И выскочила из комнаты.

— Настя! — позвала мать. Но девочка не отозвалась. Что взять с пятнадцатилетнего подростка? Когда самой Марго едва исполнилось восемнадцать лет, она влюбилась без памяти в Петра Горина — в мужчину, старше ее почти на двадцать лет. Человека с прошлым, настоящим и будущим. Не самым простым. Только ее не удержали ни отец с матерью, ни собственные принципы. Ничего. Ушла с одним чемоданом из дома в квартиру, которую снял для нее женатый на тот момент любовник, ничего при этом не обещавший ей. Это потом уже был долгий изнурительный развод, скандалы и истерики Марии Алексеевны, раздел имущества и отъезд последней за границу с весомой частью состояния, заработанного Петром Михайловичем. А еще была свадьба, рождение Насти и их тихая жизнь, в которой Марго была вполне себе счастлива, не задумываясь над чем-то отвлеченным. Она была женой и матерью. Большего и не хотела никогда.

У дочери характер отца. Но бросить все и уехать — вполне в репертуаре Марго. В неизвестность, обрубая все концы. Потому она нуждалась в некоторой свободе выбора и действий. Главное — не навредить. Покладистость — это не про Гориных.

От тревожных мыслей ее отвлек шум за окном. Марго медленно встала и подошла к подоконнику. Одернула занавеску. К дому подъехали две машины. Мягко прошуршали резиной и остановились у самого крыльца. Из второго черного монстра суетливо выскочил Петр Михайлович и взбежал по ступенькам.

— Марго! Анастасия! Живо собирайтесь, — раздался его голос в доме. Сам он направился в свой кабинет. Снял семейный портрет, открыл сейф, принялся сваливать без разбора его содержимое в кейс и снова крикнул: — Берите только самое необходимое. Одну сумку на двоих!

Марго бросилась за мужем и в полной растерянности замерла на пороге.

— Петруша, что? — только и смогла произнести она.

— Не задавай глупых вопросов, — закричал Горин. — Ты что, телевизор не смотришь? Не понимаешь, какие времена? Будете жить в городе, среди людей. Охрану вам найму. Собирайся иди!

— Петь, но ведь тут хорошо, тихо… — испуганно ответила она, осеклась и медленно, как сонная, направилась к лестнице. Потом обернулась и снова спросила: — Это надолго?

— На столько, на сколько надо! — Петр Михайлович кинулся к ящикам стола. — И, пожалуйста, сделай так, чтобы Настя не начала упрямиться. Не до этого сейчас.

— Да, я постараюсь…

Она вышла из кабинета. Позвала Настю. Как-то глупо подумала, что желание дочери приехать в Питер сбудется раньше, чем она ожидала. Чем они ожидали.

Достала сумку из каморки в прихожей. Поднялась с ней в комнату. Стала скидывать вещи. Снова позвала Настю. А потом села на постели. Если бы только она знала, что именно так застанет ее последняя минута в жизни.

Настя зашла в комнату к матери, увлеченно жуя жвачку.

— Чего мам?

Марго не успела ответить. Визг колес у дома заставил ее вздрогнуть. К окну подходить не стала. Только прижала к груди обе руки.

— Кто там, Насть?

Девчонка выглянула в окно и с округлившимися глазами наблюдала, как кавалькада черных джипов рассекает по материнским клумбам, как из них выскакивают коротко стриженные спортивного вида парни. У некоторых в руках были биты.

— Горина позовите! — раздался звучный голос, донесшийся из-за стекла, но отчетливо услышанный Настей.

— На хрена он тебе сдался? — отозвался один из мужиков от отцовской машины.

— Позови, говорю, — сдержанно повторил голос, а она никак не могла понять, кому он, этот голос, принадлежит. Потом поняла — этот впереди, отличающийся от всех, с волосами по плечи, худой, совсем непохожий на мордоворота.

— Петр Михайлович занят, просил не беспокоить, — оскалился Гориновский охранник.

— А ты скажи, что Виктор Закс заехал. Отца помянуть. Выйдет обязательно.

— Хрен тебе!

— По-хорошему не хотим?

Кто выстрелил первым, Настя заметить не успела.

— Мам, — вскрикнула она и отскочила от окна.

Только потом увидела, как Марго грузно повалилась на пол, а из-под ее головы растекается лужица красного цвета. Закусив кулак, Настя выбежала из комнаты, но в холле уже были слышны тяжелые быстрые шаги. Она спряталась в стенном шкафу, оставив узкую щель, в которую было видно вбегающих в дом убийц. Один, второй, третий, тот, который назвался Заксом, еще один, и еще, и еще…

— Живо мне его найти! — заорал Закс. — И чтоб пальцем никто эту тварь не тронул — мой!

На его крик никто не отозвался, только разбежались по комнатам. Насте оставалось лишь сильнее вжаться в шкаф, но оторвать взгляда от красивого лица человека, который пришел, чтобы убить ее, она не могла.

— Ах ты щенок! — вылетел из кабинета Горин, направляя на Закса револьвер. — Весь в своего папашу-мудака.

Оружие из его рук выбили. Секунда, и пистолет грохнулся на пол с оглушительным стуком. Кто-то из Заксовских ребят живо его подхватил. Закс шагнул вперед. Теперь никаких эмоций в нем не было. Он казался непроницаемым и холодным.

— Здравствуйте, Петр Михайлович, — зловеще спокойно произнес он.

— Зачем приперся? — прохрипел Горин, отплевываясь.

— Сами знаете. Вопрос есть. Вы или не вы, Петр Михайлович?

— Не тебе, сопляк, допросы мне устраивать!

— Неправильный ответ. Еще раз спрашиваю, вы или не вы?

— Надо было и тебя, гаденыша, порешить, — Горин выровнялся во весь свой немаленький рост и грязно выругался.

— Спасибо за честность, — криво усмехнулся Закс. — Передавайте папе привет.

Вытянул руку, сжимавшую пистолет. На мгновение замер. Сжал зубы и выстрелил.

Настя зажмурилась и услышала грохот, отдающийся в ее ушах многократным эхом.

Горин повалился на пол. Несколько секунд Закс молча смотрел на него. Теперь лицо его казалось растерянным. Но растерянность постепенно сменялась чем-то новым, чего раньше не было. Он продолжал сжимать зубы так, что ходили желваки. Но при этом черты его были искажены выражением боли и одновременно отрешенности. Потом все стало на место. Будто захлопнули форточку. Он медленно опустил руку. Посмотрел на одного из парней и коротко сказал:

— Облить все бензином и сжечь. Я Цунами к доку повезу, пусть зашивает.

А потом развернулся и вышел, больше уже не глядя на труп.

Настя пыталась вжаться в деревянную стенку шкафа, прикрываясь одеждой, болтающейся на вешалках. Она закрывала руками уши, но все равно слышала топот ног по лестницам, перекрикивания чужих голосов и чувствовала запах табака, исходящий от отцовского пиджака, в котором он всегда ездил на охоту. Был еще запах бензина. Открытая дверь шкафа. И хриплый окрик:

— Эээ! Глянь, какая сучка!

Затем последовали грязные лапы мужчин, их хохот, крики, которые, как она поняла только после, принадлежали ей. Кляп во рту. И холодная столешница журнального столика, где только в это утро мама раскладывала пасьянс. Она чувствовала голой спиной и ягодицами лакированное покрытие. И еще чувствовала, как запястья ее придерживают чужие крепкие руки.

Пульсирующая боль разрывала изнутри и отдавалась в голове. Настя дергалась, стараясь вытолкнуть из себя то мерзкое и скользкое, что врывалось в нее сильно и безжалостно, не понимая, что этим лишь усиливает пытку. Расправа становилась жестокой, а мучители изощреннее. На третьем человеке девочка сбилась со счета и потеряла сознание. Когда пришла в себя, поняла, что лежит на полу, лицом вниз. Было тихо, только где-то наверху что-то потрескивало. Тянуло гарью. Она, почти совсем лишенная сил, тяжело поднялась, обтерла юбкой ноги.

И оглянулась вокруг себя, замерев в этом мгновении.

Это после завернутая в покрывало фигурка брела среди деревьев в сторону трассы. Это после она оглянулась на полпути, чтобы увидеть, как полыхает ее дом, в котором сгорают ее папа, мама и вся ее жизнь. Это после она поклялась себе, что однажды отомстит тому, кто сотворил это с ними. Но в ту минуту она стояла среди дыма и огня и видела только труп отца, и знала, что наверху тело матери ждет, когда его сожрет пламя.