— На своё место, на своё. В степь, — ответил Иван и полез в кладовку, где у него были спрятаны ловушки.

Он бережно снял связку капканов с гвоздя и долго старательно сгонял с них наждаком налёт ржавчины.

Через неделю он пришёл в созданное уже без него ондатровое промысловое хозяйство и, подавая заявление директору, сказал:

— Думаю заняться промыслом.

Его зачислили штатным охотником. И снова утренние зори, дни промысла, то лёгкие, то трудные, а порой даже опасные в поединке со зверем, ошибки, неудачи, радости побед, долгие беседы с товарищами у костра.

Промысел на ондатру был для Благинина новым. Помогали друзья, читал книги, наблюдал сам за повадками зверьков, упорно постигая всё то, что называется охотничьим искусством. Прав был Петеряев, когда говорил, что Благинин сам будет знать об ондатре всё, что надо для промысловика. И не случайно поэтому взял Иван на себя такое обязательство, о котором не смел бы и думать ещё год тому назад.

«Что ж, отстал от других охотников из-за болезни, да не всё потеряно. Есть ещё возможность: «питомник» — на Епифановском. Завтра же туда выеду», — решил Благинин, дыша полной грудью, наслаждаясь запахами болотной калужницы и увядающего белокрыльника.

Зорится…

На горизонте появляется белая полоса, затем к ней присоединяются красные полоски, которые постепенно растут, ширятся, и вскоре весь восточный небосвод становится багряным, отчего кажется, что кто-то там, далеко, зажёг на большом пространстве сухие камыши, и теперь всё небо отражает большое зарево пожара.

Ночь постепенно исчезает, и вот уже становятся видны прибрежные камышовые заросли, а дальше — широкая полоса воды, от которой поднимается предрассветный молочно-белый туман. В воздухе, насыщенном тишиной, раздаётся первый гулкий выстрел, через небольшой промежуток времени где-то дальше ему глухо вторит другой, затем ещё и ещё. Это рабочие паровозного депо, приехавшие сюда провести свой день отдыха, открывали счёт охотничьим трофеям.

Зорька!.. Встречал ли ты когда-нибудь её без трепета охотник? Лишь только на востоке появлялась первая золотисто-красная полоска, как кто-нибудь из наиболее нетерпеливых восклицал: «Братцы, наступает!» И ты, и твои товарищи начинали торопиться: собирать чучела, ловить подсадных уток, натягивать на себя охотничье снаряжение и порой, доедая на ходу почти всегда скудный завтрак, быстро шагали к заранее подготовленным скрадкам у излюбленных плёсов. А в голове одна дума: «Как-то оно сегодня, будет ли удача?» И лишь когда мимо проносится первая пара кряковых, ты вскидываешь к плечу ружьё, и выстрел разрезает ещё никем не нарушенную тишину, а селезень, словно споткнувшись, задерживается на миг в воздухе и затем камнем падает в воду. Не трепетало ли у тебя сердце от радости, понятной только настоящему охотнику?

Благинин всегда поднимался первым, когда ещё другие охотники спали, не торопясь выходил из избушки, делал несколько вольных движений и подбегал к турнику, который он сам устроил в прошлом году. Иван крепко хватался за перекладину, раскачивался полусогнувшись и затем быстрым взмахом выкидывал кверху своё мускулистое тело, задерживал его несколько секунд в вертикальном положении и начинал крутить «солнце». Раскрасневшийся, соскакивал на мягкую траву и растирал тело холодной водой.

Тимофей Шнурков, наблюдая, как Благинин выделывает «всякие штуки» на турнике, первое время ворчал:

— И охота тебе, Иван, такими пустяками заниматься. За день-то намаешься и так.

Иван улыбался.

— Это не пустяки, Тимофей Никанорыч. Ты попробуй позаниматься несколько дней, бодрее себя почувствуешь. Охотники должны быть крепкими, здоровыми… Вот обожди, я вас скоро всех приучу к физзарядке. И тебя на турник затащу, — пообещал Благинин.

Тимофей отходил от Ивана в сторону, боясь, как бы в самом деле он его не потащил на турник.

Слова Благинина сбылись. Охотники, наблюдая, как искусно работает на турнике Иван, сами стали пробовать делать то же самое, перенимая его сноровку. И теперь многие начинали свой трудовой день с турника.

После завтрака охотники спешили на промысел. Благинин делал всё спокойно и уверенно, по-хозяйски, и лишь когда убеждался, что всё у него ладно пригнано, ничто не забыто, взваливал на плечо тяжёлую ношу капканов, на другое закидывал ружьё и так же неторопливо шагал к пристани, где стояла у него небольшая, но устойчивая на воде ходкая лодка — долблёнка.

На этот раз он изменил своим привычкам. Поднялся раньше других охотников, но не пошёл, как всегда, к турнику — чувствовал ещё слабость после перенесённой болезни, а быстро собрал ловушки и, торопясь, направился к пристани. Нетерпеливо оттолкнул лодку от берега, прыгнул на корму, чуть не свалившись в воду, — и зорьку встречал уже в районе закреплённых за ним водоёмов.

Загнав лодку в рогозовый валежник, Иван положил весло на дно долблёнки, раздвинул перед собой ещё зелёные ветви камыша и начал пристально всматриваться в прибрежные заводи. Тишина… Ветер утих, и вода, окрашенная восходящим солнцем в пурпурооранжевый цвет, неподвижно застыла в берегах.

Рассеивается предутренний туман. Благинин отыскивает взглядом установленные им ещё весной кормовые столики: один, другой, ещё и ещё. Вокруг них разбросаны остатки болотной калужницы, трилистной вахты, земноводной гречихи, телореза и других растений, которыми лакомились зверьки. К столикам на воде в ряске проделаны дорожки — это следы проплывших ондатр. С ближнего камышового щитика спрыгнул в воду бурый зверёк и поплыл, на поверхности видны лишь голова да хвост, да небольшие морщинки волн раздвигаются в разные стороны.

Сердце забилось чаще и, как показалось Ивану, громче. Охотничий азарт у него возникал всегда, когда он видел этих небольших зверьков, которых ему предстояло отловить.

— Ну, длиннохвостые, вот и опять встретились, — вслух проговорил Благинин и, упираясь веслом в валежник, направил лодку к ближайшей кормовой площадке. Здесь он сделал небольшое углубление, установил в нём насторожённый капкан, привязав цепочку к стеблю рогоза.

Охотник объехал все кормовые площадки, на каждой устанавливал капкан, а на больших — два, три. Когда работа была окончена, он удовлетворённо закурил папироску, глубоко затянулся дымом и, не торопясь, направил лодку в камышовую просеку, ведущую на другой плёс.

Над камышами пролетали кряковые утки, в одиночку проносились всегда торопящиеся беспокойные чирки, в вышине два коршуна, что-то не поделив между собой, со стоном налетали друг на друга. Издалека доносились глухие выстрелы. На востоке, чуть выше линии горизонта, повис в небе большой раскалённый диск солнца. Иван смотрел на окружающую природу, которая после появления солнца оживала, окрашивалась в новые, более богатые краски, и ему хотелось петь, петь песню задорную и весёлую.

Закончив установку капканов на старых водоёмах, Благинин проговорил: «Ну, теперь можно и на Епифановское», — и направился на мелководную отногу, уходящую на север от озера Карагол. Прежде, чем начать отлов в «питомнике», он решил посмотреть, как чувствуют себя переселённые им на новый водоём длиннохвостые зверушки. Оставив лодку на лабзе, Иван пешком направился к затерявшейся в камышах широкой заводи. Оттуда доносились частые выстрелы.

«Эх, кого-то нелёгкая занесла?» — подумал неприязненно Благинин.

Раздвинув зелёную стену камыша, он увидел на противоположной стороне озера Фильку Гахова, пятнадцатилетнего подростка, впервые в этом году появившегося в охотничьей избушке у Лопушного. Из осоки торчала его голова. Одно ухо шапки, сдвинутой на затылок, поднято кверху, другое опущено вниз. Над ним часто проносились шилохвости, кряковые, чирки, то стайкой, то в одиночку. Филька поднимался на ноги, вскидывал ружьё и стрелял. Утки ускоряли полёт, то набирая высоту, то сделав крутой разворот, уходили назад.

— Мазила!.. Воробьёв бы тебе на заборе стрелять, — проговорил Иван и, не обращая внимания на громкий шум валежника под ногами, стал пробираться к подростку. Увидя охотника, Филька поднялся из осоки.