— Тогда ищите себе другого кормчего.

Солонец резко повернулся и пошел прочь. Василий и Маржарет переглянулись, а Головин вспыхнул, как подброшенная в печь сухая береста. Норовил прикрикнуть на человека из черни, но того не сделал. Фролка Солонец, бывший плотник, сплавщик леса, а через несколько лет и кормчий, назначен капитаном «Георгия» самим государем. К поморам ездил из приказа Афанасия Власьева особый подьячий, дабы выявить наиболее искусного кормчего. Почитай, все в один голос показали на Фролку Солонца, кой ходил кормчим по Балтийскому и по Белому и по Студеному морю и довольно сносно мог разговаривать на свейском и аглицком языках. Так Фролка стал капитаном «Святого Георгия», многое поменявший за последние два года на датском судне. Все три мачты были изготовлены из русского леса, корпуса судна были заново проконопачены и просмолены, сменен палубный настил, перестроены каюты, заменены паруса и канаты…

Воевода норовил, было, вмешаться, говоря, что датские корабли — одни из лучших в мире, они не требуют переделки, на что Солонец лишь посмеивался:

— В море бы тебе сходить, Никита Андреич, да на штормовой волне покувыркаться.

— Так ить казны не наберешься.

— У царя попроси. Он, чу, на монастыри сказочные деньги вкладывает.

Дерзок был кормчий. Откуда ведает? Государь, когда жизнь его висела на волоске, Троицкой обители за один раз тысячу рублей внес, а затем эта громадная казна была перевезена в Соловецкий монастырь. Подрезать бы язык этому Фролке, но не ухватишь ныне сего дерзкого мужика. Вот и в последнем случае пришлось пойти на отступную. Крикнул вдогонку:

— Леший с этими купцами! Слышь, Фрол?

Солонец слышал, но и ухом не повел на воеводу. Ушел на пристань.

— Вот нечестивец, — проворчал Головин, а Василий подумал:

«Характерец!»

Одобрительно посмотрел вслед капитану Жак Маржарет: он уважал сильных людей. Этот мореход знает себе цену.

Оба сошли к пристани, а Головин остался на Девичьей горе, наблюдая за погрузкой судна.

Работные ярыжки тащили по дощатым сходням мешки и тюки, катили бочки, наполненные смолой, салом и медом. Один из ярыжек вдруг оступился и выронил, было, тяжеленную кладь со спины, но ее успел вовремя подхватить и водрузить на плечи Василий Пожарский, шедший по сходням сзади ярыжки.

Головин ахнул: юный князь не только не свалился с настила под тяжестью клади, но и довольно легко понес ее к кораблю. Никак есть силенка и немалая. И другое удивило: зачем под кладь полез? Княжеское ли это дело, и почему не наказал ярыжку? Харю бы разбил неуклюжему бурлаку!

Воевода сплюнул и ушел в крепость, ведая, что отплывать кораблю не так еще скоро.

Вслед за ярыжками, перенесшими купеческие товары в трюмы, на корабль перешли гребцы, неся в руках длинные, до двадцати футов, весла.

Еще загодя Фрол Солонец дотошно осмотрел каждое весло, хорошо ведая морской закон, что даже одно худое весло может привести в шторм к гибели любое судно, а посему въедливо осматривал каждую рукоять, каждый валек, каждые веретено и лопасть. Вот и сейчас, пропуская мимо себя гребцов, Солонец продолжал кидать придирчивые взгляды на весла, будто каждое из них через сито просеивал.

Любознательный Василий, видя с каким тщанием пропускает капитан мимо себя гребцов, подошел к нему и спросил:

— Аль что с веслами не ладное, Фрол Егорыч?

Соловец окинул князя оценивающим взглядом (видел, как тот подхватил тяжеленный купеческий тюк) и тускло отозвался:

— Кабы углядел неладное, не пропустил.

— Я таких весел сроду не видывал… Дозволишь в море погрести?

— Веслом махать — не плеточкой помахивать. Большая сноровка нужна.

— А я в детстве на своей речушке челном управлял. Изрядно получилось, только брызги летят!

Непосредственность князя проняла Солонца, он скупо улыбнулся и снял с плеча одного из гребцов весло.

— В дальнем плавании всякое может случиться. Может статься, что и князю доведется сесть за весло. А коли так, запоминай, князь. Вот рукоять, она должна быть подобрана по руке. Ухватливой должна быть и не грубой, дабы кровавые мозоли не выступили. А то, что идет от уключины до ручки называется вальком. Фигура у него круглая или о шести гранях, и должна она быть немного легче, чем вся прочая доля весла. То, что идет от лопасти до валька называется веретеном, а то место, где веретено переходит в валек, обшито прочной кожей.

— Чтобы дерево не перетиралось в уключинах?

— Угадал, князь.

— Лопасть же, как видишь, обита плоской медью, иначе она будет изжевана и изъедена морской галькой и соленой водой.

— А из чего само весло рубится?

— А ты прикинь, князь.

Василий повертел в руках белое с красным оттенком весло.

— Кажись, из сосны.

— Промахнулся, Василь Михайлыч. Это на твоей речушке с сосновым веслом можно ходить, а для моря ель и сосна — древесина неподходящая, ибо легка и непрочна.

— А, может, из ясеня?

— Бывают весла и из ясеня. С такими можно и по морям и по рекам ходить, но недалече, ибо весла из ясеня зело тяжелы и зело гибки.

— Не разумею, Фрол Егорыч. Я ж не плотник.

— Не всякий плотник угадает. Из красного бука, кой не имеет недостатков.

— Отроду не видывал.

— Редкое древо. На Руси его, почитай, и не увидишь. Растет бук на берегах Крыма, в Бессарабии и на горах Кавказа. Самое дорогое для корабельных весел дерево.

— Да кто ж его сюда доставил?

— По приказу царя… Ну да ладно, Василь Михайлыч. Пойду в трюм загляну.

Затем на корабль, с копьями и пищалями, гуськом потянулись стрельцы в круглых железных шапках. Они взяты на корабль намеренно, ибо в случае надобности будут помогать в пути судовой команде.

Солонец не спешил выходить из трюмов, освещенных фонарями. Здесь не только купеческие товары, но и провизия, вода, вино и другие судовые запасы, крайне необходимые для длительного плавания. Трюм разделен деревянными перегородками, дабы судовые запасы не были сложены в кучу. Для каждого вида — свое место, и об этом будет знать каждый матрос.

Затем капитан также придирчиво осмотрел все маленькие каюты, устроенные между нижней и верхней палубами. Конечно, простор в них невелик, но спальные места, в два яруса по бокам, надежно прикреплены к перегородкам, снабжены крепкими лесенками и висячими фонарями.

Последний раз кормчий был на корабле три месяца назад. Томительное ожидание какого-то таинственного плавания настолько его угнетало, что он не выдержал и явился к воеводе:

— Отпусти, Никита Андреич. Мочи нет ждать. От безделья мхом зарасту.

— Не могу, Фрол Егорыч. У меня строгий царев приказ. Ждать!

— Да сколь можно? Отпусти. Недалече уйду. Лес рубить с артелью. Чуть что — и я на корабле.

Никита Головин хоть и вошел в положение Солонца, но отпускать его в лес не пожелал. А вдруг беда какая приключится? Всякое бывает при валке тяжелых деревьев.

— Будь на «Святом Георгии». Досматривай корабль.

Фрол чертыхнулся и… ушел в лес с артелью. Воевода норовил, было, вернуть строптивца со стрельцами, но отдумал: Фролка может и вовсе заартачиться, а то и в бега сойти. Уйдет в Холмогоры, сядет на какое-нибудь суденышко — и ищи ветра в поле. А тут царев гонец нагрянет. Где Фролка, кой должен немешкотно за море идти? Нет Фролки, пропадай воеводская головушка… Пусть лес валит, тут он всегда под боком. А корабль никуда не денется, ибо его денно и нощно оберегают караульные стрельцы.

Фролка же, спешно отозванный на «Георгия», и вновь превратившийся в сурового морского капитана, хоть до мелочей и ведал свое судно, но опять проверял его так, как будто впервой видит.

После осмотра трюмов, Солонец принялся за осмотр пушек, некогда доставленных с московского Пушечного двора. Отливал орудия по особому государеву наказу именитый пушечный мастер Андрей Чохов. Сам приезжал на корабль, сам держал совет с бывалыми мореходами. Особенно чутко он выслушал Фрола Солонца:

— Ныне на всех морях разбойничают корсары: и гишпанские, и аланские, и свейские…Даже королева Елизавета не гнушается держать на своей службе корсар. Для их отражения надобны пушки, и такие, чтоб для корабля были сподручны. Тяжелые — хороши, но отягощают судно и в перестановке громоздки. Легкие же пушки — самые бы то, но в бою могут подвести, ибо легкими ядрами не всякий разбойный корабль продырявишь.