— Главное, не прятаться! Идти смело, будто на работу, — наставлял Степан. Он давно раздобыл приспособление для пломбирования вагонов.

В этот день они тоже пошли втроем. Степан и Володя взяли в руки по ломику, Зуев взвалил на плечи лееркистен (пустой ящик).

Степан шел, как обычно, слегка чергая деревяшками по асфальту. Зуев ступал мягко, как рысь на добычу. Степан верно говорит: Зуев из тех, кто нашкодит, и комар носа не подточит. Володя стремился подражать ему.

Вагоны стояли на втором и на третьем путях. Ни на одном не было пометки — «кантине» (столовая). Значит, картошки сегодня набрать не удастся.

Они прошли почти в конец станции. Отсюда уже не видна вахманская будка. Степан остановился у вагона непривычной конфигурации. Потер рукавицей замызганные доски нижнего правого угла.

— Угнали, сволочи, — обронил он.

Володя еще не понял, кого угнали. Степан снова потер доски, и явственно проступили буквы: «СССР».

— А ну давай откроем, посмотрим, что они в наш вагон напихали…

— Зуев…

Зуев бесшумно нагнулся, будто поправить колоду на ноге.

Огляделся вокруг:

— Давай, никого.

Степан вскрыл пломбу, бесшумно открыл дверь. В вагоне были большие деревянные ящики с лопастями пропеллеров. Степан забрался в вагон:

— Ну-ка, Володя, поддень ломиком…

Володя заложил острие ломика под ящик и чуть приподнял его, чтобы Степан мог просунуть кисти рук, ухватиться за ящик как следует. В вагон вскочил Зуев. Вдвоем они выкантовали ящик во второй ряд, наверх.

Со стороны шоссе послышались шаги: о бетон звенели железные подковы, а не деревяшки. Значит, немец!..

— Тссс…

Но вот шаги удаляются.

— Давай! — шепотом командует Степан.

Они разворачивают верхние ящики углами вперед и сдвигают на самый край. При толчке ящики полетят вниз, а когда они падают на угол, то разбиваются, как ореховая скорлупа. Вагоны будут отсюда перегонять на путь под кран, и толчка, конечно, не избежать…

Первым из вагона выскользнул Зуев. Подал знак. За ним последовали Путивцев и Степан. Так же бесшумно, привычно закрыли дверь, поставили пломбу.

Теперь можно идти на обед, к бараку около залива, где выдают баланду.

После обеда «транспортники» идут прямо к вагонам. Вагоны уже стоят на первом пути и на пятом — под стационарным краном. Гросс-Вильям проверяет пломбы. Все в порядке. Открывает один вагон — там мешки с цементом. В другом — чурки для газогенераторных автомобилей. Наконец открывает «их» вагон.

— Майн готт!

На проходе валялись разбитые крышки, щепки и помятые лопасти пропеллеров, вывалившиеся из ящиков.

— Фортфлюхтер! Гунд! — ругается Гросс-Вильям. Сквозь поток ругательств просачивается слово «айзенбан» (ругает железную дорогу).

Гросс-Вильям приказывает Степану вагон не разгружать, пока не придут представители железной дороги и не составят акт.

К концу дня до того устанешь, что, кажется, пальцем пошевелить не сможешь. Но постепенно человек втягивается в определенный ритм, учится экономить силы.

Поздно вечером русских пригоняют в «Спорт-Паласт». Теперь это не старое помещение, теперь это «настоящий» лагерь: бараки, окруженные изгородью из колючей проволоки, охрана на положенных местах, проходная, аппельплац. Аппельплацем служила широкая дорога, на которой мог построиться весь лагерь.

Усталые, понурые, разбредаются русские по баракам. Но вот отдышались маленько, умылись. Один сумел пронести в лагерь несколько досточек, другой принес пяток картофелин, третий где-то раздобыл морковку… И вот уже пляшет в печи огонек, в жестяной банке весело булькает вода. Запахло съестным…

Вдруг открывается дверь:

— Глист идет!

— Где?

— У третьего барака…

— Володя! Быстро с банкой в уборную…

Путивцев мигом заворачивает в какое-то тряпье горячую банку и исчезает.

В коридоре раздаются размеренные шаги. Где-то открывается дверь. Негромкий говор. Шаги снова приближаются. Скрипят несмазанные дверные петли, и появляется лошадиная физиономия Глиста. Из-за его плеча выглядывает красная рожа старосты.

— Элтестер! Кто разрешил топить печь? Приказа по лагерю еще не было…

Староста широко открывает рот, пытается оправдаться на смеси русского и немецкого. Глист смотрит на него в упор и удивительно спокойно так говорит:

— Чтобы через пять минут все печи были погашены. — Затем круто разворачивается на каблуках и выходит.

— Сволочи! — шипит староста. — Из-за вас страдаешь…

— Оно и видно… Рожу какую отъел.

После Сталинграда и старосты присмирели.

Печь погашена. С банкой недоваренной картошки приходит Володя. Картошку тут же делят и, обжигаясь, съедают.

— Сырая картошка полезней… Крахмалу в ней больше, — говорит Степан.

Только успели доесть картошку, завыли сирены. Сразу — алярм[51]. Всем надо выходить в щели, вырытые во дворе.

Володя становится у входа и смотрит вверх.

По небу, как гигантские пальцы, скользят лучи прожекторов, щупая облака. Со стороны Верфштрассе начинают бить тяжелые зенитные орудия. Теперь их не так много, как в сорок втором году, — все, что можно, отправили на Восточный фронт.

Бам! Бам! Бам! — хлопают зенитки. «Высоко идут… Не достанут», — подумал Володя. Самолеты огибают город двумя потоками: слева — по заливу и справа — по западной окраине города. Тяжело груженные, они надрывно гудят моторами. От этого гула дрожат воздух, стены зданий, земля.

— Дайте им! Дайте!.. — шепчет Володя.

Кажется, что эти слова услышаны теми, кто в небе. Откуда-то с огромной высоты, из темноты, выпархивают шесть белых ракет. По отлогой траектории быстро идут вниз к земле, в сторону Варнемюнде. Спустя какое-то время мощные раскаты взрывов докатываются до Ростока. Небо в стороне Варнемюнде постепенно багровеет, начинает трепетать, как туго натянутое полотно под сильными порывами ветра.

Портить лопасти пропеллеров — это хорошо. Но сердце самолета — мотор. Как вывести его из строя? Степан предложил через отверстия для свечей в цилиндре подсыпать песочка. На таких моторах долго не налетаешь…

Моторы на «Мариене» приходили в больших деревянных ящиках. Верхняя часть — крышка — снималась, надо было только расстегнуть металлические застежки. Операцию эту можно было делать и на станции, и возле сборочного цеха. Возле сборочного цеха даже лучше. Там скапливалось много этих ящиков — целое лежбище. Они стояли в два и три ряда. Между ящиками делались проходы.

В воскресенье, когда завод не работал, а работали одни только «транспортники», пришло несколько вагонов с моторами. Эммануэль и Володя Путивцев поехали к сборочному цеху на электрокране. Кран передвигался медленно, со скоростью пешехода, и когда они приехали к сборочному цеху, там уже стоял «боргвард» Генриха, нагруженный четырьмя моторами: два на машине и два на прицепе.

Разгрузили эти моторы, поставили их в ряд. Машина пошла во второй рейс. Пока она обернется, пройдет минут тридцать, так как станция на другом конце завода.

За тридцать минут можно управиться. Володя и Эммануэль не мешкая прошли по лабиринту между ящиками в такое место, где их не было видно снаружи. Быстро расстегнули металлические застежки и подняли крышку с одного края. Подставили под нее ломик, чтобы она не опустилась. Эммануэль поспешил к крану. В случае опасности он должен был предупредить Володю сигналом. Володя свечным ключом вывернул предохранительные пробки из головки цилиндров. Свернул бумажный кулек. Вставил его в отверстие под свечу. Сыпанул в него песка. Потом тщательно все вытер, чтобы на моторе не осталось ни одной песчинки. Ввернул на место предохранительную пробку. Вывернул следующую… Такую операцию проделал с каждым цилиндром. Вынул ломик и опустил крышку. Застегнул металлические застежки и поспешил к крану.

После того как машина ушла в третий рейс, они с Эммануэлем «обработали» таким образом второй мотор, В то воскресенье им удалось «обработать» три мотора. В следующее воскресенье — четыре.