Выражение лица у Касума во сне было одновременно детское и мудрое; отлетели прочь все заботы, которые постоянно терзали бригадира, разгладились складки. Солтан неумело улыбнулся, покачал головой:

— Эй, проснись! Ты — потный, нехорошо спать на земле, простудишься!

Касум не откликался. Солтан снял с ветки карагача свой старый пиджак, в котором ходил на работу, прикрыл им спящего бригадира, а сам сел рядом, обняв колени.

Когда–то, еще мальчишками, они забрались далеко в горы и не успели вернуться засветло. Решили заночевать в лесу. Разожгли костер, было страшновато, Касум и Осман откровенно трусили, но все–таки усталость взяла свое, они уснули, а Солтан просидел вот так же, обхватив колени, всю ночь, подбрасывая в костер сучья, хотя спать ему хотелось отчаянно. Он тогда был у них за главного, ребята его слушались, и он чувствовал свою ответственность за них;..

Жара совсем разморила Солтана. Лениво он наблюдал за ящерицей, которая ползла вверх по скале, возле которой рос карагач, за ястребом на его вершине, развернувшим крылья, лениво думал: «Сейчас схватит ее…» И точно: ястреб сложил крылья, скользнул вниз, схватил когтями ящерицу, на лету несколькими ударами клюва умертвил ее, снова сел на вершину дерева и принялся рвать добычу. Солтан поискал возле себя камень, нашел, хотел запустить в птицу, но камень был теплый, и он почему–то не стал кидать его. Солтан засыпал. Засыпал среди бела дня! Он знал, что через минуту растянется возле Касума и тоже будет спать так же сладко. Неужели подействовал на него сонный храп бригадира?

Голова Солтана склонилась на грудь, он дремал. И вдруг услышал тихое, далекое:

Лучше бы милого я не имела, Мы так в разлуке страдаем. Нет, лучше бы не было разлуки: Она для меня, как смерть…

Пели женщины, отдыхающие в кустарнике. Солтан мог поклясться, что различает среди их голосов так хорошо знакомый ему голос Сенем. Это была любимая ее баяты. Бывало, расставаясь с Солтаном, она всегда напевала грустно: «Лучше бы милого я не имела…»

Солтан мгновенно стряхнул с себя дремоту. «Издевается, что ли? — подумал гневно. — Или умом тронулась, старая?»

— Вот и я! Ох, умираю с голоду! — Гасан рысцой подбегал к ним. — Касум, вот твой обед. Касу–ум!

— Что? Где? Что случилось? — Касум вскочил как ужаленный. — Ну чего ты орешь? Такой интересный сон видел — не дал досмотреть.

«Это надо же! — поразился про себя Солтан. — Только глаза закрыл — и сразу сны…»

— Что снилось–то, дядя Касум? — игриво подмигнул Гасан. — Небось бабенка славная, больно жалеешь, что разбудили.

— Э, э, какая там бабенка. Это у тебя на уме бабенки, ты — молодой. А мне снилось, будто мой младшенький, Керим, на большого человека выучился, к себе зовет жить в город, машину за нами прислал. Выходим мы со старухой из машины, а нас с оркестром встречают…

— Все так и будет, дядя Касум! — серьезно сказал Гасан. — Насчет оркестра не уверен, а в остальном — точно. Твой Керим, что его ни спроси — соловьем заливается, лучший наш ученик. Я его своим оболтусам всегда в пример ставлю.

Приговаривая так, Гасан без дела не сидел, как будто к свадьбе готовился: раскладывал снедь, придвигая куски побольше и посочнее к Касуму. Оглянувшись по сторонам, достал из сумки бутылку.

— Нет, нет, — запротестовал Касум. — Ни к чему. Нам еще работать, да и жара…

— Ты же не знаешь, что это! — засмеялся Гасан. — Живая вода. Министерский товар. Такую только министры пьют. Кизиловая! Мне ее по великому блату достали. Полгода стояла, не трогал. А сегодня не выдержал, ради такого случая: когда еще мы, соседи, вместе соберемся!

Солтан, до сих пор безучастно сидевший в сторонке, вмешался:

— Чего ты из себя девочку строишь? Человек от души предлагает, уважение оказывает по–соседски.

«Знаю я его уважение!» — подумал Касум, но, заметив насмешливый взгляд Солтана, устремленный на учителя, понял: тот сообразил тоже, что Гасан старается не зря. И если раньше у бригадира не было уверенности, что он устоит против соблазна, то теперь он, сглотнув подступившую при виде бутылки слюну, решительно возразил:

— Не буду!

Гасан сокрушенно поцокал языком. и потянулся к бутылке, чтобы спрятать ее обратно в сумку, но Солтан опередил его:

— Я же не отказываюсь! — сказал он, перехватывая бутылку у растерявшегося учителя.

Гасан едва не стонал, глядя, как наливает себе в стакан драгоценный напиток сосед, да при этом еще ухмыляется криво, презрительно.

— Может, хватит? — не выдержал Гасан, когда стакан наполнился наполовину. — Работать не сможешь.

Солтан долил стакан до краев и лишь тогда ответил:

— Не беспокойся. Она, проклятая, меня не берет… Наджаф! — крикнул он проходившему поодаль колхознику. — Иди сюда!

Колчерукий Наджаф поспешил к нему.

— Садись! — сказал Солтан. — Вот учитель угощает по–соседски.

Он разлил оставшуюся водку в стаканы, подвинул их Гасану и Наджафу.

— За бригадира! — поспешно поднял свой стакан Гасан, боясь, что его опередят и он лишится последней возможности оказать уважение Касуму.

Солтан молча выпил, встал и, не оглядываясь, зашагал к карагачу, возле которого была воткнута в землю коса. Он взял ее и принялся за работу. Движения у него были такие резкие, что, казалось, он не косит траву, а срывает на ней все зло, накопившееся в нем.

Недаром он старался держаться подальше от людей. Стоило Солтану расслабиться, разговориться с ними, как тотчас же начинались неприятности. Словно бы сговорившись, все старались побольнее задеть его. Вот и эти… Младшенький, старшенький… С оркестром их, видишь ли, будут встречать. Сами темные делишки собирались за бутылкой решать — это он сразу сообразил, а детей своих на больших начальников учат. Был бы у Солтана сын — он бы его человеком воспитал. Большим человеком, это главное! Разве они могут? Или не хотят? Им важно, чтобы дети большими начальниками стали. Но они–то воспитают, выучат, а он — нет!

Трава с шипеньем падала перед Солтаном, он уходил по свежей, возникающей перед ним стерне, как по дороге.

Между тем, Гасан, дождавшись, когда Наджаф отошел, подсел поближе к Касуму.

— Слушай, ну как же? Сделаешь?

— Чего?

— А-а, совсем мне этот старый бандит голову задурил. Я и не сказал тебе… Ты мне машину травы дашь?

— Чего ты у меня спрашиваешь? Правление тебе разрешило.

— Э, э, это не та трава… Ее даже верблюд не станет есть. Настоящее сено только здесь, на Пиркалем. Не сено, а каша с маслом.

Касум уже шел прочь от соседа, тот догонял его, на ходу уговаривая:

— Я в долгу не останусь.

— Не имею права, дорогой.

— А школьников я имею право на сенокос тащить? Они только–только с занятиями разделались, а я уговорил!

Касум взял косу и двинулся вслед за Солтаном, далеко ушедшим вперед. Гасан тоже взял косу. Колхозники в тени кустарника смотрели на них с удивлением, не понимая, почему так быстро кончился перерыв.

— Ты не хуже меня знаешь, — сказал Касум. — Сено отсюда только телятам идет. И то не всем, а породистым.

— У меня как раз породистый…

Касум так быстро работал косой, стараясь поскорее избавиться от настырного соседа, что не заметил камня в траве; коса со скрежетом ударила в него и, соскользнув, едва не угодила по ноге Гасану.

— Слушай, отойди! — закричал Касум, не на шутку испугавшись и рассердившись. — Без ног останешься!

Некоторое время Гасан косил молча, держась позади Касума и выжидая момента. Наконец Касум остановился, достал из кармана брусок и принялся точить косу. Гасан тотчас догнал его и тоже вынул брусок.

— Если бы ты мне одну машину сена дал… Да еще одну я на покосе соберу. Тогда, пожалуй, и додержу скотину до весны, — проговорил он, словно в раздумье. — Тебе хорошо, у тебя дети взрослые, а у меня малышня. Им без молока никак нельзя.

Касум с ожесточением шаркал бруском по косе, стараясь заглушить голос соседа.

— Вот ты мне чуть ногу не порезал, — продолжал напирать Гасан. — Сколько лет косишь, а просчитался. Ты подумай, какая ответственность на мне за школьников. Случись с ними что–нибудь — с меня голову снимут. Не сообразил я раньше.