Но как голова ни усердствовал, как ни бранился, а царево войско все больше и больше отрывалось от пушкарского наряда.

Лишь только через неделю гонцы донесли:

— Наряд в семи верстах, воевода!

— Наконец-то! — обрадованно воскликнул Михайла. Все эти дни он бездействовал. Войско обложило Кромы, но на приступ не шло: Нагой ждал подхода пушек.

В воеводском шатре было гомонно. Михайла, нарушив царское повеленье, бражничал, забавляясь с красной девицей, доставленной из ближней деревеньки.

Кузьма Андреевич разместил на ночь наряд в березовом перелеске. Но покоя пушкарям не дал. Чуть свет собрал к себе и приказал:

— Седни подойдем к войску. Готовьте наряд к смотру. Чтоб золотом пушки горели!

Вскоре к голове примчал на саврасой лошаденке боярский тиун из соседнего села.

— Беда, батюшка! Ворог идет на Кромы!

— Кой ворог? Очумел, борода. То ж дорога из Москвы.

Крамольников позади себя голова не ожидал. Ведал: воры должны идти на Кромы из Путивля.

— Ворог, батюшка, людишки мятежные! — напуганно баял тиун. — Ночью в село вошли. Цело войско. А воеводой у воров Ивашка Болотников. Де, послан царем Дмитрием.

— Велико ли войско? — встревожился Кузьма Андреевич.

— Велико, батюшка. Немалые тыщи. Поди уж, из Дубков наших выступили. Ты бы…

Кузьма Андреевич, не дослушав тиуна, кинулся к вершникам. Одного послал к селу, другого — к воеводе Нагому. Сам же приказал развернуть в сторону неприятеля пушки, зарядить их ядрами и дробом[34]. Вскоре лазутчик, посланный к селу, вернулся.

— Идут, голова!

— Впереди кто?

— Конные. Эдак тыщи в три. За ними пешая рать. Кузьма Смолянинов решил принять бой. Надеялся на воеводу Нагого.

«Встречу воров нарядом. А там авось и полки Михайлы Александрыча подоспеют».

Бегая среди пушкарей, пищальников и «даточных» людей, кричал:

— Из лесу не высовываться! Палить по моему приказу!

Легкие полевые пушки голова расставил по всему перелеску, охватившему подковой дорогу на Кромы. Тяжелые пушки выдвинул на большак.

Кузьма Андреевич облачился в кольчугу, надел на голову железную шапку. Страха не было, не впервой ратоборствовать. При государе Иване Васильевиче ходил Смолянинов на ливонцев, при Федоре сражался с татарами, при Борисе Годунове бил воровских казаков в Диком Поле.

«Уж не тот ли самый Ивашка Болотников, с коим довелось у Медведицы сразиться? — подумалось Смолянинову. — Тот был воин отменный, немало с гультяями стрельцов уложил».

Когда вышли из Путивля, Иван Исаевич сразу же выслал встречу Михайле Нагому лазутчиков из ертаула.

— Скакать вам денно и нощно. Изведайте: далече ли царев воевода и много ли с ним войска.

Лазутчики, возвращаясь, доносили:

— Нагой миновал Одоев. Войско его тыщ в десять.

— Царева рать под Болховым.

— Нагой у Орла.

И вот настал день, когда один из лазутчиков известил:

— Михайла Нагой у Кром.

Появился в стане лазутчик не один, вместе с ним примчались к Болотникову семь конников в летних тегиляях[35].

— Из царева войска бежали, — пояснил лазутчик.

— Чего ж так? — усмехнулся Болотников. — Аль худо стало в государевой рати?

— Да кой там государь? — махнул рукой один из переметчиков. — Шубника бояре выкликнули, лют он к народу. Хотим истинному царю послужить. Примай, воевода!

Иван Исаевич весело глянул на своих ратников.

— Слыхали, други? Бежит от Шубника войско. Не было и не будет в боярской рати крепости.

— Вестимо, воевода, — отозвались повольники. — Мужик николи за боярина биться не станет. Да и на кой ляд ему за вотчинника кровь проливать?

— Верно, други. Не стоять мужику за барина.

Затем Болотников подробно пытал перебежчиков о войске Нагого, и те охотно отвечали:

— Рать свою Михайла разбил на две половины. Одна — осадила Кромы, другая — стала на Путивльской дороге. В каждом войске по семь тыщ ратников.

— А стрельцов?

— Две тыщи, к Путивлю развернулись…

Отпустив перебежчиков. Иван Исаевич подумал:

«Нагой-то не дурак. И Кромы в кольцо замкнул, и дорогу из Путивля перекрыл. Врасплох Нагого не взять, придется сквозь стрельцов продираться».

Сказал на совете:

— В лоб не пойдем, ударим воеводу с тыла.

— Как это? — не поняли начальные люди. — На Кромы другого пути нет.

— Есть, други. Свернем к Оке, пойдем правобережьем и выйдем на Орловскую дорогу. Нагой оттуда нас не ждет. Правда, крюк немалый, но окупится удачей.

Крюк обошелся в четыре дня пути; шли запутицами, а то и вовсе по бездорожью, пересекая овраги, балки и мелкие речки. Войско поустало, и когда, наконец, выбралось на Орловскую дорогу, Болотников дал дружине передышку.

— Ничего, ничего, ребятушки, теперь уж скоро, — подбадривал повстанцев Иван Исаевич. — До Кром рукой подать.

Заночевали в Дубках, небольшом селе в десяток дворов. А рано поутру выступили на Кромы.

Вперед поскакал дозор в пять вершников; летели наметом, не таясь. Знали: вражьих ратников не встретят до самых Кром. Скакали весело и беззаботно, радуясь тихому солнечному утру. Когда миновали просторное ржаное поле и въехали в березовый перелесок, угодили в плотное кольцо служилых пушкарского наряда.

— Теперь гляди в оба. Вот-вот воры покажутся. И чтоб стоять храбро! С нами бог и государь! — кричал пушкарям Кузьма Смолянинов.

На большаке появились конные; ехали молодцевато, пятеро в ряд; мелькали черные, серые и рыжие шапки, позвякивали уздечки. То был передовой полк Федора Берсеня.

Широкое медное лицо Смолянинова покрылось испариной, глаза недобро сощурились.

«Смело идут, крамольники. Подпушу поближе. Лишь бы пушкари не дрогнули. Не дай бог, коль ране меня выпалят».

И когда до перелеска осталось не более трех десятков саженей, голова взмахнул рукой.

— Пали по супостату!

Рявкнули мощные «василиски» и «гаковницы», «гауфницы» и мортиры, осыпав ядрами и картечью войско повстанцев. Сотни коней и наездников грянулись оземь. В грохоте пушек послышались испуганные выкрики, стоны раненых, ржание лошадей.

Вершники в замешательстве бросились вправо и влево к перелеску, но с обеих сторон их косил смертоносный дроб пищалей и пушек.

То был страшный час для повстанцев; враг бил в упор, усыпая дорогу и поле телами поверженных.

Болотников находился в Большом полку. Услышав неожиданные залпы пушек, встревожился.

— Откуда?! Откуда здесь пушки? Где дозор? — резко повернулся к стремянному. — Скачи в Передовой. Что там?

Стремянный огрел плеткой коня, полетел. На встречу уже неслись вестовые Федора Берсеня.

— Беда, воевода! На вражий наряд напоролись. Там сотни пушек. Гибнет полк! Что Берсеню сказать?

Болотников вскочил на коня, кровь прилила к лицу, тяжелая ладонь до боли стиснула рукоять меча.

Примчали новые вестовые.

— Берсень отступает!

Начальные глянули на воеводу.

— Что надумал, Иван Исаевич?

Нечайка Бобыль, горячий, порывистый, выхватил из ножен саблю.

— Прикажи, батька. Айда на ворога!

Болотникова и самого неудержимо тянуло ринуться на неприятеля, и был уже миг, когда он, так же как и Нечайка, хотел сверкнуть над головой тяжелым мечом, но все ж укротил себя.

— Не знавши броду, не суйся в воду, — мрачно и хрипло выдавил он.

— Отступать… Отступать всему войску.

Глава 8

«ЛИСТЫ» БОЛОТНИКОВА

В стане Михаилы Нагого праздник. Победа свалилась нежданно-негаданно.

«Ай да Кузёмка! Ай да голова! — ликовал боярин. — Славно побил мятежную рать!»

Но вслух о том не высказывал, говорил иное:

— То моим помыслом содеялось. Это я велел Куземке воров бить. Воеводы же «во товарищах» таем посмеивались:

— Горазд брехать Михаила Александрович. Ловок, похвальбишка. Вон уж и гонца к царю с сеунчом[36] снарядил. В Москву был отправлен любимец воеводы, его стремянной Андрюшка Колычев.