Ворчал ремесленный люд, но глотку шибко на площадях не драл. Ныне же, как доносят лазутчики, в слободах гамно. Ширится смута, и началась она не сегодня — всполошные костерки запылали с первых же вестей из Украйны, запылали дружно, неистребимо, норовя загулять огромным, ярым кострищем. Голь посадская радовалась появлению Дмитрия, войску, вышедшему из Путивля, Кромской победе Большого воеводы… Вовсю кричали: истинный царь близится, Избавитель идет!

Избавитель! — повторял про себя Иван Исаевич. Вот его грамоты. Каждую неделю доставляют из Путивля по целому коробу с царскими столбцами. Князь Григорий Шаховской не забывает Большого воеводу, шлет не только грамоты, но и хлеб, оружие, ратных людей. И все это именем царя Дмитрия.

Развернул одну из грамот, прочел. Да, государь многомилостив. Как тут не всколыхнуться трудникам! Не бывать на посадах заповедным годам, царской «десятинной пашни», «посадскому строению». То ль не милости! Заповедь — не только мужику, но и ремесленнику — мера горе-горькая. Ныне уж не уйдешь из посада, не побежишь в другой город, надеясь оседлать нужду непролазную. Заповедь! Сиди и тяни лямку, покуда не выроют ямку. Надо бы ране бежать, до царского указа. А каково на посаде сидеть? В слободах и трети трудников не осталось. Лихо им, бедуют! Ждет не дождется тяглый люд Избавителя.

Ждет, — хмыкнул Иван Исаевич, — однако ж за оружье посадские не берутся. Стрельцов опасаются, да и войско Шуйского на подходе. Не так-то просто посаду на открытый бунт решиться, экая силища на Калугу прет! Тут самый удалый призадумается. Шуйский, поди, и в мыслях не держит, чтоб Калуга от него отложилась. Наверняка идет. Войду-де в город без помехи, затащу на стены пушки и побью Вора. Побью насмерть, дабы впредь мужик головы не поднял, дабы на веки вечные запомнил: царь

— наместник бога на земле, баре — господа, мужик же — раб покорный.

Ну нет, Василий Иваныч, — вскипал сердцем Болотников, — не бывать тому! Не одолеть тебе повольницу, подавишься, кровью захлебнешься. Не бывать!

В тот же день снарядил в Калугу Юшку Беззубцева, Семейку Назарьева и Нечайку Бобыля.

— Посылаю вас, други, на дело опасное и многотрудное. Ведаю, можете и головы положить, но идти надобно. Без Калуги нам царево войско не осилить. Ступайте в народ, читайте «листы», зовите посад на битву с Шуйским. Верю — трудник пойдет за нами, буде ему сидеть в оковах, буде горе мыкать. Сколь городов на Руси поднялось, быть и Калуге вольной.

Окинул каждого пытливым взором, спросил напрямик:

— Не заробеете? Пойдете ли под кнут и огонь, коль лихой час приключится? Все может быть, други. Так не лучше ли тут кому остаться?.. Не огневаюсь, сердца держать не буду. Пошлю тех, кои плахи не устрашатся.

— Срам тебя слушать, Иван Исаевич. Уж ты-то меня боле всех ведаешь. Срам! — возмущенно молвил Семейка.

Осерчали на Болотникова и Юшка с Нечайкой. Иван Исаевич крепко обнял каждого.

— Спасибо, други. Об ином и не думал. Возвращайтесь живыми.

Посланцы поскакали к Калуге.

Войско отдыхало на коротком привале. Ржали кони, дымились костры. К Болотникову шагнул стремянный Секира.

— Калужане до тебя, воевода.

— Калужане? — отодвинув мису с варевом, быстро поднялся Болотников. — Кличь!

Секира махнул рукой. Подошли двое посадских в полукафтаньях, поклонились.

— Здрав будь, воевода.

Ладные, справные, глаза же у обоих настороженные и прощупывающие.

— Из купцов, что ль? — спросил Болотников.

— Угадал, батюшка, — вновь поклонились посадчане. — Купцы мы. С превеликой нуждишкой до тебя, воевода. От всего торгового люда посланы. Защити, батюшка!

Лицо Ивана Исаевича заметно повеселело. Добрый знак, коль торговый мир защиты просит. Купцы — народ степенный, зря головой в омут не кинутся; выходит, и их допекло, коль в бунташное войско прийти не забоялись.

— Сказывайте вашу нужду.

Купцы глянули на воеводу, глянули на рать (с холма далеко видно). Большое войско у царя Дмитрия, оружья вдоволь. Болотников купцов не торопил: пусть убедятся в его ратной силе, пусть дивятся. Ишь как дотошно оглядывают, будто на зуб пробуют. Негромко рассмеялся:

— Добр ли товар?

Купцы хитровато ухмыльнулись:

— С таким товаром не промахнешься, воевода.

Один из купцов, большелобый и приземистый, шагнул к лошади и вытянул из седельной сумы соболью шубу. Понес на вытянутых руках к Болотникову.

— Прослышали мы, что идешь ты Большим воеводой царя Дмитрия Иваныча. Прими сей дар от калужского торгового люда. И дай тебе бог славы ратной.

Болотников повернулся к стремянному.

— Вина купцам!

Позвал в шатер, угостил, но долгого застолья не вел: пора поднимать войско.

— Сказывайте.

И купцы сказали: обнищали, оскудели, царь пошлинами задавил. Заморские же гости торгуют беспошлинно, живут вольно и льготно, русских купцов теснят, каменные подворья ставят. Великий разор и от московских гостей. Подмяли калужских, цены сбивают, хлеб и соль перекупают. Многие торговые люди по миру пошли. Набольшие купцы и те нужду хлебают.

— Так-так, — раздумчиво протянул Иван Исаевич. — Ну, а как слободской люд? Чью руку держит?

— Всяко было, батюшка. Народишко — он всю жизнь верткий. И туда, и сюда, как попова дуда. Намедни на Шуйского ярился, седни же присмирел, вот-вот к царю всем городом перекинется.

— Чего ж так? — спокойно, не подавая вида, что встревожен, спросил Болотников, однако на сердце сразу потяжелело.

— Царь третьего дня гонцов прислал. Много гонцов, будто горохом из лукошка сыпанул. Тут и от себя, и от Марьи Нагой, и от патриарха. Вот народишко и заколебался.

— Ужель Шубнику поверили? Лжецу, кривдолюбцу и боярскому потаковнику!

— Шуйскому-то не ахти верят, наслышаны о его пакостях. А вот инокине Марфе да владыке Гермогену, кажись, вняли. Патриарх карой божьей грозит. Пужается чернь, лихо в антихристах ходить.

— А вам не лихо?

— Купца не нагружаешь, — крякнули торговые люди. — Нельзя нам туда и сюда, как бабье коромысло. Чай, не блохи. Мало ли чего гонцы насулят. За очи коня не покупают.

— Мудреный, однако ж, вы народ, — улыбнулся Болотников. — Как звать?

— Богдан Шеплин да Григорий Тишков.

— Запомню. И вот вам мой наказ: езжайте в Калугу и подбивайте посад. Дам вам грамоты от царя Дмитрия. Гляньте — грамоты истинные, с царскими печатями. Государь Дмитрий Иваныч жалует торговых людей и посадских льготами и милостями великими. Поможете взять Калугу — награжу щедро, и вот вам в том моя рука.

Отпустив купцов, вздохнул: худые доставили вести. Калужане вот-вот к Шуйскому переметнутся. Досуж, досуж Василий Иваныч! Марфу и владыку на помощь призвал. В самое темечко ударил: народ — христолюбив, не всякий захочет под патриарший гнев угодить. Изворотлив Шубник. Силой не взять, так хитрость на подмогу. Так, глядишь, и переманит калужан. Но то ж беда!

И вновь сдавило от тяжких дум виски. Калуга! Как много ныне зависит от тебя! Скорее бы уж дошли до трудников посланцы, скорее бы донесли праведное слово… А что, как схватят? Калуга полна стрельцами и соглядатаями Шуйского. Тогда и вовсе некому кинуть клич.

Выпил чарку вина, другую, и вдруг будто молния полыхнула. Самому! Самому скакать в Калугу. Скакать немедля!

Глава 12

В ЛЕСНОЙ ДЕРЕВУШКЕ

Юшку, Нечайку и Семейку настиг уже к вечеру.

— Аль что приключилось, воевода? — всполошились посланцы.

Иван Исаевич молчаливо сполз с коня. Посланцы недоуменные, встревоженные, ждали.

— Сам, сам пойду! — отрывисто буркнул Болотников.

Посланцы обиделись: в ближних людях своих усомнился, в сотоварищах верных.

— Не чаяли мы от тебя такого, Иван Исаевич. Что ж нам — вспять ехать? — с сердитой горечью молвил Семейка.

— Вспять? — приходя в себя, переспросил Болотников, и только будто теперь увидел повольников, увидел их досадливые лица. — Зачем же вспять?

Размялся и вновь сел на коня. Велел ехать дальше. Чуть погодя оглянулся. Посланцы — темнее тучи.