— Когда она умрет? — кричит он с улицы Антону.

— Откудова я знаю, — отвечает тот, сам по горло устав от такой жизни.

— Не знаю, как ты с ней еще живешь, я бы на твоем месте удавился бы… Это надо же. Все тело мертвое, а сердце не отказывает.

Зять, став на пенек, все толкает и толкает речь о больной теще и о страшной ее болезни. Антон, не выдержав, перебивает его:

— Че болтаешь… Ты же ее около девяти лет не видел…

— Мало, что не видел. Мне жена все рассказывает.

— Эх ты, — стыдит его Антон. — Интеллигентиком прикидываешься, а сам бирюк в человечьей коже.

— Чего? — вспыхивает тот. — Ты, дед, гляди у меня, договоришься. Скажи спасибо, что хоть жену отпускаю я к вам. А то воспрепятствую и не увидите ее тут.

— Да пошел ты… — вспыхивает и Антон. — Шестьдесят лет жил без вас, и еще проживу. — Презрительная усмешка застывает на его лице. — В следующий раз если приедешь, то сиди молча. Понял?

Зять нерешительно отступает. От Антона что угодно ожидать можно, чокнулся он, наверное, уже из-за своей бабки парализованной. Ишь, как бычится, разорвать готов.

Даже в таком состоянии у Галины были свои радости. Примерно раз в две недели к ней приходила столетняя соседка-старушка, слепая на один глаз. Она по нескольку часов кряду просиживала у ее постели и рассказывала про свою семидесятилетнюю слепую дочь и зятя, тоже слепого, живущих в Москве в новом микрорайоне, где нет телефона.

— И как же они без света? — тихо спрашивала ее Галина.

— Да так же, — вздыхала старушка. — Как Бог велит, так и они. Червь без глаз, да ползет, так и они. Так что, дочка, тебе расстраиваться особо нечего. Ты намного счастливее их, ты Белый Свет видишь, не то что они. А совсем недавно у них слух начал отказывать. Потеря слуха для слепого все равно, что смерть. В тишине слепец даже тронуться с места не может.

Старушка дышала тяжело, с присвистом, то и дело крестилась, с жадностью облизывая губы. Кривой горб выступал на ее спине, и на каждом пальце было по три, а то и более костяных наростов. На прощанье, по-сиротски опустив голову и опершись на палочку, она говорила:

— Не горюй, Галина, ты сама посуди, ты намного счастливее моей дочки и зятя. Видеть Белый Свет — это счастье. А что чураются тебя, так сейчас все друг дружки чураются, такой век нынче.

Разве можно было назвать потолок в Галиной комнате, на который она неотрывно смотрела днями и ночами, Белым Светом? Конечно, нет. Мир, ограниченный белым квадратом, от долгого глядения на него надоедает. Иногда Галя смотрит по сторонам. Но и комнатный мир, ей за столько лет хорошо известный, порядком поднадоел. Однако все равно, как бы то ни было, Белый Свет она видит. Весной, пятого мая, в день ее рождения, с химкомбината, где она раньше работала маляром, приходит с поздравительной открыткой к ней ее давний друг по малярной бригаде старик пенсионер Васька Горизонт, вечно смеющийся и неунывающий. Зачитав Галине поздравление с днем ее рождения от парткома, профкома и администрации химкомбината, он тут же с помощью Антона перекладывал вздрагивающую и смущающуюся от радостного волнения Галю на деревянные самодельные носилки, постелив перед этим на них теплый матрац. Они выносили ее на ярко-зеленую лужайку у дома, под маленький, защищающий только от солнца полиэтиленовый навес.

— Вот теперь, Галя, перед твоими глазами весь Белый Свет, — смеялся Васька и, сунув ей в руки поздравительную открытку, улыбался подходящему люду. — А это, братцы, та самая Галя, которая накануне приезда вождя у всех домов калитки и заборы безвозмездно выкрасила. При этом прошу учесть, что я в то время, находясь в ее подчинении, как ученик малярных работ, ей тоже помогал…

— А какой вождь? Сталин, что ли?.. — спрашивал его какой-нибудь подошедший мужик.

— Да, наверное, он… — вздыхал Васька. — Мы его ждали трое суток, а он не приехал… — и, присев на землю рядом с Галей, лежащей на носилках, потянулся. — А еще Галя крышу на поссовете выкрасила. Десять лет прошло, а она все сияет. Флюгер на водокачке и золотой петушок на водокачке — это тоже ее работа. А сколько стен в период летнего ремонта в жилых домах мы с нею выкрасили, не сосчитать.

Васька без устали говорит и говорит. В день Галиного рождения он хочет рассказать людям о ней все самое хорошее и доброе. И люди, столпившись у деревянных носилок, молча смотрят на больную женщину и слушают. Подошла и соседка, столетняя бабка. На ее голове цветастый праздничный платок.

— Смотрите, смотрите… — обратилась к ней вдруг Галя. — Белый Свет вокруг, Белый Свет…

И старушка, и мохнатобровый мужик, и все люди вокруг стали смотреть на по-весеннему светлое небо с золотистым солнышком в центре. Недалеко от дороги пушисто цвели вишни. Покрытая коротенькой, но очень густой травой земля парила. Удивительно красивые бабочки, точно вырезанные из разноцветной фольги, нежно порхали над розовыми и белыми цветами.

Кто-то, расчувствовавшись, тихо сказал:

— Настоящий весенний бал!..

На что Галя сказала:

— Нет… Это Белый Свет. Вы представляете, он никогда не кончается. Одни люди уходят, другие приходят. А ему все равно, потому что это есть Белый Свет.

Мохнатобровый мужик, сняв кепку с головы, с удивлением посмотрел на Галю. Он думал, что эта женщина уже ничего не смыслит… «Книг, наверное, начиталась, — решил он. — Я день и ночь вкалываю, а она лежит себе и преспокойненько странички обсасывает…»

— Посмотрите, два облака… — продолжала Галя. — Как превосходно они светятся. Нет цены им.

— Она обязательно выздоровеет, — внимательно посмотрев на Галину, сказала старушка и перекрестилась.

Прозрачный воздух был приятно свеж. Он волновал. Он звал за собой, в далекий небесный простор, где было еще столько неизведанных человеком тайн. Розовая бабочка села на Галину руку, попрыгала по указательному пальцу и улетела. Антон молча стоял рядом с женой. Его мало интересовал Белый Свет, и он его не радовал. После всего, что он в жизни пережил, он считал все эти женины фантазии фальшью. Однако изменение в ее настроении его радовало. Чтобы Галя не продрогла, ее накрывали двумя одеялами, а к ногам клали две теплые грелки.

— Антон, смотри, запоминай Белый Свет, — изредка шептала она мужу. И тот, чтобы не обидеть ее, широко разинув рот, в каком-то удивлении смотрел на облако и кружившегося над ним одинокого голубя.

— Необыкновенная женщина твоя Галина, — шептал ему на ухо Васька. А он, угрюмо посмотрев на него, глупо улыбался, не понимая, шутит ли тот, или на полном серьезе все это говорит.

Галина тянула руки к Белому Свету. Она улыбалась Белому Свету. Она радовалась тому, что она еще не умерла и может видеть и наслаждаться им. Столетняя старушка соседка, всю свою жизнь проработавшая в бельевой лавке, в задумчивости посматривала на Галю и улыбалась. «Как быстро могут меняться женщины при виде Белого Света!» — думала она. А поразмыслив, решала, что если все время Галя будет находиться в таком настроении, то обязательно выздоровеет.

Антон, опустив голову, смотрит на соль. «Славная девка Тоська, да вот, жаль, ушла. На станцию побежала».

Тося, хрупкая молодуха, стоит перед его глазами. На ней розовое платьице с крохотными пуговками на груди. Туфли все истоптались, ремешки-застежки еле держатся. Когда-то у нее был муж, но она развелась с ним. Детей отдала в интернат. Нигде не работает. Мужиков обманывает, тем и живет. Антон подобрал ее на станции. Она спала на скамейке в скверике. Он договорился с ней, что она будет помогать ему по дому. Всего одну ночь переночевала она и, прихватив кое-что из Антонова белья, сбежала. Одежонки Антону не жаль. Ему до слез обидно, что он эту самую Тоську вчера принимал как царицу, сотню денег на нее израсходовал, напоил, накормил. Но как только она узнала, что в соседней комнате лежит его парализованная жена, пригорюнилась.

— Зачем ты наколол меня? — поняв, в чем дело, вспыхнула вдруг она. — Говорил, что один живешь, а оказывается, у тебя привесок.