В тот день старый моряк Ларс невесть в который раз принялся вспоминать былое. Кто-то играл на гармонике. Матросы смеялись и чокались. Табачный дым смешивался с запахом кожи и рыбы. Увлечённый рассказом Ларса, перестал играть гармонист. Примолкли и матросы.
Медвежонок, свернувшись клубком у ног старого Ларса, дремал, изредка поскуливая во сне. Ларс время от времени нагибался, чтобы почесать у него за ушами.
Поднялся ветер. Корабль, скрипя, покачивался на зелёной воде.
Так скрипел когда-то и «Фрам», только в другой более отдалённой части Ледовитого океана.
Ларс прервал свой рассказ, уронив голову на руки. В глазах у него стояли слёзы.
Вдруг он встрепенулся, встал из-за стола и сказал:
— К чёрту воспоминания! Молодости не вернуть! Налейте-ка мне лучше вина...
Он поднял стакан и, выплеснув его на медвежонка, произнёс в память того, другого крещения:
— Твоё имя будет Фрам!
Разбуженный медвежонок испуганно подскочил.
Матросы закричали:
— Твоё имя будет Фрам!
— Фрам! Да здравствует Фрам!..
- Твоё имя будет Фрам!
Кличка пристала к белому медвежонку. Под этим именем его ж променяли на десять бутылок рома, как только корабль причалил в первом норвежском порту. Потом его продали в цирк Струцкого, и здесь имя Фрам стало знаменитым, замелькало на афишах в разных городах и странах...
Медвежонок привык к людям, научился понимать их настроение, а люди научили его проделывать разные акробатические номера, играть на гармонике, жонглировать мячом. Ещё Фрам полюбил детей и аплодисменты.
Семь лет он радовал детвору и удивлял взрослых — белый медведь Фрам! Фрам — гордость цирка Струцкого!
Эскимосы, живущие на своём затёртом льдами островке давным-давно забыли белого медвежонка, проданного за несколько пачек табаку. Корабль, доставивший медвежонка в тёплые страны, может быть, давно уже отдыхает в доках. Старый Ларс, вероятно, умер. А слава Фрама росла день ото дня, и имя его передавалось из уст в уста...
И вот теперь всё кончилось. Фрам томится в опостылевшей клетке и не может понять, что же произошло.
Ночью, когда звери в клетках засыпают и видят во сне вольные края, Фрам вспоминает свою былую жизнь.
Прошлое встаёт перед глазами отчётливее, чем когда-либо. И он, словно заново, переживает его.
Давно позабыт голубоглазый матрос Ларс, первый из людей дружелюбно и ласково погладивший Фрама. Забыт и корабль, где он сначала научился не бояться людей, а потом и дружить с ними.
Всё былое растаяло в тумане, словно скрылось за тяжёлым занавесом.
Белый медведь начал новую жизнь, научился плясать, играть на гармонике, показывать акробатические номера. Он стал совсем другим, стал артистом...
А теперь вдруг оживают одно за другим давние события. Вспомнилась тёмная пещера и большое доброе существо, согревавшее медвежонка-сосунка.
Фрам видел зелёный бескрайний океан, северное сияние в небе, плавучие льдины и на одной из них белого медведя; стоя на задних лапах, он словно манил его и звал:
«Ну, давай! Разве ты не плывёшь с нами, Фрам?..»
Фраму чудилось, что полярный мороз пощипывает ему ноздри, покалывает иголками.
Во сне он стонал и скулил, будто снова стал маленьким медвежонком, прижимавшимся к шкуре убитой медведицы-мамы, и, вздрогнув, просыпался.
Вместо чистого, морозного воздуха в нос ему ударил спёртый воздух зверинца.
Фрам пытался отвлечься. Он вставал на задние лапы и пробовал повторить свои цирковые номера, но тут же сбивался. Начинал сначала, а потом, отчаявшись, опускался на четвереньки и ложился, отвернувшись к стене. Фрам закрывал глаза — и опять, сверкая на солнце, перед ним расстилался зелёный океан с плавучими льдинами, опять светло и прозрачно сияли бескрайние снежные равнины, которые не сравнишь ни с чем в мире.
Белый медведь Фрам тосковал по стране своего детства.
VIII. Назад, и Северному Ледовитому океану
В далёком городе, куда приехал цирк, жил старый человек, написавший несколько книг про медведей.
Оп носил очки с толстыми выпуклыми стёклами, покашливал и ходил, опираясь на трость.
Семьи у старика не было. Он жил один со своими собаками и кошками.
В молодости он был знаменитым охотником и путешествовал по разным странам в поисках редких и опасных зверей. Он гордился тем, что всегда попадал в цель, что не истратил понапрасну ни одной пули. По справедливости он считался искуснейшим охотником на медведей.
В его доме и сейчас было полным-полно звериных шкур. Они лежали на полу возле кровати, висели на стенах, покрывали диваны.
Здесь были серые шкуры медведей гризли, которые живут в Скалистых Горах Северной Америки и не щадят человека, если он попадёт им в лапы; шкуры карликовых медведей, величиной с кота, обитающих на Суматре и Яве; шкуры бурых карпатских мишек, которые прячутся в пещерах и любят лакомиться мёдом — случается, они убегают с пасеки, унося в лапах улей; шкуры белых медведей Аляски, Гренландии и полярных островов, где жил Фрам; шкуры чёрных медведей, которые живут в Гималаях и лазят по деревьям, как обезьяны.
Долгие годы охотник видел в медведях лишь могучего и опасного врага, страшного в гневе,— с ним стоило помериться силами, стоило испытать свою зоркость, сноровку и меткость.
Но однажды в далёких лесах Канады охотник убил медведицу. Он выслеживал её целое утро, потому что поспорил с товарищем по охоте, что уложит её одним выстрелом. Он выиграл пари: медведица рухнула от первой пули.
Но, умирая, медведица пыталась загородить, спрятать от охотника своего медвежонка. Медвежонку было всего несколько недель. Когда он пробовал встать, у него ещё разъезжались лапы. Он скулил и цеплялся за убитую медведицу. Охотник решил накормить его. Вначале медвежонок не притрагивался ни к молоку, ни к мёду, ни к фруктовому сиропу. Он всё искал тепло и, как маленький Фрам, ждал, что медведица-мама оживёт и приласкает его.
Охотник привязался к медвежонку, научил его есть из блюдца, держал у себя, пока тот не подрос и не окреп, а потом выпустил в чащу леса на волю, а сам отправился дальше, в другие страны. Но с тех пор он заинтересовался медведями, стал изучать их нравы и повадки, а потом написал о них свою первую книгу.
По его рассказам люди учились понимать жизнь зверей, и это принесло охотнику гораздо больше удовлетворения, чем его прежнее занятие.
И вот как-то утром старик пришёл в цирк Струцкого и остановился перед клеткой Фрама.
Старого охотника сопровождал директор. Директор жаловался:
— Вот уже в третий раз, уважаемый, подводят меня белые медведи! Поначалу это самые умные и понятливые звери... Но проходит несколько лет, и они глупеют неизвестно отчего. Забывают всё, чему их учили, и ничего не желают понимать. Лежат себе в клетках и чахнут... В моём цирке это случается уже третий раз. О первых двух медведях я не очень-то и жалел. Невелика потеря. Медведи как медведи. Не умнее и не глупее других... Но Фрам — совершенно иное дело! Он был несравненным артистом... Клянусь, он чувствовал публику и менял манеру исполнения своих номеров от страны к стране. Даже я бросал все дела, когда выступал Фрам, я следил за ним из-за кулис с таким же любопытством, как и толпа на ярусах. Никогда нельзя было знать заранее, что он ещё придумает. Я всегда говорил клоунам: «Вы бы у Фрама поучились! Кажется, он лучше вас понимает публику...» А теперь полюбуйтесь — лежит, как чурбан. Нет, никогда уже не найти мне второго Фрама...
Опираясь на трость, бывший охотник долго глядел на белого медведя близорукими глазами. Потом он просунул сквозь решётку узловатую старческую руку и тихонько позвал:
— Фрам! Ну-ка, расскажи нам, что с тобой приключилось? Эх ты, бедняга, бедняга!..
Медведь даже не взглянул на него. Он только глубже забился в угол, тычась носом в деревянную перегородку.