, светлоглазые бойкие сестренки, прекрасные возлюбленные! В этот грозный час вы отдали родине все, что могли. Вы хотели быть поближе к нам, поближе к фронту, и свое слово сдержали.

Своими нежными руками вы вынимали сотни тысяч кубометров мерзлого грунта, возводили баррикады и доты, вбивали в закаменевшую землю тяжелые надолбы и рельсы, протягивали колючую проволоку, устанавливали ежи…

Неоценим ваш вклад в дело победы. И за это спасибо вам, наши верные спутницы в труде и в бою!..

— Перерыв! — громко крикнул руководитель работ инженер-майор Боровой.

Вытерев мокрое лицо, Лара с силой воткнула лопату в рыхлый песок. К ней подошли Надя и Нина.

— Как самочувствие, девчонки? — спросила Лара.