Шамиль двинулся в Гимры. Там он нашел чиркеевца Али-султана и своего двоюродного брата Ибрагима, которые, оставив небольшое число воинов, распустили остальных по домам, потому что гимринцы изъявили покорность да и бедствовали — не могли прокормить чиркеевское и каранеевское ополчение.

Эрпелинский кадий — правитель койсубулинских обществ — до прихода отрядов успел сбежать. Шамиль возвратил дома, сады и земли всем тем, у кого они были отобраны кадием.

В пятницу во время молебна одна из гимринских женщин вбежала в храм и закричала:

— Надвигается беда! Гяуры подходят к селению!

Муртазагеты и мюриды, прервав молитву, кинулись к двери, оголяя на бегу оружие. Имам с престарелыми учеными и муллой продолжали молиться. Через некоторое время в дверях появился Юнус.

— Идем быстрее! — крикнул он Шамилю. — Почему ты до сих пор здесь? Наши бегут, их теснят враги.

Они прошли через черный ход во двор мечети. За саклями позади храма ждали оседланные кони. Ни выстрела, ни криков не было слышно в ауле. Только топот ног и цоканье множества конских копыт доносилось до слуха имама. Шамиль нагнал убегающих.

Мюриды укрылись в кустарнике, за которым начинался небольшой лесок. Солдаты, пришедшие из Шуры вместе с отрядом отступников, не стали их преследовать. Шамиль был взбешен поведением своих воинов. Выстроив их в шеренгу, он прошелся вдоль и, выхватив из рук некоторых сотских ружья и пистолеты, побросал их в реку.

— Им лучше быть там, чем в руках тех, кто не умеет ими пользоваться в нужный час, — говорил он зло, но спокойно. — Стыдитесь, вы бежали как дикие козлы, почуявшие дух хищника. Не сделали ни одного выстрела…

К Шамилю приблизился Ахвердиль-Магома. Доложил:

— Гонец из Саид-Юрта к тебе, имам.

— Пусть подойдет, — ответил Шамиль.

Молодой человек соскочил с коня, неслышно ступая по мягкой траве, подошел к Шамилю.

— Почтенный имам, — сказал гонец, — меня прислали старейшие сообщить, что Саид-Юрт окружен гяурами.

— Хорошо, мы придем, — ответил Шамиль.

Он тотчас отправил посыльных в Хунзах к Хаджи-Мураду, в Чиркей и Каранай-аул с приказом явиться с людьми к аулу Кильдаркин немедля. И сам двинул небольшой отряд в ту сторону. Наутро они прибыли в Кильдаркин и дождались здесь прихода Хаджи-Мурада с хунзахцами и остальных. Отсюда имам повел свое войско в Саид-Юрт. Аул был занят русскими и ополчением шамхала тарковского. После короткого штурма и небольшой схватки мюридам Шамиля удалось выбить противника из аула.

В Саид-Юрте имам почувствовал недомогание, озноб. Он решил вернуться в Дарго. Но поход свой считал незавершенным. Ему хотелось еще свести старые счеты с предателями и отступниками Ансаля, еще раз побывать в Гимрах. Самочувствие ухудшалось. Тогда он призвал Юнуса, Ахвердиль-Магому, Хаджи-Мурада и сказал им:

— Силы покидают меня, мускулы ослабли, я уподобился улитке, которая ищет покоя, спрятавшись в скорлупу. Не знаю, когда аллаху угодно будет изгнать из моего тела недуг. Как только это произойдет, если суждено произойти, я вернусь к своим делам. А теперь вынужден поручить вам то, что хотел сделать сам с вашей помощью.

— Мы все сделаем так, как ты скажешь, имам, и будем молить аллаха вернуть тебе силы и мощь. Приказывай, — сказал Хаджи-Мурад.

— Надо идти в Ансаль, затем в Гимры, да будет вам сопутствовать удача, а я с чеченцами и Ахвердиль-Магомой потороплюсь в Дарго, пока не свалился окончательно.

Хаджи-Мурад с хунзахцами, чиркеевцами и каранайцами направились к Ансалю. Оба отряда подошли к селению ночью. Под покровом темноты они вошли в аул, оставив коней за селом. Бесшумно пробрались к мечети. Два звонкоголосых мюрида поднялись на минарет, и вдруг полуночную тишину огласили торжественные певучие возгласы «ла-илаха-иллала», которые с нарастающей силой подхватывались горным эхом.

Разбуженные возгласами, странно звучащими в тишине ночи, ансальцы заметались в страхе. Одни плакали, другие, опустившись на колени, молились, третьи, хватая то, что попадалось под руку, бежали из аула.

На рассвете все простые жители Ансаля собрались у мечети. Увидев Хаджи-Мурада и Али-султана, старейшие дали слово принять шариат и больше не склоняться на сторону отступников и гяуров.

По совету имама Хаджи-Мурад и Али-султан назначили наибом Ансаля Идриса андийского, помощником — Мухаммеда чиркеевского. Оставив в Ансале небольшой отряд мюридов, Хаджи-Мурад с Али-султаном двинулись в Гимры, забрав с собой ансальских заложников.

Противника в Гимрах не оказалось. Не вернулся сюда и правитель Койсубу — кадий эрпелинский. Тогда Хаджи-Мурад вернулся в Хунзах. Али-султан, отпустив каранаевцев домой, с односельчанами возвратился в Чиркей.

Вскоре до Шамиля стали доходить слухи о том, что Идрис андийский притесняет жителей Ансаля, требуя имущество сбежавших отступников, и, под этим предлогом, пользуясь властью, позволяет себе несправедливые действия против народа. Ропот и возмущение ансальцев перешли в открытый протест. Два ансальца приехали в Дарго и доложили Шамилю, что шариат приводит к вражде и взаимным спорам между правителем и народом.

— Ты упрекал нас в том, в чем грешны твои люди, — сказал один из ансальцев. — Они делают то, что делали отступники, но более грубо и постыдно. Те из наших людей, которые прежде изъявляли желание признать шариат, теперь отказываются, поскольку этих законов не придерживаются сами законодатели. Если у тебя все такие, оставь нас в покое. Если же Идрис является исключением, убери его, иначе мы уберем сами.

Шамиль ответил:

— У меня нет оснований не верить вам. До меня и раньше доходили подобные слухи. Но я не могу решить судьбу того, кто поставлен над вами, по одной вашей жалобе. Мне нужно выслушать и другую сторону. Обозленные личными спорами либо принужденные к чему-нибудь во имя общего дела, люди могут по недомыслию, ненависти, зависти оговорить самого честного и преданного делу человека. Оставайтесь здесь. Я вызову Идриса и других. Будете говорить в глаза. Доказавший свою правоту будет оправдан, виновный — наказан.

Шамиль позвал к себе Кебед-Магому.

— Брат мой, — сказал имам. — Благородный проникается любовью к себе подобному при первой встрече или знакомстве одного дня. Подлый человек не сближается ни с кем из-за страха или личной выгоды. Боюсь, что ансальский наиб может быть отнесен к последним. Для выяснения скрытых личных или открытых общих целей в правлении Идриса ты должен поехать в Ансаль, выявить все на месте, затем привезти его и других сюда.

Кебед-Магома выехал с небольшим отрядом муртазагетов. Ансальцы встретили его с радостью. Один из ансальских стариков, подойдя к Кебеду, сказал:

— Сын мой, мы не можем сейчас говорить о своих невзгодах, ибо они ничто по сравнению с горем, постигшим тебя. Убит твой дядя Дамада. Мы подозреваем, что это сделали люди Идриса. Сейчас наиб в мечети, не знаем — усердствует перед аллахом или хочет убедить народ в искренности богослужения, оставаясь там после окончания молитвы.

Кебед, тронув лошадь, поехал к мечети.

Ансальский наиб действительно стоял на коленях, один в огромной мечети продолжал молиться. Сняв у дверей сапоги, неслышно ступая по коврам, Кебед подошел к нему и голосом, прозвучавшим как гром в пустом здании храма, произнес:

— Эй ты, ансальский кадий — ученый, законовед, кому бьешь земные поклоны? Аллаху или шайтану, с которым в дружбе твоя совесть?

Идрис встрепенулся, поднял побледневшее лицо и застыл.

— Можешь ли ты, — продолжал Кебед, — посещать мечеть? Держать в руках Коран и смотреть в глаза народа, к которому относишься с презрением? Не по тебе ли судят о тех, кто возвысил тебя над людьми, бессовестный мошенник и убийца?

— Помилуй, на каком основании ты наносишь мне оскорбления, и кто дал тебе право поступать так? — Говоря это, наиб поднялся с пола и, пряча дрожащие руки за спину, попятился к маленькой боковой двери, которая вела в гужру[52].