Вийон. Семь дней творенья.

Гийом. Творец же троичен, как учит наша святая церковь. Стало быть, десятка есть творец и творение. Повторенная четырежды, она составляет сорок. Стало быть, число сорок указует нам на протекание сущего в сих временных сроках. И, стало быть, господь наш, постившийся сорок дней и сорок ночей, пригласил и нас в этой временной жизни к воздержанию и целомудрию.

Вийон. С выводом можно спорить.

Гийом. Молчать!

Вийон. Да как же так, дядя Гийом? Господь, отпостившись, сколько ему полагалось, вознаградил свое естество, закурил и выпил чем господь послал…

Гийом. Как ты сказал? Господь послал? Кому же это он послал? Выходит, самому себе послал? Понял теперь, что, переча старшим, не доберешься до истины.

Вийон. Истина, как учит Аристотель, познается в спорах.

Гийом. Кто спорит-то? Спорят доблестные мужи, опоясанные мечом верховной дисциплины, сиречь диалектики, а не такие сопляки, как ты. Да и оным прославленным мужам право на сомнение далось нелегко. Писание говорит, что, когда Спаситель наш ходил в школу и, споткнувшись на первой же букве алеф, тщился объяснить ее смысл, учитель высек нашего Спасителя за сию преждевременную потугу. Так вот, не сомневайся, не застревай на погрешностях доказательства, не выказывай себя, храбрец, не суй носа куда ни попало! Посмирнее, Франсуа, полегче! Что это за шрам на лбу?

Вийон. Пустяки. Царапина. Бритвой порезался.

Гийом. Чую ложь! Искромсан ты в драке, подлый школяр! Ножом тебя резнули по морде. Так ли? Отвечай.

Вийон. Клянусь вам именем матери!

Гийом. Не любишь ты матери, почтенной старушки. Моей старости не чтишь. Будущность губишь.

Вийон. Разве я один драчун? Все драчуны. Другие школяры откалывают еще и похуже. Будьте спокойны, дядя Гийом, не сладок мне запретный плод, не любы их похождения. Плевал я на кабацкую славу, на красавиц, на легкую жизнь негодяя. Иным я в жизни озабочен, иное снится мне по ночам, иная сила влечет меня, — может, на гибель, не знаю, — влечет так, что спирает дыхание и сохнет гортань.

Гийом. А ну поведай, какая сила?

Вийон. Постричься хочу. Устал ходить в миру. Смердит мне из всех углов и подворотен Парижа.

Гийом. Вот куда загнул! Удивил. Растрогал, но и удивил. Полагаю, что с таким решением торопиться некуда. Дай я крепко обниму тебя.

Вийон. Стало быть, сейчас еще нельзя и мечтать о благодати? О, как это горько! К тому же дикая бедность удручает мне сердце. И свечи не могу поставить перед статуей богоматери.

Гийом. Вот тебе пол-экю.

Вийон. Что? Золото? Не могу глядеть на него. Режет мне очи адский блеск. Но скреплюсь, зажмурюсь и возьму.

Гийом. Привыкай, голубчик! Вот тебе еще экю. Отдай матери, обрадуй бедную женщину.

Вийон. Разве что для матери! Как мне благодарить вас, добрый дяденька?

Гийом. Затверди пятьдесят стихов Горация. Завтра спрошу. У Сен-Жака звонят. Прощай до полдня! (Уходит.)

^{Оставшись один, Вийон пробует деньги зубами, щелкает языком и прячет их в пояс. Внезапно окно кельи распахивается. В окне растрепанная голова Корбо.}