Перед отъездом на место сбора, паны собирались по соседству партиями, под предлогом охоты. У Венцлавовича собрались 21-го апреля сам довудца и человек двенадцать его сподвижников, в числе которых были три молодых артиллерийских офицера, убежавшие из Могилёва: Корсак и два брата Манцевичевы{23}, наэлектризированные своею матерью. На другой день в трех повозках они поехали к Маковецкому в фольварк Черноручье, где застали ужечеловек 30 гостей.
Место сбора было назначено в черноруцком лесу, почему и шайка Антония была названа черноруцкою. Паны с разных сторон, по одной и по две повозки, направлялись в лесу к месту называемому Макаровым Кругом. Не доезжая его, для безопасности, отправляли людей обратно, а далее шли пешком; для обоза был назначен Черноруцкий фольварк. На Макаровом Кругу пулкувник Антоний, в золотом шитом кунтуше, вечером принял команду, поверил присутствующих, и на ночь вся компания человек до 100 отправилась в фольварк Черноручье к помещику Маковецкому, где был готов ужин и хозяин встретил их на крыльце с хлебом и солью.
23-го рано утром, надев свой кунтуш, Антоний со всей шайкой отправился в соседнюю от Черноруцкого фольварка деревню Новоселье и велел крестьянам собираться. Был праздник Юрьев день. „Чи чули (слыхали ли) вы новину? — сказал он им. — В этом году будет у вас Француз, мы прочитаем вам бумагу от царя, но не вашего, а польского, который идет воевать за вас. Слушайте: от нынешнего дня вы не обязаны служить пригон, уничтожается также акциз на водку и на соль. На выкуп не давайте ни гроша. Эта земля вся ваша и детей ваших. Рекрут у вас насильно брать не будут, разве только по собственной охоте. Рекруту будет пенсии в сутки 25 грошей, 4 фунта белого хлеба и 1½ фунта мяса. Вот ваши бабы ходят босы, а у нас посмотри" (при этом он, раскрыл плащ, показал свой расшитый золотом кунтуш).
После Антония говорил мировой посредник Позняк. „Вот, ребята, мы писали, писали, — сказал он им пророчески, — и вся наша работа в один день пропала, теперь будет совсем другое". Крестьяне смотрели выпучив глаза на эту комедию. Антоний скомандовал построившейся шайке „марш", и спросив на прощанье крестьян, поняли ли, что он им говорил, отправился с шайкою в фольварк Франкулин Осипа Позняка.
Крестьяне действительно поняли в чем было дело, и по уходе шайки, послали к становому нарочного сказать, что явились мятежники и отправились по Друцкой дороге.
В Франкулине шайка осталась лишь несколько минут: дано было знать, что едет исправник с казаками. „Поспешайте, поспешайте! — раздавалось в шайке, — Исправник наедет". В деревне Полковичах, когда шайка остановилась для отдыха, Антоний собрал крестьян у корчмы, вышел к ним с речью подобною произнесенной в Новоселье, но исправленною и дополненною следующими словами: „Ваш царь уже семь лет обманывает вас вольностью; французы уже в Минске. Как скоро мы прогоним москалей, будет другая воля, в рекруты брать не будут, а служить будут в своем повете (уезде), подати платить по три злотых, земли на всякую хату по пяти моргов, барщину служить только до Юрьева дня". Шкловский ксендз, в полном облачении, прочитал присягу на верность польскому королю и французскому императору; затем последовал вызов охотникам идти в шайку. Никто не двинулся. Шайка пошла далее, ксендз с крестом впереди. В деревне Антовске опять были собраны крестьяне. Ксендз в облачении стал впереди; после краткой речи Антоний прибавил: "Мы — поляки; ступайте за нами!.. Вам платят здесь бумажками, мы будем платить золотом; сами вы будете ходить в золоте, будете вольны по-старому и платить подати с камина как платили ваши предки; мы за вас бились и кровь проливали в Севастополе". Крестьяне, слушая все эти нелепицы, начали подсмеиваться над стоящим перед ними в кунтуше шутом; это раздосадовало Антония, и он начал грозит им, что к празднику Троицы придет с большой силой. Приближаясь к Друцку, шайка начала встречать уже и шляхту. Оратор прибавлял, что москали стесняют веру и насильно перекрещивают католиков, уговаривал шляхту пристать к шайке, говорил, что король польский будет платить по пятнадцати рублей в месяц каждому, а кто не пойдет тому будет худо. Но увещивания не произвели действия. „Не знаем куда и зачем идти, — говорила шляхта, — то дело панское, а нам нужно работать дома". В селе Рудаковиках все взрослые крестьяне разбежались; остались старики да писарь с пономарем. Их Антоний непременно хотел взять в шайку, обещал в противном случае их связать и вести таким образом далее; те отвечали: "Какой же толк будет от связанных?" Разгневанный Антоний забыв предписание кротости, выхватил было револьвер, но остановился вовремя. Угрозы на старую шляхту не подействовали вовсе.
— Увидим панове, возразил один из стариков, — кто будет счастливее: вы ли, которые идете воевать, или мы, которые дома остаемся. Не перескачивши речки не говори гоп! И французы в двенадцатом году говорили то же, да померзли как пруссы.
Антоний грозил старикам, что за ним идут шесть тысяч французов, которые накажут их за холопье упрямство.
Так мало-помалу рассеивались надежды мятежников поднять не только католическое, но и православное население. При чтении у одной корчмы манифеста о короле польском и императоре французском, один крестьянин с улыбкою одобрения что-то про себя бормотал.
— Что ты говоришь? — спросил его обрадованный один из ревнителей.
— Говорю, что дай Бог ему много лет здравствовать, — отвечал крестьянин.
— Кому? — последовал вопрос.
— Да Императору Александру Николаевичу, — продолжал крестьянин.
— Дурень! — получил он в ответ от раздосадованного ревнителя.
В ближайшей от Друцка околице, Воргутьеве, было более ста шляхетных католических домов. Мятежники пустили весть, что идет французский генерал с французским и польским войсками; но хитрость не удалась. Собранная 24-го числа в деревне Филатове шляхта узнала в воинственных пришельцах соседних панов и решительно отказалась верить, а шляхтич Тетерский выразил даже, что если бы сила, то всех бы их следовало перевязать.
Между тем еще утром 23-го числа к становому прибыл в Шклов крестьянин из окрестности Черноручья с известием, что он встретил пробиравшуюся в лес толпу вооруженных людей, которые расспросив его о дороге к Макарову Кругу, прибавили: „Мы, поляки и французы, забрали Петербург и Варшаву, и теперь идем забирать Могилёв". Скоро за ним явился нарочный посланный крестьянами из Новоселья, а за ними — два еврея, которые, под строгим надзором, шили чамарки у Маковецкого, и были выпущены, по уходе пана в шайку; они подтвердили показания крестьянина. Становой Вейл поскакал в Могилёв с уведомлением, что собралась в Черноручье шайка и двинулась по дороге на Друцк. Вечером 23 числа была послана из Могилёва стрелковая рота с 20 казаками, и в Витебск было телеграфировано губернатору с просьбою двинуть из Сенно роту навстречу шайке. Известие об этих распоряжениях было тотчас своим путем сообщено и Антонию, и застало его в деревне Филатове. Он не медля выступил, и быстро сделав более 30 верст, к одиннадцати часам вечера 24-го пришел в Кручу. Здесь нагнало его новое известие, что в тот же день рота на подводах и казаки выступили из Шклова, напали уже на следы шайки и быстро по этим следам двигаются на Друцк. Антоний решился искать спасения в Сенненском уезде, надеясь лесами пробраться на соединение с шайкою Жебровского; оставив Кручу, он в ту же ночь двинулся в Микулинский лес, где и остановился для ночлега. На другой день, плутая по лесу с целью скрыть свой след и сбить с пути преследующих, шайка к вечеру перешла в Сенненский уезд, остановилась ненадолго в фольварке помещицы Перотъ Антонове, и перешла в лежащий по-соседству бор, где и расположилась на ночлег близ речки Вечеринки. Измученные паны, не привыкшие к походам, не могли идти далее и требовали отдыха. Антоний назначил дневку. Находившаяся по опушке леса канава была подновлена; повстанцы сделали нечто вроде вала и незаметных засек, и в этом укрепленном лагере пробыли 26-ое число.