— А если легкие и широкодульные поставить, дабы убоистыми были? — хитровато прищурившись, спросил Андрей Чохов.

— Сказка, мастер, — недоверчиво протянул Солонец. — Таких пушек даже Европа не может измыслить.

— Европа не измыслила, а Пушечный двор, что на Поганом пруде, измыслит. Будут на твоем корабле такие пушки, Фрол Егорыч!

Именитый пушкарь свое слово сдержал: шестнадцать легких, но убоистых пушек были привезены на корабль. Не пожалел Борис Годунов прислать и искусных пушкарей, кои когда-то с успехом громили из своих орудий Нарву, Дерпт, Нейгаузен и другие немецкие крепости. Среди них оказался и старый пушкарь Авдеич, кой разбивал крепостные стены Полоцка под началом самого Ивана Грозного.

За день до отплытия Авдеич, как старший над пушкарями, приказал заботливо обтереть орудия куделью, вычистить дульные стволы, расставить орудия в боевом порядке (по восемь пушек на борт), подтащить пробивные и зажигательные ядра в корзинах. Корабль мог принять бой в любую минуту.

Фрол Солонец до последних дней не мог уразуметь: чего и кого ждет «Святой Георгий» и почему с таким небывалым тщанием он готовится к отплытию?

Иногда западала мысль: «А может, сам царь вознамерился отправиться в морское путешествие? Но на царей это не похоже. Ни один из царей, опричь Москвы да монастырей, ничего не видят. Они на речные-то суда ногой не ступали. Странное дело».

Так бы и терялся в догадках Солонец, пока не изведал от воеводы: идти в Шотландию за лекарем. Чудит царь. Из-за какого-то лекаря снарядить небывалое судно! Но когда он услышал, что Габриэль был когда-то капитаном морского судна, то заинтересованно глянул на Жака Маржарета.

— Тот самый Габриэль? Бывший корсар?.. Каждому помору известно сие имя. Занятный мореход…

Когда нагрузка и оснастка корабля была завершена, Фрол Солонец послал за воеводой и священником. Головин произнес напутственную речь, пожелал успешного плавания и скорого возвращения, а батюшка, облаченный в сверкающую ризу, провел молебен. Все люди, собравшиеся к отплытию на палубе, обнажив головы и слушая напутственные молитвы, усердно молилась. Некоторые стояли со слезами на глазах: один Бог ведает, что там впереди, в жутком таинственном море. А батюшка кропил из чаши святой водой, благословлял.

Стрельцы напоминали сказочных витязей. Они подходили под благословение священника в какой-то суровой отрешенности, держа в левой руке шелом, в правой — копье. На них, в случае боя с корсарами, выпадет самая тяжкая работа.

Не забыл батюшка окропить и паруса, натянутые на фок-мачту, грот-мачту и бизань-мачту. Он, было, повернулся, чтобы идти к выходу, но капитан его вежливо остановил:

— Прости, отче. Надо бы и бушприт окропить.

— Чего, сыне?

— Наклонную мачту, что на носу. Она бушпритом речется.

— Окроплю, сыне.

Сотворив последнее окропление, батюшка пошел к сходням, а Солонец, в который уже раз глянул на паруса. Сколь с ними пришлось повозиться, ибо заморские (датские) паруса пришлось полностью заменить: поистрепались, кое-где порвались, зияя дырами. За парусиной довелось ехать в Холмогоры, где местные поморы, известные мастера парусиновой выделки, сделали на заказ полотняные переплетения из чесаной пеньковой пряжи с добавлением льняного очеса. А дабы уничтожить мохнатость, изготовленную из очесов пряжу подвергли стрижке, а затем пропитали ткань особым составом, придающим парусам водонепроницаемость.

Каждую парусину Солонец мял в своих сильных жестких руках, испытывал на прочность, даже на зуб пробовал, ведая, что без надежных парусов нечего и в море выходить.

И вот приспело время, когда Фрол Солонец поднялся на свой капитанский мостик, дал команду поднять якоря и произвести пробную греблю, а затем был отдан приказ распустить паруса.

«Святой Георгий» с развернутыми парусами медленно двинулся к морю.

Глава 28

ГАБРИЭЛЬ

Василий Пожарский вначале восторгался морем. Оно было прекрасным при тихой бирюзовой волне и светозарном солнце. Но восторг переполнял его душу лишь первые два дня, когда море было спокойным, а затем его упоение сменилось тревогой: наступили страшные дни, сопряженные с неистовыми бушующими штормами, когда его всего выворачивало наружу и когда казалось, что судно вот-вот окажется в морской пучине, ибо пенящиеся волны были настолько грозными и громадными, что корабль швыряло как щепку, и если бы не мужество капитана Солонца, чрезвычайно умело управлявшим непослушным кораблем, то Василий обрел бы неминучую смерть.

Не миновал «Святой Георгий» и двух жестоких сражений с испанскими и свейскими корсарами. Людей и корабль спасли искусные действия московских пушкарей и пищали стрельцов. Во время грома пушек и пищальных залпов Василий Пожарский был готов к рукопашному бою, но дело до абордажа не дошло.

Жак Маржарет даже пожалел, что такого не приключилось:

— Тысячу чертей! Моя шпага скоро заржавеет. Как бы я хотел продырявить десяток корсар.

— Такой случай может еще представиться, гасконец, — посмеивался Василий. — Нам еще плыть и плыть.

— Больше не полезут, — предположил Солонец. — Корсары уже изведали силу наших пушек.

Капитан не ошибся, но, пока добирались до Шотландии, судно претерпело еще несколько штормов. Люди были измотаны, но судно выдержало все испытания: не зря с таким тщанием готовил Фрол Солонец «Святого Георгия» к тяжкому плаванию.

Пришел день, когда матрос закричал с марса из бочки: «Земля!»

Все высыпали на палубу. На море — полный штиль, паруса были спущены. Корабль подходил к заливу Солуэй, с глубоко изрезанными бухтами и фиордами. Подходил на веслах.

До небольшого замка Габриэля добрались благодаря охранной царской грамоте, написанной на русском и английском языках. Замок был каменный, выглядел он крепким, но мрачноватым.

«То ли веселые и нарядные русские терема», — невольно подумалось Василию.

Хозяин замка был чрезвычайно удивлен, когда слуга доложил, что к воротам замка прибыли люди от самого Московского государя Бориса Годунова. Габриэль, накинув на себя черный плащ, неторопливо вышел к воротам и увидел перед собой двух человек в разных одеждах. Один из них был в русском облачении: шапка, кафтан, опоясанный саблей, сапоги из дорогой кожи; другой — в европейском платье: черная широкая шляпа, камзол, шпага, коротенькие до колен штаны, белые чулки, башмаки с серебряной пряжкой.

— Мы рады приветствовать вас, господин Габриэль, — заговорил Маржарет, учтиво поклонившись и приложив правую руку к сердцу. — Я и мой друг, князь Василий Пожарский, приехали с письмом от его царского величества Бориса Федоровича Годунова.

Василий вытянул из-за пазухи грамоту с висячей овальной царской печатью красного воска на золотистом шелковом шнурке и с поясным поклоном протянул ее Габриэлю.

Лекарь сорвал печать, развернул грамоту и медленно прочел письмо Годунова. Сухощавое лицо его, испещренное шрамами, осталось непроницаемым.

— Прошу в замок, господа.

Замок был обнесен высокой внешней стеной, по углам которой были выстроены башни; сам же двор был разделен надвое внутренней стеной. С одной стороны ее помещались службы, с другой — стояла большая башня, где жил владелец замка.

Василий не сразу понял, для чего нужна была внутренняя ограда, а Маржарет, не раз бывавший в европейских замках знал, что их владельцы могли замкнуться в своей башне не только от неприятеля, но и от своих слуг в случае их измены. Особенно укреплен был подъемный мост, который помещался между двух башен и представлял собою как бы отдельную крепостицу. Перед ним по ту сторону рва было устроено еще деревянное укрепление. Кроме того, было еще двое или трое запасных ворот, крепко окованных железом, обыкновенно спускавшихся сверху на цепях.

Маржарет давно уже убедился, что если замок стоял на высоте и все известные меры обороны были приняты, то замок был почти неприступен. Овладеть им можно было только путем долгой осады. Осажденным же надо было обеспечить себя съестными припасами. Для этого в каждом замке устраивались обширные погреба, где можно было поместить провизии на целый год.