Изменить стиль страницы

— Все это так, но, возможно, нам придется нанести «превентивный удар». — Остер заговорил о превентивной войне в духе высказываний доктора Геббельса — все-таки следовало проявлять осторожность.

— Ну, если та-ак, — протянул оберст.

— У нас говорили, что Советский Союз собирается пропустить германские войска на Ближний Восток, чтобы прикончить там англичан, — сказал корреспондент Берлинского радио.

— Если это понадобится, мы обойдемся и без Советского Союза, — авторитетно заявил Остер. — Румыния, Болгария — с нами. Турция тоже относится к нам лояльно.

— Верно, господин генерал, — воодушевленно произнес гауптман. — Сегодня с нами вся Европа: Италия, Венгрия, Финляндия, Словакия, Румыния, Болгария, Хорватия — наши союзники. Каудильо и доктор Салазар — тоже с нами. Остальные страны покорены — их промышленность, их ресурсы в нашем распоряжении. Югославия сокрушена, не сегодня завтра падет Греция!..

Бывают же такие совпадения. Как только гауптман произнес эти слова, по радиосети зазвучали фанфары. В последнее время они раздавались так часто, что к ним привыкли. За фанфарами следовала победная реляция. Так было и на этот раз. Знакомый дикторский голос торжественно возвестил:

— Передаем экстренное сообщение из главной ставки фюрера: «Сегодня капитулировал последний оплот английских плутократов на юге Европы — королевская Греция. Греческий король позорно бежал. Победоносная германская армия захватила десятки тысяч пленных. Отныне в континентальной Европе нет больше ни одного английского солдата…»

Гауптман вскочил:

— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!..

— Ну вот! Я опять опоздал. Ведь я еду в Грецию, господа!.. — Корреспондент Берлинского радио был явно расстроен.

— Не огорчайтесь так, обер-лейтенант, — война еще не кончилась, — пустил шпильку оберст.

В Праге оберст пересаживался в поезд, который шел на Краков. Остер вышел на перрон, чтобы проводить его.

— Насчет России это вы серьезно, генерал?

— А разве вы сами не видите, полковник?

— В последнее время в Польшу действительно прибыло много дивизий, в том числе три бронетанковые. И все-таки не хочется верить. Россия — это не шутки… — Оберст осекся.

— Счастливого пути, оберст! — сказал на прощание Остер.

— Счастливого пути, господин генерал. До встречи! После победы!..

«До победы? Веришь ли ты в нее сам? — размышлял Остер. — И в тебе, видно, живет тревога, как и в каждом здравомыслящем немце. Или, может быть, прав этот молодой гауптман: фюрер — великий полководец? В континентальной Европе не осталось ни одного английского солдата, ни одного вооруженного врага рейха… Кто остановит Гитлера? Русские? Война в Финляндии не показала особой боеспособности русских войск. Англия ничего не может поделать с вермахтом. Америка далеко. К тому же у них нет настоящей армии, американцы никогда как следует не воевали. Что же будет с Европой, с Германией? С ним, Остером?..»

* * *

Генерал Ганс Остер показался Стронгу умелым заговорщиком: достаточно решительным и в то же время осторожным.

О «Документе Осло» Остер мало мог добавить к тому, что было уже известно англичанам. Да, у немцев есть радар. А в районе Пенемюнде ведутся какие-то испытания ракетного оружия. Но в какой степени это оружие готово, на каком топливе работают ракеты, Остер не знал.

— Что побудило вас встать в ряды оппозиционеров? — спросил Стронг. Для него важно было знать моральную основу, которая заставила людей, подобных Остеру, пойти против Гитлера.

— Убийство главы штурмовиков Рема открыло мне глаза на то, что эсэсовцы стремятся захватить всю полноту власти в Германии. С этими господами я встречался и раньше. В большинстве своем это выскочки, нувориши, подонки… Но сначала я думал, что Гитлер здесь ни при чем. Вскоре я узнал, что за всеми интригами стоят Гиммлер и Гитлер. Меня убедила в этом история с главнокомандующим сухопутной армией Вернером фон Фриче в тридцать восьмом году. Гитлер обвинил его в гомосексуализме, чтобы избавиться от непокорного генерала. Я боготворил Фриче. Вместе со своими единомышленниками и военными юристами мы добились суда чести, который признал обвинение несостоятельным.

Однако к командованию армией Фриче уже не вернулся. Потом он погиб в Польше…

— Вы сказали, что в тридцать девятом году вы были близки к цели. Какова же была модель переворота?

— В нашем распоряжении имелся пехотный полк в Потсдаме, артиллерийский полк во Франкфурте-на-Майне и танковый полк в Загане. Верные нам части должны были на рассвете окружить правительственный квартал в Берлине, захватить важнейшие учреждения и арестовать Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Гейдриха. В стране провозглашалось чрезвычайное положение, и по радио должен был выступить глава «имперской директории» генерал-полковник Людвиг фон Бек.

— Как вы собирались поступить с Гитлером? — поинтересовался Стронг.

— На этот счет мнения расходились. Я считал, что его следовало судить в течение двадцати четырех часов и расстрелять. Большинство склонялось к тому, что Гитлера следует оставить живым, но подвергнуть психиатрической экспертизе и объявить сумасшедшим…

Все, о чем говорил Остер, было довольно интересным. Но, к сожалению, речь шла о прошлом. Настоящее было мрачным. И все же новость, которую сообщил Остер в конце их встречи, стоила не одной, а десяти таких поездок.

Нападение на Советский Союз, намеченное вначале на 15 мая, перенесено на середину июня из-за событий в Югославии. Вопрос о нападении на Советскую Россию решен окончательно.

* * *

В Лондоне эта весть вызвала радость у полковника Пейджа.

— Господи! — сказал он прочувствованно. — Кажется, Британия спасена!

Сам Черчилль захотел увидеть Стронга, чтобы услышать эту весть непосредственно от человека, который только что вернулся «оттуда».

Черчилль принял Стронга на Даунинг-стрит. Стронг в сопровождении личного секретаря премьер-министра майора Нортона прошел через квадратную гостиную, преодолел несколько ступенек и очутился в столовой с огромными окнами, выходящими в сад.

Премьер-министр сидел в кресле за небольшим столиком, и его живые маленькие глаза с жадным любопытством глянули на разведчика.

Черчилль был в синей рабочей блузе, которую носили портовики Лондона. Казалось, он попал сюда, в эту фешенебельную обстановку, случайно. Но его манера держаться говорила о другом — здесь он хозяин.

Черчилль сидел, положив короткие руки на колени. Голова его, как у Будды, была втянута в шею.

Внимательно выслушав Стронга, Черчилль не столько проговорил, сколько тихо прорычал:

— Кажется, господь отнял рассудок у этого кровавого ублюдка… Я не забуду, Стронг, что вы сообщили мне об этом первый…

Проводив Стронга, премьер-министр приказал своему личному секретарю:

— Нортон, возьмите бумагу и пишите. — Черчилль зажег потухшую было сигарету, раскурил ее и стал диктовать: — «Москва, Кремль! Его превосходительству мистеру Сталину! Я получил от заслуживающего доверия агента достоверную информацию о том, что немцы, после того как они решили, что Югославия находится в их сетях, т. е. двадцатого марта, начали переброску в южную часть Польши трех бронетанковых дивизий из пяти, находящихся в Румынии. В тот момент, когда они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко оценит значение этих фактов. Уинстон Черчилль».

Когда секретарь закончил писать, Черчилль сказал ему:

— Я не отказываюсь, Нортон, ни от одного слова, которые я говорил о большевиках. Но это я должен был сделать для Англии. Теперь все в руках божьих!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Советский пресс-атташе в Берлине Юрий Васильевич Топольков в сороковом году получил отпуск летом. 5 июля, как раз в выходной день, он был уже в Москве.

В его квартире на Софийской набережной временно поселилась дальняя родственница — не то двоюродная племянница, не то троюродная сестра, — Топольков запутался в своем генеалогическом древе. Звали ее Валя. Она тоже была из Усть-Лабинской. Окончила там школу и приехала поступать в Московский университет на физмат.