В полосе фронта движение поездов было нарушено. В первую очередь на запад пропускали воинские составы, а в тыл шли эшелоны с ранеными. С одним из таких эшелонов Путивцеву посчастливилось добраться до Москвы.

В ЦК ВКП(б) Путивцеву сказали, что Шатлыгин теперь работает в Главном политическом управлении Красной Армии.

Михаил с площади Ногина отправился на улице Фрунзе.

Выйдя в приемную и увидев Путивцева, Шатлыгин пригласил его в кабинет. В кабинете сидел полковой комиссар. Чтобы не мешать разговору, Михаил присел на уголок дивана у стены. Из разговора он понял, что полковой комиссар — с фронта. Дивизия его под Минском понесла большие потери, погиб почти весь командный состав. Остатки дивизии комиссар вывел из окружения, но знамя в бою было утеряно, и дивизия подлежала расформированию. Полковой комиссар просил Шатлыгина помочь сохранить дивизию, ее номер, но Шатлыгин уже знал, что этот вопрос решен «наверху» окончательно, и предложил полковому комиссару остаться при ГлавПУРе.

Полковой комиссар настаивал, чтобы его послали в действующую армию.

Когда Шатлыгин и Путивцев остались вдвоем, Михаил встал, вытянулся по стойке «смирно».

— Садись, — сказал Шатлыгин. — Небось тоже будешь на фронт проситься?..

— Я был бы уже на фронте, Валерий Валентинович, да никто не решился отменить ваше предписание.

— Ну вот и хорошо, что не решился…

— Чего же хорошего?.. Немцы в Минске, а я сижу в Москве на мягком диване…

— Ты на что намекаешь? — прищурился Шатлыгин.

Михаил смутился:

— Вы не так меня поняли, вы — другое дело…

— Почему же это — другое?..

— Разве вы сами не понимаете?

— Не понимаю… А что касается Минска, то в восемнадцатом году нам еще хуже было…

— Да, но?..

— Никаких «но»!.. Поговорим об этом после войны…

И эти слова «поговорим об этом после войны» сразу как-то успокоили Михаила. «Значит, дела наши не так плохи, как кажутся».

— У меня для тебя есть работа, — сказал Шатлыгин. — ГлавПУР решил создать фотогазету. Корреспонденты центральных газет привозят много снимков с фронта. Интересных снимков, рассказывающих о боевых делах наших воинов. Только малая толика этих снимков попадает в печать. Вот мы и решили создать фотогазету — «Фронтовую иллюстрацию». Ты возглавишь ее…

— Валерий Валентинович, я готов пойти на любую должность, но только в армию…

— Плохо ты знаешь армию и плохо представляешь себе, что придется делать.

— Но ведь я не фотограф, я ничего не понимаю в фотографии…

— А тебе и не надо быть фотографом. У тебя будут фотокорреспонденты.

— Так зачем же тогда нужен я?

— Фотографии будут идти с текстом. Я слышал тебя не раз. Читал твои статьи. Так что будешь как раз на месте.

— Нет, Валерий Валентинович, я не могу, — стоял на своем Путивцев.

Шатлыгин возмутился:

— Что значит — не могу?! Большевики моего поколения не знали такого слова! Или вы сделаны теперь из другого теста?.. Вот что: иди в триста первую комнату, оформляй документы…

Работа в фотогазете действительно оказалась не такой уж безопасной, как об этом думалось. Из первой же командировки на фронт не вернулся в редакцию младший политрук Тарасов. Сам Михаил в октябре под Вязьмой попал в окружение. Немногим удалось вырваться, Михаила при переходе линии фронта ранило.

В госпитале в Москве он узнал о том, что немцы взяли Таганрог.

Ксеня на девятом месяце беременности вряд ли могла покинуть Таганрог. Не смог, наверное, уехать и Максим: на руках мать-старуха, маленький сын. А Нина? У нее ведь тоже двое детей…

Приезжая в Москву, Михаил забегал или звонил на квартиру Пантелея. С Пантелеем ему никак не удавалось встретиться: он приходит — нет брата, Пантелей приезжает — его нет в Москве. Но Анфиса и Инночка с маленьким Алешкой всегда были дома. Договорились, что все родственники будут писать на квартиру Пантелея. «Вы — мой почтовый ящик», — говорил Михаил Анфисе.

По письмам от родных Михаил знал, что делается в Таганроге. Последнее письмо было датировано 8 октября. Таганрожцы жили, как все в это время, трудно. Вовка пошел в седьмой класс. Максим, Нина по двенадцать часов работали на заводе.

В сводках Совинформбюро ничего не сообщалось ни о ростовском, ни о таганрогском направлениях. И вдруг: «Наши войска оставили Таганрог…»

21 ноября немцы заняли Ростов.

Михаил Путивцев выписался из госпиталя двадцать девятого и сразу же поехал в ГлавПУР. Там же он узнал от знакомого батальонного комиссара захватывающую новость: части 56-й отдельной армии освободили Ростов. Враг, бросая технику, бежит в сторону Азовского моря…

Фотогазета обычно давала материал с Западного фронта, но зона действий этого издания была не ограничена. Почему бы не дать материал с Южного фронта? Там такая победа! Путивцев решил посоветоваться с Шатлыгиным. Валерий Валентинович возражать не стал, напротив, одобрил:

— Хорошая идея! Когда материал привезешь, покажешь мне.

В Ростов пришлось лететь самолетом. Сначала — в Сталинград, а потом уже — в Ростов. Путивцев взял с собой только одного фотокорреспондента: в самолете каждое место на вес золота. И если бы не Шатлыгин, не попасть им на этот самолет.

2 декабря их самолет приземлился на ростовском аэродроме.

В политуправлении Южного фронта в Каменске он узнал, что части 37, 18 и 9-й армий, отбросив врага, вышли на рубеж реки Миус, от Куйбышева до Покровского, и на линию Самбек.

Война приняла позиционный характер. Теперь, по всей вероятности, до лета.

Всего каких-нибудь десять километров наши войска не дошли до Таганрога. Если бы дошли!.. Все могло бы быть по-другому… Он взял бы Ксеню, Вовку, маленького. (Кто там родился? Как прошли роды?) А теперь? Выживут ли они? Увидит ли он их?..

В Ростове в обкоме партии Михаилу рассказали, как наши эвакуировались из Таганрога морем. Последние корабли уходили уже под обстрелом врага. Немецкие танки вышли на косогор возле маяка и били по порту, по рейду сверху прямой наводкой.

В порту погибли секретарь обкома Богданов, первый секретарь Таганрогского горкома Решетняк, заместитель председателя горисполкома Рамазанов и другие товарищи.

Кузьме Хоменко после взрыва завода удалось уйти на рыболовецком боте, и сейчас он в действующей армии.

На другой день Михаил выехал на фронт, в Солодовку. Стояла сухая холодная погода. Снега еще не было. Легкий морозец сковал землю, и она глухо гудела под колесами автомобиля.

До линии фронта доехали без происшествий.

Оставив машину в безопасном месте, возле копны, замаскировав ее соломой, Михаил и фотокорреспондент младший политрук Никипелов ложбиной вышли к переднему краю. Красноармейцы провели их на наблюдательный пункт батальона.

— Располагайтесь как дома, — предложил командир батальона, белобрысый старший лейтенант.

— Спасибо.

Михаил подошел к стереотрубе и приник к окулярам: Солодовка хорошо просматривалась. Почти вся деревня была на той стороне, занятой немцами. Разделял деревню Красный яр.

Обелиск у Красного яра погибшим в гражданскую войну был разрушен — торчал один обугленный каркас.

Неожиданно застрочил пулемет.

— С клуба бьют, с чердака, — заметил комбат. — Вот артиллерия наша подтянется — снимем.

Путивцев повернул стереотрубу и навел на клуб.

— Ничего не видно, — сказал он.

— Отсюда не видно. Наши разведчики вчера ночью ходили на ту сторону. Местные жители им сказали: у немцев на чердаке клуба пулемет, — пояснил комбат.

Мог ли предположить когда-нибудь Михаил, что на чердаке клуба, который был построен в Солодовке после стольких препирательств с председателем колхоза, с дядькой Демкой, немцы установят пулемет и будут бить по этой стороне?..

— А ну-ка, старший лейтенант, посмотрите, что это такое торчит из окна дома с голубыми ставнями, рядом с церквушкой?..

— Вот сволочи! — сказал комбат. — Пушку в дом втащили. Ночью ее замаскируют… Хитришь, немец! Не выйдет! Иван тоже не лыком шит!