— Что? Что, бабушка?

Лицо Васёнки от недоброго предчувствия стало белее полотна.

— Мнится, умирает твой суженый. Худо ему, голубушка. Вот кабы птицей к нему полететь, да лица его коснуться. Любовь-то чудеса творит.

— Птицей? Спасибо, бабушка. Полечу к любому!

Васёнка стремглав выпорхнула из избушки в переулок, за тем и на улицу. В голове лишь одна отчаянная неодолимая мысль. Увидеть возлюбленного! Он жив! Жив!

Целиком захваченная необоримой мыслью, в одном легком голубом сарафане, с непокрытой головой, она полетела мимо выжженного острога к Углицкой башне, примыкавшей к стене Спасского монастыря, затем миновала останки обгоревших ворот и выбежала к Которосли, к перевозу, которым владела обитель. Бросилась к служкам.

— Перевезите, Христа ради!

Служки глаза вытаращили. Подбежала к дощанику какая-то запыхавшаяся, раскосмаченная девка и требует перевоза. Дивны дела твои, Господи! Никак, разума лишилась. Где это было видано, чтобы девицы без сопровождения мужчин по городу шастали?!

— Ошалела, отроковица. Немедля ступай домой!

— Нельзя мне домой, люди добрые. Перевезите, ради Христа!

— Аль дела, какие за рекой? Сказывай без утайки.

Оторопь служек (молодые, задорные; на перевоз квелых не поставишь) сменилась любопытством.

— Не таясь, скажу, люди добрые. В Коровниках дружок милый умирает. Перевезите!

— Дружок? — ухмыльнулся один из служек. — Да как же ты посмела сама к дружку бегать? О таком мы и слыхом не слыхивали. Чьих будешь?

Васёнка пришла в себя. Обмолвиться о чтимых в городе родителях — предать их сраму. Служки и вовсе не захотят ее перевезти, а того хуже — свяжут руки кушаком, да к тятеньке за мзду отведут. Пресвятая Богородица, что же делать? Придется наплести три короба.

— Нет у меня ныне ни тятеньки, ни маменьки, ни братца родного. Всех треклятые вороги загубили. Сиротинушка я.

— Ишь ты… А денежки найдутся?

— Денежки?.. И денежек вороги не оставили. Всё расхитили.

— Тогда ступай прочь, девка. Обитель и без того оскудела. Не пускай слезу. Ступай!

Осерчала Васёнка.

— Недобрые вы люди, а еще в обители служите, скареды гривастые!

— Ах, ты приблуда. Беги, покуда цела!

— И без вас обойдусь! — загорячилась Васёнка и кинулась в реку, норовя переплыть Которосль.

— А ну стой, дите несмышленое!

Васенка (была уже по грудь в воде) обернулась и увидела пожилого рыбаря в челне, кой торопливо сматывал удилище.

— Перевезу!

Помог Васёнке забраться в челн.

— Ну и дерзкая же ты, девонька. Плавать-то хоть умеешь?

— Умею. В пруду плавала.

— В пруду, — осуждающе покачал головой рыбарь. — Да тут такие вертуны, что и здоровому мужику переплыть мудрено… Зачем тебя на другой брег понесло?

— Надо, дяденька.

И Васенка, опираясь обеими руками о борта утлого суденышка, поведала о своей беде, на что рыбарь молвил:

— Век живу, но такой отчаянной девицы не видывал. Однако ж натура у тебя… А дружка твоего милого, Первушку, я хорошо знаю. В одной слободе обитаем. Славный парень, но ныне худо ему… Провожу тебя.

………………………………………………

— Встречай гостью, Анисим.

Анисим, увидев перед собой оробевшую девушку в голубом сарафане, развел руками.

— Что-то не распознаю.

Девушка поклонилась в пояс и, залившись румянцем, смущенно и тихо вымолвила:

— Я… Я — Васёнка.

— Бог ты мой! — подивилась Пелагея. — Та самая Васёнка, о коей Первушка рассказывал?

— Та самая, — опустив голову, пролепетала девушка. Куда только девалась ее отвага!

Изумлению обитателей дома не было предела. Даже старый Евстафий, коего нелегко было чем-то удивить, и тот протянул:

— Дела-а.

Изумление еще больше усилилось, когда рыбарь поведал о том, как Васенка перебиралась через Которосль. Это всех так поразило, что на девушку уставились, как на что-то сверхъестественное, диковинное.

Воцарившееся молчание прервал Евстафий:

— Полюби ближнего своего — и воздастся. Перед оным чувством все страхи отступают. Отважная же ты, дщерь, зело отважная.

Васёнка же, оказавшись в чужом дому, среди чужих людей, настолько заробела и застыдилась своего искрометного порыва, кинувшего ее к любимому человеку, что вконец растерялась, не ведая, как ей поступить дальше, и уже отчетливо понимая, что впереди ее ждет суровое наказание, которое несоизмеримо с первым проступком. Тут уже легкой плеточкой не отделаешься. Тятенька за такое дерзкое непослушание может и в монастырь спровадить.

И вдруг из повалуши, дверь, которой была открыта, она услышала тихий стон и тотчас поняла, что он исходит от Первушки. Ему плохо, ему тяжело, он нуждается в ее помощи! И все ее смятение, и дурные мысли разом улетучились.

— Можно мне к нему?

— Разуметься, дочка, — ласково произнесла Пелагея. — Пойдем, голубушка.

Солнечный луч, пробившись через слюдяное оконце повалуши, высветил бескровное, изможденное лицо Первушки; глаза его были закрыты, русые кольца волос прилипли к влажному лбу.

— Родной ты мой… Любый!

Нежные ладони обхватили лицо недужного, и тот, услышав мягкий, проникновенный голос, и почувствовав на своих щеках ласковое прикосновение, тотчас открыл глаза и счастливо выдохнул:

— Васёнка…

Глава 4

НЕ МИНОВАТЬ РАСПРИ

Аким Лагун задержался у воеводы допоздна. Никита Васильевич, собрав в Воеводской избе ратных военачальников, дворян, купцов и земских людей, высказал:

— Победа далась нам тяжко. Враг отступил, и дай Бог, чтобы Ярославль больше не испытал такого страшного лихолетья. Но ополчение надо попридержать, ибо Ян Сапега и Лисовский могут предпринять новую попытку завладеть Ярославлем, а посему о каком-либо покое надо забыть. Острог спален, да и сам Земляной город едва ли не целиком выжжен, а посему придется потрудиться, не покладая рук.

— Без хоромишек остался, — вздохнул один из дворян. — Надо подводы сыскивать, дабы лесу привезти.

Вышеславцев кинул на дворянина косой взгляд.

— Не о том помышлять надлежит. Ведаю: многие о дворах своих озаботились. Дело нужное, но обождет. Допрежь всего надо острог и башни восстановить, поелику граду без крепости не стоять. Поставим крепость — и за хоромы примемся.

Обернулся к купцам.

— Знаю ваши нужды. Немало пришлось денег из мошны вытряхнуть, дабы царика ублаготворить. А царик-то плевал на вашу дань. Лавки разорил и новыми поборами обложил. В кого уверовали? В пройдоху, ставленника алчущей шляхты! Плакали ваши денежки, впредь урок. Но калиту вновь расстегнуть придется. На работных людей, кои будут лес валить, бревна тесать и в землю их вкапывать. Немалые деньги, господа купцы.

— И без того оскудели, — хмуро изронил Григорий Никитников. — И рады бы раскошелиться, да калита пуста.

— Невмоготу, — поддержал Никитникова и Василий Лыткин.

Вышеславцев лицом посуровел.

— У меня с вас особый спрос. По цареву указу всех переметчиков надлежит взять под стражу и отправить в Судный приказ на Москву. Не ты ль Василий Лыткин да Григорий Никитников в Тушино к Самозванцу поторопились, как только ляхи Ярославлем овладели? Челом «царику» били вкупе с архимандритом Феофилом, дары Лжедмитрию преподнесли.

Лица купцов побагровели.

— Не мы одни в Тушино наведались, воевода, — сухо произнес Лыткин. Он, первый купец Ярославля, Земский староста, не чувствовал за собой вины, а посему повел себя с достоинством, ибо не пристало ему назидания выслушивать.

— Ведаю! Побежали те, кому отчизна не дорога и те, кои за свои сундуки трясется. Такие люди готовы любому прощелыге служить. Народ же, у коего полушки за душой нет, грудью на защиту Ярославля встал. Этот же народ, почитай, на треть в лютых побоищах голову сложил. А вот что-то купцов я в сражениях не видывал.

— В монастыре прятались, — проворчал сотник Лагун.

Лыткин полыхнул на Акима недобрыми глазами, а Вышеславцев все также сурово продолжал: