4-го апреля, в среду на святой неделе, они отправились по железной дороге в Москву, откуда Жверждовский и выпроводил их далее. Все они отправились на почтовых: Жебровский и Олендзский до Орши, где у Миткевича в Литвинах нагнали Жверждовского, двумя днями ранее их уехавшего из Москвы и 12 апреля прибывшего на воеводство; Держановский отправился до Бобруйска.
Как известно, каждый поступавший на служение жонду на всякий случай расставался со своим фамильным именем и принимал другое. Жверждовский принял имя Людвига Топора. На это имя ему была выслана от жонда и номинация. Подобным образом прозвище Косы было принято бежавшим из Смоленска артиллерийским поручиком Жуковским, приятелем Жверждовского, назначавшимся начальником одной из шаек. Три академиста тоже получили прозвища: Константин Жебровский выбрал свое уменьшительное имя Костки, Антоний Олендзский оставил за собою имя Антония, а Станислав Держановский назвался Станиславовичем.
Жверждовский из Москвы приехал прямо в Оршанский уезд и поместился в Литвинах у Миткевича под именем капитана Величко, будто бы приезжего родственника жены хозяина. По приезде воеводы все устремилось к нему на поклон и для совещаний. Начались беспрестанные панские съезды и совещания; французский язык, не понятный дворовым, сильно пошел в ход. Для давно желанного гостя были затеяны разные приятные неожиданности: ему поднесли богатый кунтуш и выписали из Москвы парадный генеральский седельный прибор с медвежьим вальтрапом. Но воевода немного пользовался подарками: в день битвы он предпочитал форменный мундир; кунтуш надел лишь однажды, на каком-то в честь его данном обеде, а заказанное седло опоздало своим прибытием, и за ненахождением получателя, его принял с почты, кажется, становой пристав.
Топор не остался в долгу если не сюрпризами, то по крайней мере подтверждением своим полководческим словом всех панских надежд. Местные организаторы представили ему сведения о числе ими навербованных, и друг перед другом нещадно множили силы: в итоге вышло до 15.000. Тогда воевода торжественно воскликнул: „Губерния наша!" Трудно решить, думал ли он тем еще более подзадорить своих сподвижников, или в приятном настроении, после хорошего обеда, в чаду почестей, действительно поверил, что из 38.000 всего католического населения найдет 15.000 мужчин, способных поднять знамя мятежа, и что с ними завоюет свое воеводство.
Широкие планы развивал воевода. В начале мая, иноземная помощь{14} является с двух сторон: одна через Галицию, другая десантом от берегов Балтийского моря; русские войска достаточно подготовлены польскою пропагандой и деморализованы, чтобы с прибытием союзников не желать долго упорствовать в удeржании поголовно восставшей Польши; в это время Литва в полном восстании, также очищается от русских. Гвардии опасаться нечего: в рядах ее имеются друзья.{15} Шайки Сераковского со всех сторон подступают и берут Вильно. Относительно Могилёвского воеводства: должно сперва временно отбросить малонадежные уезды Гомельский, Климовский и Мстиславский, прочие поднять с помощью быстро сформированных шаек на обоих берегах Днепра, и, подчинив своей власти воеводство, устремиться в Рославльский уезд Смоленской губернии. При общем настроении умов в России, обработанных польской пропагандой в учебных заведениях, современной литературой и общим негодованием на Положения 19 февраля 1861 года помещиков и крестьян, с появлением повстанцев к ним несомненно тотчас присоединяются губернии: Смоленская, Московская и Тверская, и Топор беспрепятственно доходит до Волги. По Могилёвским показаниям, лишь на Волге остановилась размашистая фантазия воеводы.
Жверждовский главным образом желал, чтобы какое-либо резкое событие, преувеличенное молвой и шляхетской ложью во сто крат, громко заявило бы Европе, что и дальняя Могилёвская губерния живо и сильно откликнулась на национальный призыв Польши 1772 года.
Затем он предполагал одновременно поднять знамя мятежа в разных местах, отуманить администрации, взволновать и вооружить население, воспользоваться малым числом находящихся в губернии войск,{16} привести начальство к затруднительному вопросу, куда преимущественно направить военные силы, захватить орудия по уездам расположенных батарей,{17} с торжествующими шайками напасть на Могилёв и завладеть им.
Ближайшие распоряжения для шаек, сколько видно по собранным сведениям и ходу дел, состояли в том, чтобы образовать из повстанцев на правом берегу Днепра четыре шайки, а на левом две. Первую шайку, оршанскую, (правого берега) предполагалось увеличить витебской силой, так как витебские ревнители, при разных местных затруднениях, уведомили о своей готовности к переходу в Могилёвскую губернию. Эта шайка, пользуясь чрезвычайно лесистой и болотистой местностью северной части уезда, должна была охранять границы от всякого вторжения со стороны Витебской губернии.
Второй шайке, сенненской, предписывалось, собравшись у деревни Слепцов, утвердиться у прихода Лукомля, между тамошними лесами, озерами и болотами, и возмутив околицы приходов, Черейского, Лукомлянского, Вячерского и Сенненского, действовать на север от Могилёва.
Третья, могилёвская, должна была собраться у Черноручья, утвердиться в Могилёвском уезде, в лесистой местности между Кручею и Полесьем и, возмутив околицы Бобрского и Толочинского приходов, действовать на северо-западе от Могилёва. Ходили слухи, что две эти шайки, подняв население, должны были соединиться и начать военные действия нападением на город Сенно.
Четвертой шайке, рогачёвской, предписывалось сформироваться у фольварка Верхней Тощицы, утвердиться в лесах между Днепром и Друтью, поднять околицы четырех по соседству лежащих приходов, Дворжечно-Антушевского, Озеранского, Свержанского и Рогачёвского, и действовать на юг от Могилёва.
Сделанный без хозяев расчет не оказался верен; ни одна шляхетская околица не пристала к мятежу; Дворжечно-Антушевскую в повиновении удержало расположение в ней воинской команды. Из околиц в шайки пошло лишь только немного разными обещаниями увлеченных парней.
На левом берегу приказано сформировать пятую шайку, чериковскую, в лесах Чериковского уезда в окрестностях м. Кричева, из чериковских и чаусовских ревнителей, а шестую, горыгорецкую, из партий левого берега Днепра, Оршанского и Могилёвского уездов и Горыгорецкого. Обеим шайкам предписано действовать на восток от Могилёва и укрываться в обширных лесах, около имения Красного, принадлежащего ревностному организатору Фаддею Чудовскому.
Воевода полагал, что Минская губерния находится накануне полного восстания, и что вторая, третья и четвертая шайки совершенно будут безопасны с этой стороны от нападения войск, занятых местными шайками, опирающимися на борисовские леса. Менее безопасно было положение шаек на левом берегу Днепра. Их воевода принял в ближайшее свое ведение.
Непосредственно он начальствовал над шестой шайкой; Жуковскому-Косе поручил пятую и дал блистательное поручение завладеть батареей в Кричеве.
Довудцею четвертой (рогачёвской) шайки был назначен Держановский-Станиславович, которому не пришлось доехать до места сбора: он был связан крестьянами.
В третьей (черноруцкой) шайке начальник был Олендзский-Антоний; он обладал красноречием, и охотой к разглагольствованиям заразил свою шайку.
Во вторую (сенненскую) шайку, был назначен Жебровский-Костка, человек общительный, который любил бывать и кушать в гостях; шайка его, перебравшись, скоро в Минскую губернию, долго не могла забыть что могилёвская водка вкуснее минской.
Не доставало пулкувника-довудцы для оршанской шайки. Но недолго продолжалось ее сиротство, Фаддею Чудовскому попался где-то беглый поручик Екатеринославского гренадерского полка Будзилович, который, снабженный фальшивым билетом, пробирался в Царство Польское. Чудовский уговорил его остаться, послал его к Топору, который и выдал ему с радостью номинацию.