«Чего-то они выжидают. К присяге Василию Шуйскому они народишко привели, пора бы и вспять возвращаться, но они о том не помышляют, сучьи дети. Сколь казны у Белозерского воеводы издержали!»
Пуще всего угнетало Василия томительное неведение. Его деятельная натура страсть того не любила, и тогда он рискнул встретиться с пятидесятником, пригласив его в кабак, что находился на Покровской улице. Но дьяк решительно отговорил:
«Не дело вздумал ты, Василий Михайлович. Титок Наумов пока о тебе ничего не ведает, и, слава Богу. Зачем же на рожон лезть? Живи в монастыре, коль игуменья приветила, а я, коль что разнюхаю, в сей миг тебя оповещу. Успеешь свою инокиню увести. Я ведь с Титком не зря сошелся. В гостях друг у друга бываем. Все жду, когда он проболтается. Вот и ты терпеливо жди!»
И тот час настал. Томила Андреевич вбежал в Гостевую избу с веселой улыбкой.
«Распустил-таки язык наш Титок. Царь Василий повелел черницу Ольгу в Москву привезти».
«Для какой надобности?» — встрепенулся Пожарский.
«Москве угрожает опасность. На стольный град двинулось войско крестьян и холопов под началом Ивашки Болотникова. Огромное войско. Перед лицом смертельной угрозы Василий Иванович вознамерился примирить себя с памятью царя Бориса Годунова. Прах царя, царицы Марии Григорьевны и сына их Федора Борисовича велено перенести из заброшенного кладбища в Троицкий монастырь. На перезахоронении должна присутствовать царевна Ксения».
«Слава Богу!» — размашисто перекрестился Василий.
Он двинулся на Москву вслед за возком Ксении, окруженным стрельцами. Служилые люди его так и не приметили, а вот в Москве Василий чувствовал себя уже свободно: ему уже нечего не угрожало, ибо новый патриарх Гермоген и бывший первый патриарх всея Руси Иов, приглашенный из Старицы, приняли покаяние москвитян, кои ранее целовали крест «царю Борису, и царице его Марье, и царевичу Федору, царевне Ксении», а затем после кончины царя целовали крест царице, царевичу и царевне, но позднее «то все преступили». В свою очередь оба святых патриарха простили всех, кто принес покаяние.
Царевну Ксению разместили в кремлевском женском Вознесенском монастыре, что особенно порадовало Пожарского. Не надо таиться, где-то укрываться, и дом совсем рядом.
В приподнятом настроении Василий вернулся в свои хоромы, что близ Лубянки на Сретенке, где его встретили мать и старший брат Дмитрий.
Мария Федоровна пролила немало слез, ничего не ведая об участи Василия, внезапно исчезнувшего из Москвы, и теперь, вытирая шелковым убрусцем заплаканные глаза, она выслушивала скупой рассказ сына и тихо вздыхала.
Дмитрий же коротко и суховато посетовал:
— Мать бы пожалел. Душой извелась.
— Прости меня, матушка, но по-другому я поступить не мог.
— И что это за любовь такая, сынок? Сердцем тебя понимаю, но умом не разумею. Ведь царевна теперь инокиня, она обет дала — только Богу служить. Никогда уже не быть ей в миру. Ты ж — мирской человек, достиг самых цветущих лет. Не пора ли тебе отрешиться от безумной любви, и завести семью? Да за тебя, такого пригожего молодца, любая боярышня с усладой пойдет. Послушай меня, сынок. Заклинаю тебя!
У Марии Федоровны в эту минуту были такие страдальческие, умоляющие глаза, что Василий не выдержал и опустил русокудрую голову. Его охватила острая жалость к матери, кою он беспредельно благотворил.
Мария Федоровна прижала голову сына к своей груди и все с той же мольбой, проговорила:
— Васенька, послушай меня, ради Христа!
Василий же поднял на мать свои взволнованные глаза и молвил:
— Если сможешь, прости меня матушка. Даже твоя отчаянная мольба меня не остановит. Несказанно люблю я Ксению и никогда не предам ее, даже если ты меня предашь проклятию.
Горькие слезы покатились по лицу Марии Федоровны…
…Надежды Василия на то, что царевну оставят в московской Вознесенской обители рухнули: черницу Ольгу вместе с останками отца, матери и брата, откопанными из могилы убогого погоста Варсонофьевского монастыря, повезли в обитель преподобного Сергия Радонежского. Пожарский последовал вслед за погребальным шествием.
Перезахоронение последовало на богатом кладбище монастыря. С тяжелым сердцем он слушал скорбные причитания Ксении: «Горько мне, безродной сироте! Злодей-вор, что назвался ложно Дмитрием, погубил моего батюшку, мою сердечную матушку, моего милого братца, весь мой род заел! И сам пропал, и по смерти наделал беды земле нашей Русской! Господи, осуди его судом праведным!»
Василий смотрел на рыдающую Ксению, и у самого на глаза навернулись слезы. Какой же горестный удел у его несчастной возлюбленной! Сколько же ей пришлось перенести за годы Смуты, по-прежнему бушующей на Руси. Дай же ей сил, всемилостивый Господи!
Василий полагал, что Ксению после торжественного обряда вновь отправят в Москву, но ее отвезли в Подсосенский монастырь. Пожарский вновь последовал за инокиней и обосновался в деревне Горушке, что находилась недалече от обители.
Глава 3
ХРУПКОЕ СЧАСТЬЕ
Два года обретался Василий в избе Слоты Захарьева и два года по воскресным дням, опричь Великого поста, встречался с инокиней Ольгой. Нет, он так и не мог привыкнуть к нареченному монашескому имени, по-прежнему называя свою ладу Ксенией.
В деревне уже привыкли к приходам молодой черницы, ибо она всегда появлялась с берестяным кузовком, наполненным разнообразными вещицами, заказанными местными крестьянами. Один попросит принести лампадного масла, другой — свечку, третий — рушник, искусно вышитый руками келейницы… В деревне было всего девять дворов, и всегда каждый двор посещала полюбившаяся всем сосельникам монахиня, ибо она заходила в избу даже тогда, если ее хозяин ничего не заказывал. Войдет, непременно спросит о здравии обитателей дома, а ежели кто занедужил, то не только помолится за него перед кивотом, но, и в случае надобности, пообещает прислать к хворому мирянину монастырскую лекарку. Вот за то и боготворили инокиню. Каждый хозяин старался чем-то угостить ее, но Ольга учтиво отказывалась, говоря, что Господь присылает ее к мирянам не ради насыщения чрева, а ради благодати, которая должна вселиться в дом.
Последняя изба, куда заходила матушка Ольга, была изба старосты, кой оказался большим любителем ее рукоделия. И не только он, а и его новая жена Пелагея, кою присмотрел в деревне домовитый мужик. Та, увидев расшитый серебряными травами небольшой рушничок, ахнула:
— Какая лепота, пресвятая Богородица! Уж на что была моя бабушка мастерица, но ей далеко до такого чудного рукоделия.
— Лепота, — степенно кивал Слота. — Такой рушник ни на одном торгу не купишь. Боюсь, у меня даже денег не хватит.
— Господь с тобой, Слота Захарыч. Я ж — от чистого сердца.
— Но ведь сколь усердия довелось приложить, матушка.
— Сие усердие мне в радость. Не было бы его, я б с тоски умерла. Страсть люблю вышивание. Оно спасает меня от грустных мыслей.
Ксения хотя и встречалась с Василием, но опечаленные мысли не покидали ее, ибо монастырь стал ее домом, в кой ее постригли насильно, когда душа ее не желала уходить в монашеский мир, вынудивший ее стать черницей поневоле. Она с трудом привыкала к своему новому положению, особенно в Горицком монастыре, когда судьба ее висела на волоске, и если бы не тайные встречи с Василием, ей бы пришлось совсем нелегко. Именно Василий вывел ее из плена тягостных ощущений, нередко приводивших ее к самым черным, беспроглядным мыслям, именно Василий вернул ее к жизни.
Инокине Ольге легче стало в Подсосенском монастыре, когда игуменья назначила ей «духовную мать», матушку Александру, пожилую монахиню с добрым, всё понимающим сердцем. После ее неустанных, душеспасительных бесед, Ольга все больше стала втягиваться в духовную жизнь, понимая, что подрясник и куколь предназначены ей судьбой, и с этим необходимо не только смириться, но и полностью отдаться служению Богу.
Одно смущало инокиню: ее неиссякаемая любовь к Василию, которую она не могла скрыть ни в Горицком, ни в Подсосенском монастырях. В северном монастыре она не дошла до плотского грехопадения, а вот в Подсосенском, в один из светлых, погожих дней лета, когда вся природа дышала духмяной зеленью и озарялась светозарным солнцем, она отдалась своему ненаглядному Васеньке и, вернувшись из деревни в обитель, тотчас кинулась к матушке Александре и поведала о своем большом грехе. Та всполошилась: