— И не ждали до свадьбы… — вставил Тевене.

Жан-Марк пожал плечами, давая понять, что так оно и было. Неожиданно Тевене рассердился. Он заговорил тоном директора школы, распекающего непослушного ученика:

— Не считаете ли вы, молодой человек, что пришло время говорить серьезно. Этот искалеченный труп…

— О, нет, нет! — застонал Жан-Марк.

— Этот искалеченный труп ставит вас в серьезную, даже трагическую ситуацию. Если двадцатитрехлетний парень становится любовником тридцатипяти-тридцатишестилетней женщины, это их дело! Оба совершеннолетние, особенно она. Но что нам пользы от ваших рассказов о совместных планах на будущее, раз ваша любовница не может этого подтвердить? Какие у вас доказательства?

— На Рождество он прислал семье ее фотографию, — мягко вмешался Сенвиль. — Она у меня с собой вместе с документами, господин комиссар.

— И это вовсе не старый снимок! — выкрикнул Жан-Марк, весь дрожа. — Посмотрите на него, вы сами убедитесь, как она была красива!

Тевене взглянул на фотографию.

— Это не доказывает, что вы хотели на ней жениться.

— Клянусь, она этого хотела.

— Она хотела!

— И я! И я тоже!

— А откуда нам знать, не руководствовались ли вы корыстными соображениями? Женщина, которая старше вас больше чем на десять лет…

— Я никогда не взял у нее ни гроша! Клянусь вам! Можете собрать сведения о моей жизни в Париже. Я остановился в гостинице «Марсель», хозяева — супруги Беда.

— Можете на нас положиться, — ответил Тевене. — А зачем вы вводили в заблуждение своих близких, говоря о «молодой девушке»? Зачем вы скрывали от них ее адрес?

— Я не скрывал ее адреса, просто это вылетело у меня из головы. К тому же меня не спрашивали. А что до «молодой девушки»… Да, это была ложь! Родители думали, что я обручился со своей подругой детства…

— Речь идет об Огюсте Шенелон, — вставил Сенвиль, — дочери ювелира с площади Селестен.

Тевене кивнул. Жан-Марк продолжал:

— Чтобы совсем их не разочаровывать, я написал «молодая девушка». Теперь я собирался им все объяснить. Конечно, лучше было сразу написать правду. Моя бабушка…

Сенвиль откашлялся. Тевене взглянул на него и спросил Жан-Марка:

— Вы ее боялись больше всех?

— Да, — ответил Жан-Марк. У него сорвался голос. От бессонницы, страдания и страха он выглядел как пьяный. — Я устал! Я так устал! У меня голова лопается. Господин комиссар, отпустите меня, пожалуйста, домой! Я хочу лечь.

— Очень жаль, — невозмутимым тоном ответил Тевене. — Но мы не можем на этом остановиться. Париж требует от нас мельчайших подробностей того, как этот чемодан попал к вам в ваши руки.

— Я уже все сказал! Абсолютно все.

— А что вы на этот счет думаете, Сенвиль?

— Не все, — раздраженно ответил инспектор, повернувшись к Жан-Марку. — Вы говорили, что, когда перед Лионским вокзалом в Париже увидели, что чемодан заменен, вам оставалось времени ровно столько, чтобы вскочить в отходящий поезд. — Жан-Марк кивнул. — И вы хотите нас убедить, что американец рассчитал все до секунды?

— Простите, но это очевидно, господин инспектор! Отсюда и так называемая авария. И дорогу он удлинил, нарочно ехал бульварами!

— И не было ни одного свидетеля? — спросил Сенвиль, во время допроса на улице Дюмон не задававший ни одного вопроса. — Никто не проходил мимо, когда вы чинили машину?

— Я не чинил, господин инспектор, это он. Я ему только помогал, светил фонарем! Мимо проезжали автомобили, но на большой скорости, ни один даже не притормозил. Лило как из ведра. А может, кто-нибудь нас и заметил. Это было между одиннадцатью и четвертью двенадцатого. А если дать объявление в газету?

Оба полицейских промолчали.

— А когда он перед отелем «Марсель» предложил вам свою помощь, рядом никого не было? — спросил Сенвиль.

— Если бы это произошло буквально на две минуты раньше, при этом был бы господин Беда, хозяин гостиницы. Но он как раз пошел спать, я сам ему предложил. Была ужасная погода! Конечно, бандит ждал в своей машине где-нибудь в конце улицы! У меня никогда не было врагов, я никому не причинил зла, любой может подтвердить, а все же кто-то хотел мне отомстить.

— Если кто-то кому-то мстит, то, естественно, имеет для этого повод, — сказал Тевене. — Вам знаком этот американец? Советую честно признаться.

— Клянусь, нет! Я его в глаза никогда не видел! Это какой-нибудь завистник! Мне нужно отдохнуть, у меня голова раскалывается! Отпустите меня, умоляю вас!

— Жертва отдыхает за вас двоих, господин Берже, — ответил Тевене. — Ваши показания очень путаные.

— Они правдивые! — воскликнул Жан-Марк.

— Они ложные, — со зловещим спокойствием ответил Тевене.

В первый раз за все время работы на комбинате Сен-Поликарп Жонне очутился в кафе утром буднего дня. Это было кафе на улице Вобан, улице через маленькое «у», потому что большое «У» означало для него теперь улицу, на которой располагалась криминальная полиция. Он вышел из комиссариата один, без Жан-Марка. Полиция задержала его единственного сына, надежду рода, под предлогом, что он — главный свидетель. Почему главный, если вся семья видела содержимое чемодана? Ведь это он, Жонне, развернул полотенце! Полиция имела наглость не только задержать его ребенка, но и не позволить с ним увидеться! Не позволить отцу увидеться с сыном! Допустимо ли такое? Он их так просил! Все напрасно. Сходя по ступенькам, он слышал, как один полицейский сказал другому: «У нас новый человек в камере предварительного заключения! Паскудная история…» Не может быть двух паскудных историй в один и тот же момент и в одном и том же месте. Жонне знает, что такое камера предварительного заключения! Это клетка для диких зверей. И Жан-Марк заперт в ней, как бешеное животное, как буйнопомешанный! Дела складывались так ужасно, что Жонне хотелось довершить этот кошмар глотком чего-нибудь крепкого в рабочее время.

Пригубив коньяк, он еще острее ощутил разразившуюся катастрофу: главный кассир комбината Сен-Поликарп торчит в баре в понедельник, в десять часов утра, а его сын задержан полицией, арестован как подозреваемый в убийстве! И ко всему прочему эта жуткая отрубленная рука, чемодан, кольцо.

Он стал сомневаться в Божьем милосердии. Как это возможно, чтобы честная, трудовая жизнь в одно мгновение стала кошмаром? Он вздохнул, отставил рюмку, расплатился и вышел, не допив коньяк.

А в Париже, точнее, в Нейи, повесив трубку после разговора с любезным Тевене, Бело, чтобы собраться с мыслями, прикрыл глаза и не сразу заметил стоявшую перед ним Жизель. Он сидел в мягком кресле, в самом центре второй гостиной (первой мы будем называть ту гостиную, где лежала жертва и работали люди из отдела криминалистики). Стены сплошь были увешаны картинами Ван Гога.

С ними Бело уже имел дело. В прошлый раз это была репродукция, маскировавшая сейф. Оригиналы Ван Гога не используют для укрытия денег или драгоценностей. Они сами — целое состояние. Большое или маленькое? В общей сложности, вероятно, огромное. Эксперт представит точные данные. Вся эта вилла в духе Трианона вместе с террасой из тесаного камня, хорошенькая, как игрушка, кажется намного меньше, чем она есть на самом деле. У входа — плиточный пол в виде шахматной доски из белого и черного мрамора. И за всем следит одна только служанка? Бело взглянул на Жизель. Жизель — название балета, которого он никогда не видел, но запомнил афишу. Как-никак, культурный полицейский! Эта Жизель ничем не напоминала балерину. У нее были толстые, сильные ноги. Она походила на крестьянку. «Танец с метлой», — подумал Бело. Вообще с утра он был в хорошем настроении. В первый раз в работе ему помогал его крестник, Симон Ривьер, сын его лучшего, не считая Пикара, друга, погибшего на посту. Парень уже год служил в полиции, мечтал работать с крестным отцом. Умолял об этом. Для этого требовались два условия: чтобы они оба одновременно были свободны и чтоб это было необычное дело. Случай с отрубленной рукой как раз им подошел. В настоящий момент Симон осматривал верхние этажи, Блондель — сад, а он, Бело, смотрел на Жизель.