Наложив повязку на дерево, Тимофей удовлетворённо осмотрел его, не торопясь спустился с пригорка, пересек овраг и пошёл вдоль ряма.

Ещё издали он заметил, как у падали метался волк, пытаясь избавиться от мёртвой хватки капкана. Немного дальше, захваченный ловушкой, установленной на тропе, сидел второй волк и, подняв кверху острую морду, протяжно и тоскливо выл.

— Попались, голубчики. Сколько вор не ворует, а петли не минует, — удовлетворённо сказал вслух Тимофей, приближаясь к рвавшимся из капкана зверям.

Волк хищно оскалил зубы и сделал прыжок в сторону охотника, но цепь задержала этот бросок. Тимофеи с силой ударил сапёрной лопаткой в нос зверя, и он за мертво повалился на снег. Так же быстро было покончено с другим.

— А ведь убёг третий, — проговорил Шнурков, рассматривая крупный след, уходящий в сторону ряма. — Видать, матёрый волчина. Старый и похитрее. Но и ты не уйдёшь, голубчик…

Освободив из капканов, охотник оставил мёртвых волков на снегу и пошёл по следу зверя, волоча за собой овцу. Он долго бродил по ряму, определяя место логовища, в одном из овражков оставил приманку и установил капканы, предварительно окурив их пахучей богородской травой. Возвращаясь назад, замёл лыжню лисьим хвостом. Ничто теперь не выдаст, что сюда приходил человек. В деревню Тимофей возвращался вечером, согнувшись под тяжестью добычи, усталый, но довольный, вполголоса напевая любимую песню:

Прошло ещё шесть дней, а волк не шёл на приманку. Он кружил вокруг соблазнительной овцы, оставляя на снегу следы, но близко не подходил. Тимофей, появляясь по утрам у овражка, начал терять уверенность и подумывал уже снять капканы, однако опыт подсказывал, что зверю с каждым днём всё труднее будет добывать пищу и голод заставит его, наконец, приблизиться к падали.

На седьмой день волк подошёл к овце и начал её рвать, наскоро глотая куски мёрзлого мяса. Вскоре он так увлёкся своим занятием, что забыл об опасности. Когда, насытившись, он ступил было на тропу, неожиданно тупо щёлкнули клещи капкана, лапу ожгла невыносимая боль. Зверь взвыл… Он метался из стороны в сторону, делая прыжки, но цепь не пускала, пытался зубами стянуть с лапы капкан и, наконец обессилев, лёг на снег, стараясь не шевелиться.

С наступлением утра волк почувствовал опасность. Ветер донёс до него запах человека. Зверь рванулся что было сил и, не обращая внимания на причиняемую боль, ещё и ещё. Наконец, почувствовав, что цепь оторвалась от стержня, на котором она вращалась, усталый зверь пошёл в степь, оставляя на снегу след трёх лап и борозду от капкана.

Шнурков сразу же понял случившееся. Закинув ружье за плечо, он быстро побежал на лыжах в сторону ушедшего зверя. Так было не раз, но он всегда настигал ускользнувшую добычу.

Ругая про себя хитрого зверя, охотник шёл и шёл вперёд. Примерно на пятом километре он заметил далеко впереди двигающуюся чёрную точку.

— А-а, серый, начинаешь сдавать, — сквозь зубы проговорил Тимофей, убыстряя бег лыж.

Но и он уже начал чувствовать усталость — пятьдесят лет прожитой жизни давали себя знать.

«Эх, лет бы десяток тому назад, ты бы далеко от меня не ушёл», — подумал Шнурков, вспомнив, как бегал наперегонки с молодыми лыжниками.

А волк уходил всё дальше и дальше. Когда охотник приближался, зверь ускорял бег, а оторвавшись от преследователя, ложился на снег и отдыхал. Однако с каждой лёжкой человек появлялся всё ближе. Волк вскакивал и, превозмогая усталость и боль в лапе, трусил по снегу.

Прошло ещё около часа. Охотник устал, по его лицу стекал ручейками пот, выбившиеся из-под шапки волосы смёрзлись в сосульки. Но и зверь уже не мог далеко оторваться от человека.

— Ну, ещё один бросок! — вслух проговорил Шнурков, будто подбадривая себя, и начал быстро, по полукругу, обходить серого. Тот свернул в сторону, направляясь к желтеющему невдалеке займищу.

— К камышам подался, — прохрипел охотник. — Не уйдёшь! — И, собрав все остатки иссякающих сил, увеличил скорость.

Расстояние между человеком и зверем быстро сокращалось, однако волк успел дойти до займища и скрыться в камышах.

Спускаясь со снежного бугра, Тимофей столкнулся с хищником. Сжавшись в комок, тот лежал в камышовом курене, положив голову на передние лапы. Охотник едва успел затормозить лыжи, как волк сделал прыжок к его сторону..

Гулко прозвучал выстрел — зверь сразу обмяк и свалился на твёрдую коросту снега.

— Матёрый!.. — проговорил Тимофей, поднимая хищника за передние лапы, и вдруг снова почувствовал себя таким же молодым, как двадцать лет тому назад.

Утром Тимофей пришёл на Лопушное, таща на плече три волчьих шкуры, а через два дня туда приехал председатель колхоза Пушков.

Поздоровавшись с охотниками, с Жаворонковым, он подошёл к Тимофею Шнуркову и, крепко пожав ему руку, сказал:

— Ты что же это, Тимофей Никанорыч, так тихонько, никому не доложив, из колхоза ушёл. Уж я от хозяйки узнал, что ты волков-то того…

— Время-то не ждёт, Васильич, я ведь большое обязательство взял. Надо навёрстывать. А с волками управился… Больше не прийдут на ферму.

— Спасибо! Спасибо от всех наших колхозников. Между прочим, на собрании порешили мы тебя премировать тремя овцами.

— Премировать? — удивлённо воскликнул Тимофей. — Да уж больно много чего-то!

— А как же! Вроде бы закон такой есть: охотнику выдавать овцу за каждого убитого хищника.

— Может и есть такой закон, Васильич. Но я не могу принять от колхоза такой подарок. Мне овцы ни к чему, а для вас они во как нужны. Не так просто трёхлетний план выполнить, надо каждую скотину беречь.

Пушков не сдавался.

— Всё это верно, Никанорыч. Но постановлением правительства и другое определено: за успехи в развитии животноводства колхозники получают дополнительную оплату труда. А ты великое дело Сделал: помог сохранить колхозный скот…

— Ты уж не обижай меня, — перебил Пушкова Тимофей, — вези назад овец. А зверьё уничтожать — это ведь моя, так сказать, должность.

— Ну, коли так, ещё раз большое спасибо от всего колхоза! — сдался Пушков и снова крепко пожал руку старому охотнику.

Промысловики внимательно слушали разговор Тимофея с председателем колхоза, одобрительно кивая головой. Лишь Андронников чувствовал себя неспокойно.

— Правильно, Никанорыч. Общественные интересы превыше всего, — пожимая руку Шнуркову, одобрительно сказал Жаворонков.

А Пушков, отъехав от охотничьей базы, думал: «Вот это охотник! Не то что Андронников. Люди одни, занятие одно, а понятие о долге разное».

На досуге охотники завели разговор о перемещении зверей.

— Откуда это у нас козы и сохатые появились? — спросил Ермолаич, грея руки у печурки. — Тридцать лет прожил в этих местах, а никогда их здесь не водилось. А сейчас, смотри, сколько развелось. Сердце радуется…

— Н-да, — вмешался в разговор Тимофей Шнурков, — много появилось. Я вон намедни заприметил на Савоськиной гриве лося. Стог сена колхозники поставили, так всё ходит туда разнотравьем полакомиться. Громадный, просто буйвол и только. Сколько раз я им любовался. Стоит у стога, рога во какие, — и он развёл в сторону руки, — целая вешалка. Красавец!.. Я так думаю: из урмана[7] пришли.

— Из урмана? Так почему же они раньше не приходили, а тут вдруг пожаловали. Не-ет. — уверенно заявил Ермолаич, — не из урмана. Говорят, что из брянских лесов. Война пригнала. Может быть так и есть.

— Откуда пришли — это со временем будет известно, — заметил заведующий участком Сергей Прокопьев, — а вот о другом надо подумать.