— Да ты что, Анисим?! — побагровел Лагун. — Ты что выкобениваешься? Выходит, отлуп мне даешь?

— Отлуп, не отлуп, но покумекать надо.

Раздраженный Аким, не ожидавший такого поворота, порывисто поднялся из-за стола, шагнул к двери и снял с колка кунью шапку. Но тут в избу вошел Первушка. Увидел отца Васёнки и на миг оторопел.

— Здравствуй, Аким Поликарпыч.

— Здорово, — буркнул Лагун и пошел вон из избы.

— Чего это он, дядя?

— Чего?.. Сватать тебя приходил.

— Ну.

— А я толкую, не по Сеньке шапка. Неровня ты Васёнке.

— Что же ты натворил, дядя?!

Первушка, как угорелый выскочил из избы и кинулся к возку, который уже выезжал из ворот. Возница, сидевший верхом на игреневом коне, взмахнул кнутом:

— Пошла, залетная!

Но молодого, резвого коня успел остановить за узду Первушка.

— Ошалел, паря. Так и задавить недолго, — заворчал возница.

А Первушка рванул на себя дверцу возка и горячо молвил:

— Дядя мой из ума выжил. Прости его, Аким Поликарпыч. Жить не могу без Васёнки!

— Жить не можешь? — суровые глаза Акима слегка оттаяли. — А ну садись в возок.

…………………………………………………………………..

Свадьбу сыграли на широкую Масленицу. Первушка и Васёнка ошалели от счастья. Аким Поликарпыч смотрел на оженков, вздыхал: «Осиротеет дом. Не услышишь теперь веселого, задорного голоса Васёнки (а он вновь появился за последние недели), не увидишь ее радостной беготни по сеням, присенкам и жилым покоям терема. Но что поделаешь? Дочь — чужое сокровище».

Анисим был доволен сговором. Молодые станут жить отдельно, Лагун не станет ввязываться в их дела, ибо новый дом будет возведен на равные доли сватов.

Анисим, чтобы не уронить себя перед Акимом, передал сыновцу на постройку «хором» (именно так захотел Лагун) большую часть своих сбережений. Теперь никто не может ехидно изронить, что зять срубил дом на деньги тестя. Всё — поровну, всё — честь по чести. Живите да радуйтесь, молодые!

А молодые в счастье купались.

Глава 17

НЕПОМЕРНЫЕ ЗАБОТЫ

Еще в Нижнем Новгороде князь Пожарский сказал Минину:

— От того, как мы войдем в Ярославль, в немалой степени будет зависеть судьба ополчения. Ныне Ярославль не только ключевой город Северной Руси и Поволжья, но и всего государства Московского.

Кузьма Захарыч понимал Пожарского с полуслова. Князь озабочен: до Ярославля крюк немалый, почитай, четыреста верст, и идти не столбовой дорогой, а в весеннюю распутицу и хлябь, идти с пушками, возами и телегами через речушки и овраги. Да что речушки? Перед Костромой надлежит перебраться с крутых берегов на низменное луговое левобережье, перебраться через ширь глубоководной Волги. Далеко не простая задача.

Умудренный в житейских делах, знаток норовистой Волги (сколь раз пускался по ней в плавание по торговым делам) Кузьма Захарыч еще загодя послал в Плес артель лесорубов, плотогонов и плотников. Другая же артель шла с ополчением, и она крепко понадобилась, особенно на пути от Юрьевца до Кинешмы, изобиловавшем частыми оврагами и речками, выступившими из берегов.

Всадники, рискуя утонуть, переправляли на своих конях пеших ратников, но обозы и пушкарский наряд не переправишь, тут приходилось наскоро сооружать паромы, а затем их вновь разбирать. Намаялись!

Кузьма Минин, видя, как мучаются ратники, сам лез в реку и вкупе с ополченцами, по пояс в воде, вытаскивал на берег бревна и тесины, которые опять надо было сложить на дровни.

Дмитрий Пожарский, наблюдая за Мининым, недовольно покачивал головой. Ну, зачем же так, Кузьма Захарыч? Ты — второй человек ополчения. Ныне на тебя с особым пристрастием взирают десятки воевод и целое сонмище бояр и князей — гордых, чванливых, уже сейчас возмечтавших занять лучшие места подле царского трона. А такие, как Дмитрий Черкасский и Владимир Долгорукий, потаясь, видят себя даже будущими царскими особами. Им ли ходить под рукой бывшего говядаря Куземки? Да то ж оскорбление для господ благородных кровей.

Вон он, князь Долгорукий. Какая презрительная усмешка на лице! Мясник Куземка, вождь ополчения, вкупе с лапотными ратниками в воде бултыхается. Да можно ли у мужика в подчинении быть?

Глаза Пожарского наполнились ледяным блеском. Нагляделся он на сих чванливых воевод, которые на простого ратника взирали, как на смерда. Вот и Кузьма для них смерд. Но ныне не тот случай. Ополчение — земское и доверяет оно лишь своему выборному земскому человеку, и не станет Кузьма Захарыч перед вами, господа, шапку ломать. Ишь, как ловко он отшил все того же Черкасского в Нижнем.

Тот, окруженный холопами, ехал на коне, а встречу ему Минин с артелью плотников. На князе — высокая горлатная шапка, богатый кафтан с жемчужным козырем, красные сафьяновые сапоги с золотыми подковками. За версту видно — едет знатный вельможа, на колени лапотная бедь! А Кузьма Захарыч не только на обочину не съехал, но даже с коня не сошел и в пояс не поклонился.

— Аль ослеп, Куземка? — вспыхнул Черкасский.

— Покуда Бог милует, — спокойно отозвался Минин.

— Перед тобой — князь! Аль тебе очи застило, говядарь?!

От князя веяло таким гневом и спесью, что плотники вмиг шапки с кудлатых голов смахнули. Минин же, хорошо понимая, что сейчас от его поведения будет зависеть дальнейший престиж, как второго вождя ополчения, насмешливо проронил:

— Ты уж прости, господин хороший, но князей ныне в Нижнем, как блох на паршивой собаке, можно и чресла надсадить.

Холопы оторопели: такого унижения именитый князь отроду не испытывал. И от кого срам получил? От мясника Куземки! Сейчас Черкасский взбеленится и прикажет стегануть Куземку плетью. Но князь лишь зубами скрипнул и проводил Земского старосту ненавистными глазами.

Слух о «радушной» встрече Черкасского и Минина быстро облетел весь город. Дошел он и до Пожарского. Поначалу он старосту пожурил. Не слишком ли круто обошелся Кузьма Захарыч с влиятельным князем? Тот не ради потехи прибыл в Нижний, а привел с собой в ополчение триста ратников. Отныне сидеть ему с Мининым на Совете в одной избе. Но какое уж там будет между ними согласие? Похитрее надо быть Минину с боярами, покладистее, дабы не превратить Земскую избу в Совет раздоров… Покладистее? Но Минин хорошо ведает, что Черкасский явился в Нижний не с открытым сердцем, а с корыстным умыслом. Бывший сподвижник Заруцкого и Трубецкого, изведав, какую большую силу набирает второе ополчение, бежал из подмосковных таборов и теперь, кивая на свой знатный род, все силы приложит, дабы сыграть в ополчении видную роль, и, в случае его успеха, заиметь весомые козыри в деле избрания царя на Московский престол, а то и самому сесть на трон. Ополчение для таких людей всего лишь удобная ступенька к царскому престолу.

Своих сокровенных мыслей Кузьма Минин не таил. Оставаясь с Пожарским наедине, высказывал:

— Многие мелкопоместные дворяне пришли к нам от отчаяния, страшного разора и нелюбья к ляхам и ворам разной масти. То — душу радует. А вот к боярам у меня душа не лежит. Они, чтобы свои богатства сберечь, из кожи вон лезут, дабы и лжецарям угодить, и королю Жигмонду, а ныне и его сыну Владиславу, не говоря уже о Маринкином воренке Иване, а ныне и псковском воре Сидорке. Там, где выгода есть, отдадут и мошеннику честь. Ну, никак не по сердцу мне князья и бояре, Дмитрий Михайлыч!

— Да ведь и я не из черни, а князь Пожарский Стародубский, потомок великого князя Всеволода Большое гнездо, — с хитринкой глянул на Минина воевода, с интересом ожидая, что на это ответит Кузьма Захарыч.

Минин же, пристально посмотрев на князя, молвил:

— Ты хоть и князь Стародубский, но в тебе спеси и шатости никогда не было. Тверд ты к московским царям. Это одно. Другое — воевода отменный. Третье — честью своей дорожишь, а честь, как известно, дороже жизни. Такого воеводу поискать.

— И ничего во мне нет худого? — все с той же лукавой хитринкой спросил князь.